Свидание на Аламуте - Резун Игорь. Страница 61
– Яна, Даня, а вы хотите поиграть в Путешествие? Посмотрите на берег.
– Куда, Мири? – отозвалась девочка.
– Вон туда…
Яна откинула со лба светлые волосики рукой, запорошенной песком, присмотрелась и вскрикнула:
– Ого! А куда они идут?!
– В Путешествие, – спокойно повторила Мирикла. – В дальние страны, которые на самом деле совсем близко… К удивительным приключениям. Хочешь с ними?
– А ты пойдешь?
– Конечно.
– И я, и я, и я! – заверещал малыш, выкарабкиваясь из песка, уже покрывшего его тельце и ножки.
Дети, не дожидаясь разрешения, побежали к процессии; с их до черноты загорелых тел осыпался песок. Мирикла встала, подхватила какой-то пакет и неторопливо пошла за ними. Она ступала по песку царственно, и белоснежная пыль сделала матовым педикюр на сильных красивых ступнях, видневшихся под длинным подолом платья.
Процессия замедлила ход; черноволосая девушка, замыкавшая колонну, чуть спустила с носа очки и подмигнула новоприбывшим. Без слов она на ходу набросила на детей специально приготовленные балахончики – по росту. Едва затянутая веревка свободно легла на детские талии. Мирикла вложила в свою узкую ладонь крохотную ручку малыша, помогая ему идти, убрала со лба черный локон, улыбнулась солнцу и последовала рядом.
Цепочка людей удалялась. Над пляжем дрожал нагретый воздух, размывая контуры зонтиков и шезлонгов, контуры черно-белых фигур. Двое русских нуворишей все еще переминались с ноги на ногу на краю аллеи, не решаясь ступить в песочную неизвестность. Один задумчиво почесал стриженую голову.
– Эта… епт, надо Алехану сказать!
– А че?
– А видал, эти… вон, его пацаненок и девка с ними увязались!
– Во, блин…
– Террористы, я те точно говорю!
А караван уходил. Магия дудочки забрала с собой и смешливых испанок, и робких китайцев, и двух немецких бабушек, размахивавших снятыми сандалиями, и двух детей, завороженных ощущением предстоящего приключения…
Идти по вязкой пляжной магме было трудно – песок спутывал ноги горячими полотенцами, такой белый, невесомый на вид… Но дело было не в том, и Медный это знал. Непроницаемая черная ткань пресекала любые попытки как-то подглядеть в щелочку, глушила любой блик солнечного света. Только веревка, натягивающаяся спереди и сзади. Если веревка ослабевает: знак «Стоп!» – значит, цепочка остановилась. Валисджанс и эта новая девочка, большеглазая тонкая цыганка со странным именем Патри, шли по обе стороны колонны, помогая участникам обходить препятствия – лежаки, пустые, а то и с распростертыми на них телами. Медному даже не пришлось уговаривать дочку Мириклы принять участие в организации «action». Когда он, волнуясь, объяснял Мирикле, в ресторанчике под стеклянной крыше, в этом самом хобби-баре, смысл планируемого мероприятия, девочка, отпивая мелкими глотками апельсиновый сок, смотрела на него кротко большими влажными глазами. Невозможно было понять, сколько ей лет: по гибким кистям рук и развитым ступням уже разлилась волнующая женственность, но формы еще оставались подростковыми, а на смуглом тонком лице лежала печать тайны. Она ни о чем не спрашивала. Только Мирикла, выслушав Медного, властно сказала тогда:
– Патри тебе поможет. Не бойся. Она отчаянная… и сообразительная. Она видала и не такое!
А после бросила ей несколько слов на своем непонятном языке.
Смысл «веревочного курса», через который он провел когда-то всех: и Лис, и Шкипера, и молчаливую Соню, и капризную Камиллу, и свирепого Данилу, и долговязого Ивана, – был прост. Глаза выключались из процесса познания мира, и это было правильно – слишком много видят эти услужливые друзья мозга, слишком много ложной, поверхностной информации подсовывают голове. А тут они не работали. Вместо них трудились два канала восприятия – собственные ноги и собственные уши.
В уши лились шум прибоя и короткие, приглушенные расстоянием, редкие голоса, выкрики, которые ничего не говорили слышащему их. Только два ощущения: море и жар, постоянное шуршание и похожее на него дыхание составляли мир звука. А ноги погружались в горячий песок, и в худшем положении оказались те, кто пренебрег мягкому совету организаторов и отказался разуться. Обутые ноги не ощущали ничего; рецепторы на человеческой подошве, не растревоженные прикосновением температуры, песчинок и бугорков, молчали. Люди в обуви чаще всего запинались, сдавленно охали и… больше, дольше боялись.
Лучше всех чувствовали себя дети. Они, счастливо избавленные от шаблонов взрослого мира, с наслаждением погрузились в таинство Путешествия к неизведанному; они отрешились от любого страха. Их голые ноги азартно месили песок, и оба – и светловолосая девчонка, и маленький крепыш – давно погрузились в свой чарующий мир фантазий. Там, за пустыней, цвели сады, возвышались сказочные замки; караван белых от пыли верблюдов шел к таинственным пещерам Али-Бабы, а в море покачивался на волнах корабль Синдбада… Это взрослые с трудом ковыляли по пляжу, иные – на разных языках проклинали себя за согласие участвовать в авантюре. А дети… дети были в настоящей пустыне!
Мирикла шла рядом, не выпуская теплую ручонку маленького Дани, и вспоминала свой обряд посвящения в вагри в Крыму. Точнее, это было даже не посвящение, а всего лишь один из проходных этапов Науки. Тетка, дородная усатая цыганка – имя ее было певуче и длинно, и оно ничего не говорило чужакам! – привела ее на какое-то плато. Этих степных возвышенностей и сегодня в Крыму множество, они разбросаны по нему вперемежку со скифскими курганами. Наверно, цыганка приготовилась и уже побывала тут, потому что, бросив Мирикле на языке вагри: «Раздевайся!», она кивнула на дорожку, петляющую между остатками стен какого-то древнего скифского поселения, чьи камни были выкалены до белесой седины солнцем.
– Пойдешь по тропе. До конца.
Мирикла тогда стояла, онемев, а тетка ловкими пальцами расстегнула пуговицы на ее кофте и сняла через голову. Так же она развязала юбки, и те упали к голым ногам Мириклы, которая стояла, все еще завороженная. Перед ней на камнях под солнцем исходили дымом кучки углей – сгоревшие остатки хвороста еще дымились. Кое-где в камнях виднелись темные расщелины – остатки древних лазов или колодцев; попадет в такой нога идущего – конец. Не ходить ему больше, не бегать вприпрыжку… Это слева. А справа к валунам жались извивающиеся клубки. Змеи. У них, очевидно, был брачный период, поэтому их не пугали ни дымок, ни близость горячих углей…
На голову Мириклы легла ее юбка. Да, именно ею тетка замотала ее голову, и мир погрузился во тьму. А потом сухим кулаком ткнула между лопаток.
– Иди. Наступишь на змею – умрешь. Наступишь на уголь… больно будет! Иди! Дойдешь до конца – вагри будешь!
Мирикла пошла. Она до сих пор помнит, как все ее существо обратилось в сплошной нерв. Уши стали ее руками – ими она на слух ощупывала ближайшие поверхности, отмечая пустоты и выступы. Странно, она никогда раньше так четко и выпукло, со всеми звуками, не ощущала мир и с такой точностью не слышала отраженный звук своих шуршащих шагов. Она, как летучая мышь, словно бы испускала ультразвук и шла, ориентируясь по его сигналам. А на босых ее ступнях появились глаза; занося ногу, она уже ВИДЕЛА, что под ней – свернувшаяся клубком, устало шипящая змея или алеющие угли. Второе ощущалось по жару, а первое… а первое – по холоду смерти.
Она тогда прошла. Какое-то чувство остановило Мириклу от самого последнего шага, и тут же две руки схватили ее за плечи, отдернули назад и сорвали с ее головы покрывало юбки.
Она стояла над обрывом. Полсотни метров, петляя, она прошла по пространству, усеянному углями и лениво свивающимися клубками гадюк.
Так она стала настоящей вагри…
Медный знал – первое время будет паника, чувство страха. Грохот автомобилей над головами будет ощущаться так близко, будто они идут по разделительной линии шоссе; лужа, в которую угодит нога, будет казаться страшным болотом. Потом организм переключится, и участники перейдут грань… они станут по-другому воспринимать мир. Они избавятся от его неприятия, станут сильнее.