Однажды в Париже - Плещеева Дарья. Страница 67

В течение нескольких часов на замковом мосту было не протолкнуться. Неторопливые экипажи мешали всадникам, носилки кардинала удалось втащить во двор лишь с большим трудом. Анна-Женевьева помогала матери – стоя рядом с ней на лестнице, приветствовала гостей. Луи побежал встречать знакомых офицеров.

К полуночи все наконец устроились на ночлег.

А рано утром его величество потребовал к себе музыкантов. И школил их до обеда.

Анна-Женевьева, как могла, развлекала фрейлин королевы.

– А где же мадемуазель де Бордо? – спросила она.

– Мадемуазель де Бордо выходит замуж, – ответили ей. – Все решилось так быстро, что никто ничего не понял, и в Лувре ее уже нет.

– За герцога де Меркера? – на всякий случай уточнила Анна-Женевьева.

– За простого дворянина! И он ее увозит куда-то в Бретань, в глушь! Она сошла с ума. Бедная Катрин… Отказать герцогу!.. Безумие, безумие!..

В это же время госпожа де Конде принимала у себя в покоях ее величество Анну Австрийскую, а также дам своего возраста и положения. Королева с удовольствием делилась столичными новостями – ей нравилось быть в центре внимания взрослых дам.

– Вы знаете, мадам, что за сюрприз устроил Красному герцогу один парижский чудак? – обратилась она к хозяйке замка. – Он объявил себя незаконным сыном его преосвященства! И знаете, есть основания верить этому…

– Отчего же верить? – удивилась госпожа де Конде. – Кардинал не может признать своего бастарда!

– Оттого, что этот молодой человек все еще жив. Только – тсс! Об этом громко не говорят… Кардинал отправил его из Парижа то ли в Марсель, то ли в Брюссель. Если он пожалел чудака, то это неспроста…

– В Брюссель? К королеве-матери?

– О!!! Но в этом нужно непременно убедиться!..

Балет и бал были назначены на вечер – после ужина. И это было большим огорчением для герцога Конде – молодые придворные, получившие роли в балете, не могли по достоинству оценить творения герцогских поваров. Поди попляши с набитым брюхом…

Слуги расставили в зале стулья и кресла, принесли даже старые резные скамьи, помнившие еще давнего владельца замка, коннетабля Анна де Монморанси. В дальнем углу расположился оркестр. Король, взволнованный и одетый кое-как, сделал последний выговор Мулинье и Жюстису. Потом, увидев входящих в зал дам, он смутился и побежал переодеваться в пышные юбки и огромный чепец торговки приманками.

Последними вошли королева и кардинал. Для них были приготовлены кресла в первом ряду. Пажи поднесли им красиво переписанные либретто «Мерлезонского балета».

Сюжет его был прост – проще некуда. Король едет охотиться на дроздов, которые в осеннюю пору вкусны и жирны. Труднее всего было найти танцора на роль короля. Кому попало ее не дашь, а танцевать самого себя Людовик не желал. Он любил либо героические, либо совсем уж потешные роли. А что героического в охоте на дроздов? Людовику милее была роль торговки – король получил огромное удовольствие, придумывая движения и костюм. А чепец помог смастерить л’Анжели, ловко управлявшийся с ножницами и иголкой.

Балет начался. Первыми танцевальный король и его свита встретили на пути фламандцев. Тяжеловесных, основательных фламандцев. Навстречу фламандцам затанцевали грациозные пажи, и король, следя за танцем в приоткрытую дверь, морщился – опять оркестр задал неверный темп! И вот настало время его выхода в сопровождении лотарингских крестьян. Выход был совсем короткий, король построил его на движениях ригодона – на невысоких прыжках, при которых юбки и чепец колыхались самым комическим образом.

Людовик видел, что публика улыбается не из любезности, а от искренней радости, и он был счастлив.

В комплиментах его величество не нуждался. Этого добра он и так получал с избытком. Но сделать то, что вызывало не вымученный, а искренний восторг, было его постоянным желанием. Он потратил немало времени, обучаясь верховой езде у лучшего берейтора Франции, Плювинеля, но поверил в себя только на турнире, устроенном пятнадцать лет назад во дворе Лувра в честь Анны Австрийской.

Тогда молодые дворяне состязались в «охоте за кольцом». Это развлечение пришло из Испании и должно было понравиться королеве-испанке. Слуги вкопали столб, в котором на высоте чуть менее туаза и чуть более туаза были просверлены дырки, в дырки вставлены шесты, а к шестам очень слабо крепились кольца – около половины парижского фута в поперечнике. Нужно было на полном скаку попасть острием копья длиной в полтора туаза в кольцо – так, чтобы оно, сорвавшись с шеста, повисло на копье. Людовику удалось проделать это трижды, и он, немного смущенный, отправился получать главный приз, перстень с бриллиантом, из рук своей юной супруги.

Тогда он познал, что общее восхищение правдиво и не имеет противного привкуса лести.

Править же страной, как покойный отец, Людовик не мог. И даже не пытался. Любить так, как любили покойного отца, французы его не могли. Он понимал: не за что. И все же пытался быть достойным уважения. Он был отличным охотником, неутомимым ходоком – семь лье в день не шутка. Ему было двадцать три года, когда он вдруг сообразил, что в детстве его не научили плавать. Отложив все дела, научился сам.

И чем только еще не занимался! Верный л’Анжели однажды придумал ему развлечение – шить одежду для ручных обезьянок. Молодой король прекрасно умел сплести корзину и рыболовную сеть, испечь хлеб, сковать в кузнице гвоздь, починить сломавшуюся карету.

И странно ему было слышать, что придворные считают, будто он скучает. Словно единственным веселым занятием для него было бы управление страной, а все прочие – унылы и печальны!..

Простояв несколько секунд у приоткрытой двери и убедившись, что танец ловчих исполняется прилично, что бездельники Мулинье и Жюстис стараются изо всех сил, король побежал в комнату, отведенную для переодевания, на ходу отцепляя огромный чепец. Ему предстоял еще один выход – в роли крестьянина.

Кардинал одобрительно кивал. Музыку его величество сочинил отменную, а вот заставить придворную молодежь танцевать так же, как умел сам, не смог – не у всех к этому делу природная способность.

Анна Австрийская улыбалась – как мать, глядящая на шалости пятилетнего сына. Если бы этот человек, умеющий превосходно играть на лютне и рисовать костюмы, не был ее мужем, она бы постаралась с ним подружиться, приглашала в свои покои. Но от мужа ждут иного – ребенка хотя бы. Но как раз ребенка Людовик почему-то не желал ей подарить. Было ли дело в той ране, о которой ей рассказали пронырливые дамы? Она не имела опыта в любовных делах и полагала, что его величество просто был обязан попытаться, сделать над собой усилие и довести дело до необходимого результата. Ведь не мешает же ему тот давно заживший нарыв скакать и вертеться?

Анна-Женевьева смотрела на танцоров с пренебрежением. Она не понимала, как человек, родившийся в королевской семье и ставший королем, мог тратить время на прыжки и гримасы? К тому же человек уже не очень молодой. И вдруг странная мысль пришла ей в голову: да ведь королю просто не повезло с женщинами! Королева – это, понятно, дипломатический союз, но неужели в Париже не нашлось сильной духом дамы, чтобы приручить этого плясуна? Чтобы разбудить в нем настоящее королевское честолюбие? Это ведь так несложно! Сама Анна-Женевьева постоянно внушала четырнадцатилетнему брату, что он однажды станет великим – великим Конде. А Луи в ответ обещал ей, что она станет повелительницей Парижа. Осталось подождать совсем немного…

Д’Артаньян стоял в толпе придворных. Весь балет он не видел, но несколько танцев сумел разглядеть. К хореографии он был равнодушен, и у него имелась другая забота – непременно найти де Голля. Лейтенант гвардейцев кардинала, которому полагалось бы сопровождать его преосвященство в таком путешествии, исчез, и никто из тех немногих приверженцев кардинала, с кем можно было говорить без риска завершить беседу дуэлью, ничего не знал о нем.

Балет завершился, исполнители вышли на поклон, потом ушли переодеваться, вбежали слуги, стали быстро растаскивать кресла и стулья. Придворная молодежь честно заслужила свой бал!