Рожденная для славы - Холт Виктория. Страница 106

Хаттон, будучи весьма искушенным придворным, и виду не подал, что удивлен. Он, как и все остальные мои советники, долго убеждал меня подписать приговор, поэтому мое заявление не могло его не смутить, однако он не произнес ни слова, дожидаясь, пока я выскажусь до конца.

— Этот дурак Дэвисон! — воскликнула я. — Он же знал, что я не хочу отправлять Полету этот злосчастный приговор! И все же он сделал это!

Вид у Хаттона был мрачный. Я понимала, что он мысленно спрашивает меня: зачем же тогда вы поставили свою подпись, ваше величество? Но вслух ничего подобного мой мудрый и тактичный Хаттон не произнес.

— Дэвисон проявил излишнюю поспешность, — объявила я. — Я ведь велела ему не отправлять приговор, пока он не получит особого на то распоряжения.

Я говорила неправду. Никаких распоряжений секретарь от меня не получал, а читать мои мысли в его обязанности не входило. Увы, Дэвисон не обладал проницательностью Берли или Уолсингэма.

— И вот королева Шотландская казнена, а виноват во всем Дэвисон. Я хочу, чтобы его посадили в Тауэр, — потребовала я.

— Он тяжело болен, ваше величество. Возможно, он неправильно истолковал приказ вашего величества, однако…

— Хочу, чтобы он оказался в Тауэре, — не дослушала я, и Хаттон понял, что лучше не спорить.

Оглядываясь назад, я стыжусь своего поступка. Лишь слабый, недостойный человек пытается уйти от ответственности за собственное деяние, сваливая вину на кого-то другого. В истории с Марией Стюарт я поступила так, как подсказывал мне здравый смысл. Но Мария играла такую важную роль в моей жизни. Когда-то я безумно ей завидовала — ведь природа одарила ее очень щедро. Но судьба подарила Марии мало счастья.

Право династии Тюдоров на британский престол зиждилось на весьма шатком фундаменте. Многие утверждали, что королева Катарина не являлась законной женой Оуэна Тюдора; не меньше было и таких, кто не признавал брака моего отца с Анной Болейн, а меня считал бастардом. Это было для меня незаживающей раной. Я знала, что притязания Стюартов на престол с точки зрения закона куда более весомы. А легендарная красота Марии, сведшая с ума стольких мужчин? У меня, конечно, тоже были поклонники и воздыхатели, но в глубине души я знала, что их притягивает ко мне сияние короны и магнит верховной власти. Да, я всегда завидовала Марии… Но и жалела, как по-разному сложились наши судьбы! Мария провела детство и юность в роскоши и неге, при французском королевском дворе. Я же все ранние годы своей жизни жила под тенью эшафота. Ей достались одни цветы, мне — сплошь тернии. Но затем все перевернулось: я с триумфом взошла на престол, а Мария, незадачливая королева, двадцать лет томилась в неволе. И все равно что-то похожее на зависть не оставляло меня. Все эти годы Мария незримо присутствовала в моих мыслях, а то, что я ни разу в жизни не видела ее, лишь усиливало существовавшую между нами мистическую связь.

Мария Стюарт была моей навязчивой идеей при жизни, не избавилась я от этого наваждения и после ее смерти. Вот почему мне взбрело в голову свалить всю вину на невиновного, да к тому же еще и больного человека. Дэвисон всего лишь выполнял свои обязанности, однако именно на него обрушилась вся тяжесть моего гнева — беднягу прямо с постели отправили в Тауэр.

Берли пришел в ужас. Он явился ко мне и сказал, что нужно немедленно освободить Дэвисона.

— Дэвисон совершил оплошность, — упрямо ответила я.

— Ваше величество, но вы сами подписали смертный приговор, и совершенно справедливо сделали. Дэвисон всего лишь доставил бумагу коменданту Полету.

— Он знал, что я не желаю, чтобы бумага была доставлена.

— Вы сами ему об этом сказали?

— Это и так было ясно! С каких пор, милорд, вы позволяете себе осуждать действия вашей королевы?

Берли замолчал, но вид у него был озабоченный.

— Очень прошу ваше величество освободить Дэвисона, — тихо сказал он.

Я не удовлетворила его ходатайство. Пусть уж лучше Дэвисон сидит в Тауэре — это облегчало мои душевные муки. По ночам я не могла уснуть, а если забывалась сном, мне мерещились обезглавленные трупы, глаза Марии смотрели на меня с упреком.

Секретаря обвинили в злоупотреблении служебными обязанностями и неуважении к монаршей воле. Судила его Звездная палата. Защищаясь, Дэвисон сказал, что королева собственноручно подписала смертный приговор и сказала, что не желает больше видеть этот документ, из чего он, Дэвисон, понял, что дело решено окончательно и бесповоротно. Он считал, что выполняет свой долг, никакого злого умысла в его действиях не было.

Судьи приговорили Дэвисона к штрафу в десять тысяч марок и отправили обратно в Тауэр, дабы угодить королеве.

У Дэвисона хватило ума не проговориться о том, что я в свое время заставила его писать письмо коменданту Полету с предложением тайно умертвить королеву Шотландии. Вынуждена признать — я обошлась со своим секретарем несправедливо, но мне нужно было во что бы то ни стало убедить себя саму, что казнь Марии свершилась против моей воли. Как обычно бывает в подобных случаях, поступив с Дэвисом несправедливо, я немедленно прониклась к нему глубочайшей неприязнью. Я всегда ненавидела слабость, а тут вела себя самым недостойным образом. Но это все же было лучше, чем ежеминутно терзаться раскаянием.

Так мой секретарь стал козлом отпущения, зато я больше не видела кошмаров про Марию Стюарт. Уловка сработала: я перестала считать себя главной виновницей ее гибели, и со временем мне стало легче.

ВЕЛИКАЯ ПОБЕДА, ВЕЛИКАЯ БЕДА

Вернулся Роберт, и сердце мое наполнилось радостью. Я была так счастлива его видеть, что сразу же забыла о том, сколько неприятностей он мне доставил. Подобное неоднократно случалось и прежде. Я могла сколько угодно на него гневаться, но стоило ему предстать предо мной со склоненной головой, и я немедленно забывала обиды. Вот и теперь, глядя на его лицо, я думала, что мне не следовало отпускать его за границу. Мы оба уже немолоды, зачем отдавать разлуке драгоценные дни? Мысленно я решила, что больше его от себя не отпущу.

Граф Лестер снова оказался в фаворе, хоть Нидерландская экспедиция закончилась полным крахом. Я всегда знала, что от войны ничего, кроме убытков и несчастий, не бывает, так все и вышло. Одолеть испанцев даже вдали от их родного полуострова оказалось не так-то просто.

Уолсингэм доносил мне, что Филипп вовсю готовится к войне. Нетрудно было догадаться, по кому будет нанесен удар.

Слава Богу, у меня на службе состояли храбрецы вроде сэра Фрэнсиса Дрейка, лихие флибустьеры, которые давно уже на свой страх и риск вели войну с испанцами: перехватывали их корабли, грабили груженные золотом галеоны. Пусть испанцы знают, что хоть у англичан и меньше кораблей, но воевать на море мы умеем ничуть не хуже. Дрейк привозил из своих походов баснословную добычу, и я была очень этому рада. Казна отчаянно нуждалась в пополнении. Нидерландская авантюра стоила мне огромных денег, причем, как оказалось, пущенных на ветер. Утешало лишь то, что, судя по донесениям, Филипп Испанский испытывал еще большую нужду в деньгах, чем я.

Дрейк вернулся из очередной экспедиции и на сей раз не только привез множество захваченных у испанцев богатств, но на пути домой завернул в Кадис и, как он сам выразился, «подпалил бороду испанскому королю». Мой храбрый капитан заплыл в гавань, сжег и потопил тридцать три испанских судна, а четыре захватил и увез с собой.

От Дрейка я узнала, что приготовления Испании к войне почти закончены. Решающее сражение состоится на море. Если Филипп возьмет верх, для нас все будет кончено. Однако Дрейк считал, что наши корабли, уступающие испанским галеонам по размеру и огневой силе, вполне могут противостоять Армаде.

У меня при дворе появились новые лица, молодые дворяне, надеявшиеся сделать карьеру. Я по-прежнему любила своих старых фаворитов — Роберта, Хаттона, Хениджа. Они старели, но от этого мое расположение к ним не уменьшалось. Когда Уолсингэм заболел, а Берли, почти в то же самое время, неудачно упал с лошади, меня это встревожило не на шутку. Я навестила обоих и как следует отругала их за то, что они недостаточно бережно относятся к собственному здоровью. Я всегда была своим министрам второй матерью, готовая прийти к ним на помощь, утешить, ободрить, и никогда их не подводила, а они, в свою очередь, никогда не подводили меня.