Восстание на золотых приисках - Линдсей Джек. Страница 9

— Нет, нет! — прогнусавил Макфай, набираясь храбрости. — У некоторых типов странные вкусы. Вы ведь знаете. Речь идёт о стальных браслетах.

Дик и Шейн безмолвно переглянулись. Итак, Макфай каким-то образом раздобыл наручники. То ли он рыскал по прииску накануне ночью и видел, как их прятали, то ли ему рассказал об этом другой жулик, вор или осведомитель, какой-нибудь шпик из той банды, которую, как говорили, он возглавлял.

— Не смотрите на меня так, — продолжал Макфай. — Бесполезно думать о том, как хорошо было бы прикончить меня. Не воображаете же вы, что я настолько глупый старик, чтобы в мои лета прийти сюда, не приняв никаких мер предосторожности. — Он злобно зашипел. — О нет, я оставил у одного своего друга записку, которую он отнесёт в правительственный лагерь, если я исчезну. Понятно?

— Назови свою грязную цену, — с презрением сказал Шейн.

— Двадцать фунтов, — ответил Макфай. — И не говорите, что это дорого. Вы знаете, что в лагере я могу получить больше. Но я предпочитаю обделывать свои делишки с друзьями. Живи и жить давай другим, — говорю я. — Я-то сам не собираюсь нести их в лагерь, но если вы не заплатите двадцати фунтов, владелец потребует их назад, и вы, конечно, понимаете не хуже меня, куда он пойдёт и что сделает.

— У меня нет двадцати фунтов, — сказал Шейн. — А у Дика, как тебе известно, вообще нет ни фартинга.

— Но у вас есть друзья, у вас есть разные возможности, — захихикал Макфай. — Как бы я хотел быть таким сильным молодым парнем, как вы! Я бы живо раздобыл жалкие двадцать фунтов. Но спешить некуда. Даю вам сроку до завтрашнего вечера. Принесите деньги ко мне домой. Я буду ждать вас. И не забывайте про записку, которую я оставил там, где вы её достать не можете. Если со мной что-нибудь случится, она попадёт прямо в руки к правительственным комиссарам. Доброй ночи, молодые люди.

Он заковылял по переброшенным через канаву доскам и исчез в тени лачуги.

— Что же нам теперь делать? — спросил наконец Дик.

— Понятия не имею, — ответил Шейн. — Если б дело было только во мне, я бы удрал в Новый Южный Уэльс. Но он знает, что ты не можешь этого сделать, чёрт его подери. Идём, незачем стоять тут. Придётся нам пораскинуть мозгами до завтрашнего вечера, вот и всё.

Глава 8. Лачуга Чёрного Макфая

Когда назавтра в полдень Дик с Шейном снова встретились, ни один из них ещё не придумал способа перехитрить Макфая.

— Я избил бы этого старикашку, как собаку, — свирепо сказал Шейн. — Но вполне возможно, что он вправду оставил письмо для полиции.

— Боюсь, что тебе не собрать двадцати фунтов, — сказал Дик. — Мне противно даже думать о том, чтобы откупиться от него; но что же нам остаётся делать?

— Мне не достать столько денег, даже если бы я и захотел, — ответил Шейн. — Мы сейчас в пустой породе, золотом не пахнет, а из моих компаньонов ничего не извлечь. Адамс — такой тип, что не даст посмотреть на деньги, даже если от этого зависит твоя жизнь; Хикс же готов отдать последнюю рубашку; но у него ничего нет. На прошлой неделе он проиграл в карты всё, что у него было.

После этого они разошлись по своим участкам, и Дик, поднимавший из шахты бадьи с жёлтой глиной и гравием, с каждой минутой становился всё мрачнее. Если его поймают, то, несомненно, приговорят к долгому заключению, и тогда он не сможет больше присматривать за домом. Его не столько пугало заключение в тюрьму, сколько горе, которое он причинит отцу и матери. Что они станут без него делать? Они будут считать себя обесчещенными. Отец совсем потеряет голову, начнёт прислушиваться к советам первого встречного и будет бродить с одного прииска на другой; мечта матери о спокойной жизни станет ещё менее осуществимой.

Дик поклялся, что если он выпутается из этой истории, то никогда больше не станет ввязываться в политику. Он забыл, что его увлекло чувство, двигавшее огромной массой старателей, которые выступили против несправедливости, и мог теперь думать только о том, что в своём эгоизме навлёк беду на любящих родителей.

Поужинав тушёным мясом, он ускользнул из дому. Пусть родители думают, что он, как обычно, бродит меж костров и соседних палаток, прислушиваясь к песням и россказням старателей. Когда Дик разыскал Шейна, тот печально сидел на куче глины, взявшись руками за голову.

— А, Дик Престон, — сказал Шейн, — в хорошенькую историю я тебя втянул! От души сожалею обо всём, что случилось. За себя я не беспокоюсь, но мне тяжело думать, что я принёс несчастье твоим близким, которые приглашали меня к своему столу. Что касается меня, я лучше бы дал себя дважды повесить, прежде чем уплатить старикашке хоть один фартинг, но ради тебя я попытался раздобыть немного золота. Пока у меня всего около десяти фунтов. Впрочем, возможно, и этого хватит, чтобы заткнуть ему глотку.

Они отправились в китайский квартал. Макфай жил в сравнительно добротно построенном сарае, который был брошен хозяевами после прибытия китайцев. Стараясь не привлекать к себе внимания, Дик и Шейн свернули на тропинку, по шатким доскам перебрались через булькающую грязь и приблизились к сараю. Сквозь щели в стенах наружу пробивался слабый свет. Они постучались в дверь, и Макфай впустил их с такой быстротой, словно поджидал их, стоя у входа.

— А, вот и вы! — Он потёр костлявые руки. — В самое время. Люблю разумных людей. Потому что я и сам разумный человек. Не старайся пробиться сквозь тернии. Да, Библию я знаю. Не старайся пробиться сквозь тернии. Это ещё никому не приносило пользы. В этом коротком совете скрыта мудрость, высшая мудрость. Я снимаю перед ней шляпу. И я рад видеть, что вы, молодые люди, не собираетесь делать глупости. Садитесь.

Он указал им на неотёсанную деревянную скамью, а сам уселся в старое кресло, из-под обивки которого торчали пучки конского волоса. На столике рядом с креслом стояла лампа, и свет, падавший на лицо старика, подчёркивал его отвратительное уродство — запавшие глаза, густые косматые брови, длинный тонкий нос, тонкие бледные губы. Растрёпанная борода была грязно-жёлтого цвета, с густой проседью.

Дик и Шейн молча глядели на него, но он, казалось, больше не собирался говорить. Он сидел, что-то бормоча себе под нос, иногда кивая головой и потирая сложенные руки.

— Послушайте, Макфай, — начал наконец Шейн, тщетно ожидавший, что тот скажет ещё что-нибудь. — Мы хотим выяснить ваше предложение.

— Да, да, выяснить, — мягко и вкрадчиво сказал Макфай. — Именно так. Выяснить. Если хотите, можете курить, молодые люди.

— Вы говорили о браслетах, — продолжал Шейн, твёрдо решив так или иначе довести дело до конца. — Что вы имели в виду?

Макфай не поднял глаз и только пошевелил сложенными пальцами на коленях. Дик и Шейн ожидали, что он опять скажет какую-нибудь раздражающе двусмысленную фразу. Но он опустил веки и по-прежнему мягко ответил:

— Ну конечно наручники. Наручники, которые защёлкнулись на ваших запястьях после того, как вы были арестованы за буйное поведение. Наручники, распиленные вашим молодым дружком после того, как он напал на полицейских её величества, которые находились при исполнении обязанностей, и набросился на офицера, который теперь в госпитале. Конечно, наручники.

Дик и Шейн, уже привыкшие к тому, что он ходит вокруг да около, были озадачены этими прямыми словами.

— Я уплачу вам за них десять фунтов, — с усилием произнёс Шейн, скрипнув зубами.

— Двадцать фунтов, — поправил Макфай прежним мягким, бесстрастным голосом.

— Я не могу достать двадцать, будь вы прокляты, — теряя терпение, сказал Шейн.

— Двадцать фунтов, — повторил Макфай; лицо его искривилось подобием улыбки, он поднял указательный палец и укоризненно погрозил Шейну. — Мы сговорились на двадцати фунтах. Не стыдно вам пытаться обмануть бедного, беззащитного старика?

— У меня их нет! — воскликнул Шейн.

— Кто может достать десять, может достать и двадцать, — спокойно ответил Макфай. — В банках и в кассах лавочников их сколько угодно.