Немцы в городе - Оутерицкий Алексей. Страница 67

Член дальневосточного реввоенсовета, Верховный комиссар Дальневосточной революционной республики товарищ Гусман Е. М.».

– Ну и где мне искать этот пункт номер один… – проворчал я для проформы, твердо зная, что выполню приказ члена дальневосточного реввоенсовета во что бы то ни стало, даже путем полного прекращения своей индивидуальной жизни в виде добровольного пожертвования ее в плавильный котел революции, и на всякий случай строго посмотрел на притихших китайцев, словно они могли подсказать ответ. – Видали, басурманы, какая выходит незапланированная закавыка… Дело-то, видать, сурьезное…

Китайцы прочувствовали важность момента, начали испуганно вставать, не отрывая от меня своих узких похмельных глаз.

– Сидите уж… – все так же ворчливо сказал я и машинально подкрутил пальцем правый ус.

Потом остро почувствовал голод, вспомнил про половинку питательного черного кирпича с отрубями, про витамины в виде луковицы, но усилием воли оборвал желание приступить к поглощению пищи немедленно. Сначала следовало разобраться с подопечными, в случае халатной утери хотя бы одного из которых с меня бы спросил строгий и справедливый ревтрибунал.

– Жратва-то у вас хоть есть? – хмуро бросил я.

– Нету златвы, нацяльник… – пискнул китаец, которого я выделил сразу, потому что он был на полголовы выше своих соплеменников и доставал мне до груди. Больше он ничем не выделялся и походил на товарищей, как любая песчинка на своих сестер.

– Чем же мне вас питать-то, чтоб не передохли ненароком… – пробормотал я, а китайцы смотрели виновато, словно были настоящими разумными существами и понимали, что создают мне проблемы. – А ну, поди сюда, – позвал я запримеченного басурмана.

Он вскочил, застыл в растерянности, и только тогда я сообразил, что он не может выполнить приказ по причине прочной скованности цепью.

– Может расковать вас, басурманов, под свою ответственность… – раздумчиво спросил я себя вслух, и китаец закивал часто, как китайский болванчик.

– Расикуй, расикуй, нацяльник… – залопотал он, в то время как я хлопал себя по карманам в поиске куда-то запропастившегося ключа в виде согнутого под прямым углом гвоздя. – Мы и пойдем ловчее, и пропитание себе сами сможем разыскать.

– Да куда ж «расикуй», – проворчал я, замечая, что у китайца прямо на глазах начинает улучшаться нормальная человеческая речь. – А дисциплина? А ну как разбежитесь у меня по степи, ищи вас потом. За вами, басурманами, пригляд нужон… Во, видали? – В подкрепление своих раздумчивых слов я потряс в воздухе важным газетным документом, а китаец затряс головой еще чаще.

– Пригляд, да… нузон, да…

– С другой стороны, цепи есть проявление буржуазного угнетения трудящего класса, – сказал я и опять охлопал карманы с целью отыскания ключа от огромного амбарного замка, замыкающего связующую китайцев цепь. – На-ка вот, лови… Только скажи своим, чтоб изволили вести себя культурно, потому как все вы находитесь на территории Российской Федерации, вследствие чего обязаны скрупулезно соблюдать ее установленную законность, – строго напомнил я, перед тем как кинуть китайцу инструмент освобождения от гнетущей китайский пролетариат цепи.

Я хотел что-то добавить, и тут заприметил еще одну бумажку, не замеченную раньше по причине ее ветхости и прилипания к внутренней поверхности пакета. Бумажка оказалась картой, нарисованной химическим карандашом на втором обрывке газеты, и на ней был обозначен искомый пункт № 1, к которому я должен был следовать согласно приказу Верховного дальневосточного комиссара товарища Гусмана. По революционным меркам пункт был совсем рядом, километрах в семи.

– Привал окончен, – сказал я и потянулся за трехлинейкой. – Пошли, басурманы, сдам вас, кому следует…

И не обращая внимания на встревоженно загомонивших на своем языке китайцев, первым потопал к горизонту, думая, до чего же замечательным нарекли меня именем. Иван… Оно звучало солидно, увесисто, и виделись при произнесении этого имени широкие грубые ступни с ороговевшими подошвами и желтыми обломанными ногтями, вдавливаемые грузным телом в степную пыль и не страшащиеся не только мелких камней или сучков с хвойными иголками, но не обращающие внимания даже на бутылочные осколки – такое вот это имя и такие вот у него ноги, которым никакие контрреволюционные преграды нипочем.

Пункт № 1 оказался комбикормовым комбинатом, на котором не только отказались принимать моих китайцев, но даже не пустили нас дальше проходной.

– Куда ж я у тебя их приму! – закричал, выскочив на разбитое каменное крыльцо, всклокоченного вида вахтер в рваном ватнике. Красными от недосыпа глазами он брезгливо оглядел моих понурых подопечных и сказал: – Разве ж это китаец… Одно это недоразумение, а не китаец, вот что я тебе, мил-человек, скажу… – И с революционной окончательностью завершил, как отрезал: – А ну, вертай назад, в степь, иначе сейчас доложу кому след о твоем неподчинении, не посмотрю, что ты фельдфебель!

– Ну дык это… – растерянно промямлил я. – Чем же мне их в голой степи питать-то, коль надлежит вертаться назад… Нет уж, служивый, ты мне выдай-ка тогда соответствующий документ, и чтоб документ тот был заверен фиолетовыми штемпселями и прочими уведомляющими атрибутами… А ежели ты думаешь, что я тут к вам без дела пришел или подученный кем-то, то вот тебе мой пролетарский ответ… – Я рванул ворот гимнастерки, так, что посыпались пуговицы, и дальнейшим движением трудовых рук с треском располовинил на груди тельник: – На, стреляй! Стреляй со всей эффективностью в мое революционное сердце! Стреляй, гад, а иначе не получится у нас подходящего разговора, и не возникнет никогда моего к тебе доверия!

– Ладно… – буркнул вахтер, поняв, что имеет дело с человеком обстоятельным, которому нужно без промедления выдать все, чего требует революционная разнарядка. И, отбросив недозволительную фанаберию, заскочил обратно в свою будку и принялся накручивать ручку телефонного аппарата. – Все что положено, сейчас получишь, служивый…

Вскоре работяги выкатили из ворот комбината тележку с какими-то мешками, а вахтер вручил мне пакет без опознавательных знаков, который я должен был вскрыть в обстановке надлежащей секретности. Я сунул пакет за пазуху и стал принимать под расписку мешки, в которых оказался комбикорм для китайцев.

– Маловато будет, – напустив на себя многозначительный вид, на всякий случай сказал я, не имея ни малейшего представления, сколько нужно продукта, чтобы обеспечить прокорм китайских человекоединиц. – И еще надлежит на непредвиденные обстоятельства поправку сделать, так что добавить бы надо… – Я покосился на топчущихся в отдалении китайцев и решительно завершил: – Таким образом, вот тебе мое последнее слово… Давай еще столько же, иначе немедля сообщу о происходящей здесь недопустимости в соответствующий отдел!

– Ага, столько же, как же… – пробубнил вахтер, однако по его знаку работяги притащили дополнительный комбикормовый мешок.

Китайцы расхватали мешки и фляги с водой, взвалили все на плечи и мы побрели в холодную ночную степь, где я должен был в обстановке строжайшей уединенной секретности вскрыть вверенный мне пакет.

«Следовать к пункту № 2», – прочитал я в отблесках костра, из соображений революционной безопасности приказав китайцам смотреть в другую сторону, и негромко выругался, высмотрев на очередном фрагменте нарисованной карты, что идти до этого пункта предстоит около пятидесяти километров. Затем порезал на ровные суточные части фельдфебельский паек, выданный мне отдельно и состоящий из лука, сала, черного хлеба и прочих полезных для организма витаминов, и задумчиво уставился на китайцев, варящих в большом котле комбикормовый паек. Колбасу твердого копчения с названием «Интернационал», написанным на ней синим химическим карандашом, я определил как вкусный десерт и отложил на потом.

– А ну, поди сюда, – позвал я высокого китайца, выбранного мной в помощники. Помимо хорошего знания человечьего языка у него было подходящее для заместителя имя, которое, как и колбаса, было связано с революцией. Собственно, именно это его имя и означало.