Обретение - Кислюк Лев. Страница 14

виду - вам будет значительно труднее во всех отношениях. В комнате №3 получите

направление на медицинскую комиссию, а в кабинетах 12 и 25 пройдете собеседования.”

Мне выдали командировочные и разместили в ведомственную гостиницу. В главке я

получил билет до Ташкента, приличную сумму денег и пакеты. Один пакет должен был

передать в ташкентское представительство комбината, а второй непосредственно начальнику

управления кадров комбината полковнику Горюнову.

Назад возвращался тоже в мягком вагоне, но спал плохо, так как “охранял” пакеты.

Они впервые меня столкнули с режимом секретности и очень впечатлили.

В ташкентском представительстве меня встретили как родного и определили

отправку через два дня из аэропорта на “комбинатском” самолете. В то время самолеты

летали редко, и их было немного, сам факт перелета уже настраивал на что-то необычное.

Добравшись до аэропорта, я нашел маленький домик авиаотряда вокруг которого

стояло несколько самолетов. Посмотрел на часы - неумолимая стрелка приближала время

отлета. И, наконец, старенький ЛИ-2, со мной и еще несколькими людьми на борту, бодро

побежал по взлетной полосе.

Почему так подробно все описываю – просто хочу показать, что в это трудное время,

шел 1949 год, четыре года после окончания войны, страна вкладывала огромные ресурсы в

атомное хозяйство, которое было построено на высоком организационном уровне. Все

службы нашего комбината, а это триста тысяч сотрудников, включая геологов, обогатителей,

ремонтников, службы обеспечения, строителей, четко планировали сроки выполнения работ

и так же четко исполняли. Лучшей организации производства я не встречал.

Каждый, кто был через час в Ленинабадском аэропорту, мог увидеть плавно

садящийся ЛИ-2 и мое лицо с выражением крайнего любопытства в иллюминаторе. За

самолетом поднимался клуб пыли, потому, что ленинабадский аэропорт - это огромное поле

со щебеночным покрытием, никакого асфальта или бетона, просто участок каменистой

почвы. В аэропорту также свой комбинатский авиаотряд, стоят десяток У-2, ЛИ-2, ИЛ-12

или что-то в этом роде.

С самолета сразу в соцгород. Кого домой, а меня – в гостиницу. Гостиница –

многоквартирный дом. Поселили меня в кухне с печкой, узкой железной кроватью и одним

квадратным метром свободного пространства. Оставив свой чемоданчик, отправился в

управление комбината. По пакету меня сразу пропустили внутрь здания к начальнику

управления кадров полковнику Горюнову. Я увидел высокого человека, плотного, с умными

глазами. Потом, много позже, узнал , что он полковник, фронтовик, с большим чувством

юмора.

– Ну что ж, – сказал Горюнов, – литейный цех уже построен, пойдешь туда

технологом.

Цех еще не работал, но в будущем там должны были производить стальное и чугунное

литье, а также алюминиевые, бронзовые и латунные отливки. К литейному относился и

большой модельный цех с пилорамой, сушилками и всякого вида деревообрабатывающим

оборудованием.

И кто же работал в литейном цехе первого комбината первого атомного хозяйства в

СССР? Коллектив состоял из ПФЛ первой и второй категории. Это были несчастные люди,

которые прошли ужасы немецкого плена и не лучшей доли в своей родной стране. ПФЛ – это

проверочно-фильтровальный лагерь. Первая категория имела паспорта, но не имела права

выезда. Вторая категория не имела паспортов, каждую неделю отмечалась в спецкомендатуре

и не имела права удаляться от поселка более чем на 25 километров. Кроме того, были

спецвыселенцы - крымские татары, немцы, чеченцы.

Инженерное ядро составляли заключенные, сидевшие по 58-ой статье как враги

народа – это были сливки общества, грамотные, как правило культурные. И уже просидели в

тюрьмах и лагерях десятки лет. Приведу несколько очень впечатляющих примеров.

Заведующей химической и земельной лабораторией у нас в цехе была Нина Львовна

Тарханова-Атлас. Она отсидела в тюрьме, а затем в лагере под Актюбинском, в общей

сложности более двенадцати лет. И, несмотря на это, осталась очень женственной и

красивой. Смуглая, черноволосая. Гладкая, оливкового цвета кожа. Печальные темно-карие

глаза. Но я видел ее лагерную фотографию: очень похоже на фотографии из Освенцима.

Такая же страшная картина.

Ее муж, Тарханов, был секретарем райкома в Москве. Его арестовали и, как она

впоследствии узнала по тюремной почте, живым сбросили в шахту где-то на Кольском

полуострове. Сама Нина Львовна была активным членом партии. Ничего не зная о смерти

мужа, она пошла в органы и заявила, что он – настоящий коммунист, и что его арест – это

оскорбление партии. Через несколько дней ее тоже арестовали, и без суда и следствия она

просидела столько лет. У нее осталось двое детей. Одного, младшего Лешу, забрала ее

домработница и увезла в деревню, а старший жил некоторое время у соседей, а потом

бродяжничал, мать нашла его в детдоме лишь после 1948 года. Сейчас он доктор наук, о его

судьбе я больше ничего не знаю. Младший, Леша, окончил институт, женился на дочери тоже

репрессированного специалиста, который, по сути, нашел месторождения урана. Его

начальник лагеря был очень умный человек. Люди говорили, что он отпускал ученного в

горы, где тот вел разведку и открыл месторождение, которое стало основой для создания

атомного оружия в Советском Союзе. После смерти Сталина, Нина Львовна была полностью

реабилитирована и возвратилась в Москву, получила квартиру на улице Большая Полянка

около кинотеатра “Ударник”. Раньше в этой квартире проживала семья Карла Либкнехта, и на

списке жильцов в подъезде еще была его фамилия. Мы с Соней дважды, будучи в Москве,

проведывали Нину Львовну - после всего пережитого она была не очень здорова.

Вторым персонажем из этой когорты был Линцер Арнольд Семенович – главный

энергетик нашего комбината. И самый модный, кажется, мужчина в городке. Слышал, что он

– один из авторов плана ГОЭЛРО и был близким другом Кржижановского. Линцеру дали

двадцать пять лет, из которых он отсидел добрую половину. Еще, будучи заключенным, под

конвоем, он являлся главным энергетиком комбината. Нужно было увидеть его в стрессовых

ситуациях - большего матершинника представить себе невозможно. Лицо и голова гладко

выбриты, но импозантен и по своему красив. Я не знаю его дальнейшую судьбу, но один раз

моя двоюродная сестра Софья Слободская, бывшая военврач первого ранга (полковник),

работая в пятидесятых годах руководителем службы геронтологии в Ташкенте, встретилась

на конференции в Киеве с Линцером. Они случайно разговорились и нашли точку

соприкосновения в виде меня. Он говорил о комбинате, а она сказала, что там работает ее

брат, то есть я.

Третий представитель этой “могучей кучки” - Израиль Яковлевич Мехлин. Он

работал главным технологом нашего комбината и в вопросах обогащения руды, содержащей

радиоактивные элементы, сыграл решающую роль. Одновременно он являлся начальником

ЦНИЛа – Центральной научно-исследовательской лаборатории, которая на тот период была

головной в решении этих вопросов. Мехлин также был репрессирован и провел несколько

лет в лагерях.

Почему я так подробно описываю свое окружение? Хотелось показать, кем и в каких

условиях формировалось мое, уже взрослое, отношение к людям и к работе. Несколько позже

я обязательно опишу тех людей, с которыми более десяти лет делил радости и горести жизни

и трудовые заботы.

Молодой специалист, брошенный в действующее производство как щенок в озеро,

может выплыть, и даже очень удачно, если у него есть интерес к делу, а отсутствие опыта

перекрывается работоспособностью. Через четыре месяца работы меня вызвал к себе