Однажды в Париже - Плещеева Дарья. Страница 36

– Ну хотя бы список постоянных гостей…

Анри вздохнул. При мысли, что всю эту толпу придется проверять, кому угодно сделалось бы дурно.

– Я вам сочувствую, – совершенно искренне произнес драматург.

– Послушайте, де Ротру, я не понимаю одной вещи, – снова посерьезнел де Голль. – Вы получаете жалованье в канцелярии его преосвященства. Вы, когда нужно, выполняете задания его преосвященства. Если бы вы с этим плохо справлялись, вам бы не платили. И вы же ходите в салоны, где про кардинала говорят всякие гадости. Вы слушаете эти гадости, и, кажется, они вам нравятся, иначе бы вы не ходили ни в отель Рамбуйе, ни к мадемуазель де Ланкло. Как это у вас получается?

– Я – драматург! – гордо вскинулся тот. – Мои пьесы идут в «Бургундском отеле», а сколько их ставят в провинции, один Господь знает! Я подписал контракт с театром. И театр берет все – понимаете, все! – мои пьесы, а я обязуюсь их не публиковать. Но эти ловкачи из провинции посылают своих людей на спектакли. Они ходят по десять раз и запоминают все – монологи, реплики. И потом записывают!

– Это любопытно. Однако я задал вопрос. Как вы умудряетесь быть своим и в салонах, где ругают кардинала, и в Пале-Кардиналь, где получаете жалование? И ведь не вы один…

– Вы знаете, что месяц назад была создана Академия бессмертных? – заговорщицки подмигнул Ротру. – Сам король отныне – покровитель литераторов и обещал нам немалые деньги! Я буду академиком, господин де Голль! Наш девиз: «Для бессмертия». Мы все там будем – и старик Конрар, и Вуатюр, и я…

– Да-да, я слыхал, что-то, – покивал Анри. – Его преосвященство вроде бы принял в этом большое участие и сам подготовил жалованную грамоту? И все же мне непонятно, как можно получать жалованье в Пале-Кардиналь и выступать против его преосвященства в салонах?

– Где-то же нужно говорить правду, господин де Голль. В салонах говорят правду!.. – убежденно сказал Ротру и тут же осекся. – Но я лишь слушаю! Я не аббат де Гонди, чтобы вопить всякие глупости.

– И все равно я не понял, как можно одобрять то, что говорится в салонах, и получать жалованье в Пале-Кардиналь…

Драматург тяжело вздохнул.

– Господин де Голль, если бы я не был в тот день у госпожи маркизы, вы бы напросились на неприятности. Мне, право, неловко напоминать вам об этом.

– То есть должен быть человек, принятый и в Пале-Кардиналь, и в салонах, чтобы при необходимости быть посредником и не доводить дело до скандала?

– Наконец-то вы поняли! Именно так, как вы сказали!

– Я не поленюсь и узнаю в канцелярии, сколько господ из числа посетителей салонов получают там жалование. Не оказалось бы, что на службе его преосвященства целый полк таких посредников, – заметил де Голль. – Но вам я благодарен. Всю эту историю я рассказал отцу Жозефу.

– Думаю, он ее знал еще до того, как она приключилась, – пожал плечами Ротру.

Они вернулись в гостиную в тот момент, когда молодежь, окружавшая Нинон, взялась потешаться над следующим высказыванием кардинала.

– «Дайте мне шесть строчек, написанных рукой самого честного человека, и я найду в них что-нибудь, за что его можно повесить»! Вот именно так он и сказал? – спросила Нинон. – Он мог так сказать, я уверена, но это не чья-то остроумная выдумка, господа?

– Среди нас нет никого, кто бы сидел под столом кардинала и запоминал его словечки! – ответили ей.

– Кот, кот! – воскликнул Вуатюр. – Нужно похитить и допросить одного из кардинальских котов. Эти маленькие демоны все запоминают!

– Так одного, говорят, уже украли?..

– Он разболтает все тайны его преосвященства!..

– Нет! Если это демон, который служит кардиналу, то…

– Если это демон на посылках, как же он позволил себя украсть?..

Нинон посреди этой веселой суматохи чувствовала себя как в раю. А вот де Голль – как на пороге ада. Он понимал, что образованные молодые люди, аристократы и чиновники, шутят. Но знал он также, как при малейшем намеке на запах серы шелуха образованности слетает и остается перепуганное существо, готовое поверить в любой бред.

Полгода назад был сожжен на костре священник Урбен Грандье, обвиненный в колдовстве и в сношениях с дьяволом. Судьи, выносившие приговор, и свидетели обвинения наверняка были неглупыми людьми, умевшими на досуге пошутить на самые разные темы. Острословие господ могло в итоге обернуться бунтом вообразившего Бог весть что простонародья.

Леди Карлайл, удобно расположившись на небольшой софе между двух окон, с интересом наблюдала за тем, как де Голль молчит и хмурится. В гостиной мадемуазель де Ланкло она не видела господ, которые могли бы пригодиться лорду Элфинстоуну. По крайней мере, пока не видела. Решив сделать ставку на мадам де Комбале, Люси прекрасно понимала, что и другие возможности грех упускать. Но здешняя молодежь была слишком далеко и от короля, и от кардинала.

Неожиданно входная дверь отворилась, и молодой герцог де Меркер пропустил вперед Катрин де Бордо. Она вошла, опустив голову, так что мелкие светлые локоны, завитые от висков, упали ей на щеки. Герцог же, наоборот, расправил плечи и задрал нос, желая выглядеть победителем – не менее, как добрый король Генрих, торжественно вступающий в покоренный им Париж.

Анри вскочил.

Обстановка ему благоприятствовала – можно попытаться объясниться. Леди Карлайл отошла на другой конец гостиной и не смогла бы, вольно или невольно, изобразить его подругу. Герцог де Меркер сразу ввязался в разговор о кардинальских максимах и предположил, что ежели судить по строчкам, то у самого кардинала их уже наберется тысячу раз по шесть, стало быть…

– Молчите, герцог, молчите! – приказала Нинон.

– Но раз он себя считает честным человеком!..

– Если он честный человек, то он никак не может считать себя честным человеком!..

Анри не заметил, кто завязал новый спор – о логических умопостроениях. Кто-то вспомнил парадокс Эпименида: «Один критянин сказал, что все критяне лжецы», кто-то возразил, что это парадокс философа мегарской школы Эвбулида, и пошло-поехало!..

Де Голлю дела не было до древних философов и нынешних эрудитов – он видел перед собой Катрин. И понимал, что один шанс из тысячи у него еще есть. Катрин хоть и согласилась выйти замуж за герцога, но еще не стоит под венцом!

– Мадемуазель… – начал он.

– Месье… – тихо откликнулась она.

– Я искал вас… Я просил леди Карлайл взять меня с собой, поскольку вы… так мне сказала госпожа де Мортмар…

– Леди Карлайл? Та англичанка, что сидит рядом с господином Вуатюром?

– Да, мадемуазель. Я знаком с ее супругом… Когда она приехала, я засвидетельствовал ей свое почтение… как воспитанный человек…

Анри понятия не имел, существует ли лорд Карлайл или бедняга давно уже на том свете.

– Да, я понимаю.

– Я надеялся увидеть тут вас…

– Я слушаю, господин де Голль.

– Я хотел говорить с вами…

– Да, я слушаю.

– Госпожа де Мортмар сказала, что вы с герцогом будете здесь…

– Не понимаю, как она это узнала?..

– Я тоже. Но она сказала… И вы здесь!

Анри понимал, что пора переходить к объяснению, но ничего, кроме «я искал вас», произнести не мог. Ему было страшно.

Что такое страх, он знал. Если человек, побывавший на войне, клянется, что не ведал страха, то цена его клятве – стертое су!

Катрин же вела себя странно – не улыбалась, в глаза не глядела, уставилась в пол, как будто хотела найти там то самое стертое су.

Объяснение никак не получалось.

– Я должен вам сказать…

– Я вас слушаю…

И тут к ним подошли герцог де Меркер и Нинон. Хозяйка дома присела в низком реверансе перед фрейлиной королевы, а герцог как-то очень ловко встал между Катрин и де Голлем.

Анри опустил голову. Вот и завершилось объяснение, не успев начаться!

Обругав себя растяпой и дурнем, Анри решил подождать, пока кончится нежное воркование хозяйки дома и Катрин. Он был сам на себя смертельно зол и решил не уходить из этого дома без объяснения! Меж тем он обвел взглядом гостей и, сделав несколько шагов, оказался возле компании молодых людей, о чем-то шептавшихся.