Восстание на золотых приисках - Линдсей Джек. Страница 10

— К тому же, — продолжал Шейн, пропуская мимо ушей совет Макфая, — откуда нам знать, что вы будете держать язык за зубами после того, как вернёте наручники? Вы всё равно сможете пойти и донести на нас.

— Конечно, мог бы, — кивнул головой Макфай. — Только я не пойду на это. Я — деловой человек. И конечно, не я — главный. Я только исполнитель, который должен сбыть наручники. Я буду нем как рыба. А так, как вы говорите, дела не делаются. Это уничтожило бы торговлю. Не осталось бы доверия. Спросите любого банкира или лавочника. Они вам скажут, мистер Корриген, что ничего нет ценнее в делах, чем это самое доверие, о котором вы сейчас говорили. — Он снова погрозил пальцем. — Платите, и вы в безопасности.

Шейн молчал, и через некоторое время Макфай опять забубнил:

— Власти уже схватили трёх человек по подозрению; теперь им требуется кто-нибудь, против кого есть настоящая улика. А распиленные наручники и есть настоящая улика. Такая, какую любят судьи и присяжные. У властей глаза на лоб полезут, если кто-нибудь явится к ним с чистеньким вещественным доказательством и скажет: «Посмотрите, что спрятали при мне Дик Престон и Шейн Корриген под кучей пустой породы». Это было бы получше любых свидетельских показаний. Кто может с уверенностью сказать, кого именно он видел во время свалки, при которой тысячи людей орали как оглашённые? Адвокаты живо заговорят об ошибках и алиби, присяжные скажут: «Это дело подстроенное». А вот наручники заставят мельбурнских присяжных иначе отнестись ко всему. Не так ли? Какой смысл идти и заявлять, что кто-то видел, как двое ребят закапывали наручники? Полиция сразу спросит: «Ну а где наручники? Где улики? А?»

Закончив свою длинную речь, Макфай чихнул, закашлялся и стал шарить под столом. Нащупав бутылку, он вытащил её и поднёс ко рту, потом, отпив глоток, поставил бутылку на место и вытер рот волосатой тыльной стороной руки.

— Я не предлагаю вам, молодые люди, — захихикал он. — Вино до добра не доведёт. Кто пьёт, тот делает вещи не по душе закону. Не так ли?

— Послушайте, — яростно начал Шейн, но, с трудом взяв себя в руки, продолжил довольно спокойно: — У меня есть для вас десять фунтов. Берёте их?

— Двадцать фунтов, — повторил Макфай, и голос его снова стал мягким и вкрадчивым.

— Да падёт на вас проклятие Кромвеля, если вы хоть раз повторите это! — закричал Шейн, вскакивая с места. — Возьмёте вы десять фунтов наличными, с тем что остальные я отдам через несколько дней?

— Долго я ждать не смогу, — сказал Макфай. — Блюдо остынет. Судья скажет: «Почему вы не пришли раньше, милый мой?» Они ведь тоже понимают.

— Завтра вечером, — попросил Шейн, бросив тревожный взгляд на Дика, который на протяжении всей этой беседы принуждён был сидеть как беспомощный зритель.

Макфай призадумался.

— Идёт. До завтрашнего вечера. В такое же время. Но давайте сюда всё, что у вас есть. А если не принесёте остальные, то потеряете и то, что уже уплатили. Ясно?

— Ясно! — мрачно сказал Шейн. — Держите.

Он выложил на стол несколько монет и мешочек с золотым песком. В этот момент снаружи послышались шаги, Макфай мгновенно сгрёб деньги и песок и спрятал у себя за пазухой; повернувшись в бешенстве к Дику и Шейну, он подозрительно взглянул на них. Но увидев, что они поражены и встревожены не меньше, чем он сам, Макфай поспешно поднялся с кресла и заковылял в глубь комнаты.

— Ступайте туда, — сказал он, откидывая полог из мешковины.

Глава 9. Убийство

Они зашли за полог и очутились в алькове, заставленном крадеными, как решил Дик, вещами: часами, кувшинами, цветочными горшками, вазами, одеждою. Заглянув в комнату через дыры в пологе, они увидели, что Макфай подошёл к двери.

— Сюда нельзя, — грубо сказал он. — Уходи. Я сегодня нездоров. Делами не занимаюсь.

Но гость не обратил внимания на эти слова, оттолкнул Макфая и вошёл в сарай.

— Ах, это ты, Томми? — сказал Макфай уже не раздражённым, а льстивым голосом. — Но всё-таки я сказал правду, что мне сегодня нездоровится. Я не могу уделить тебе время…

Вошедший — худощавый, широкоплечий мужчина с длинными, нелепо болтающимися руками и лицом, указывавшим на происхождение от европейца и китаянки, — ничего не ответил. Он оглядел комнату, а затем уселся в кресло.

— Это моё место, — ворчливо запротестовал Макфай. — Не садись сюда, Томми. Пересядь куда-нибудь. Ну вставай же!

Томми не двинулся с кресла и ничего не ответил. Он сидел, разглядывая Макфая прищуренными глазами сквозь полуопущенные веки; пряди иссиня-чёрных волос свешивались ему на уши.

Макфай встревожился ещё сильнее.

— Ладно, Томми. Можешь немножко посидеть в моём кресле. Только нехорошо обращаться с бедным стариком в его собственном доме, как с собакой. Ну, давай, Томми, скажи, по крайней мере, что-нибудь. Что у тебя на уме?

Появление нового пришельца, видимо, так встревожило старика, что он забыл о Дике и Шейне; но, спросив, что у Томми на уме, он как будто вспомнил о них, потому что, вместо того чтобы повторить вопрос, отступил назад и невнятно заговорил:

— Нет, не отвечай мне, Томми. Я знаю, что ничего плохого. Только ты раньше никогда так не обращался со мной в моём собственном доме. Но я не сержусь. Выпей, Томми, а потом уходи. Говорю тебе, что мне нужно поспать…

Томми по-прежнему сидел безмолвно и неподвижно. Макфай снова подошёл к нему, бормоча:

— Мне нужно поспать, Томми. Ты мешаешь мне лечь в постель.

Наконец Томми вытянул ноги и зевнул.

— Ты никогда не спишь, — сказал он. — Чёрту не нужно спать.

Макфай продолжал бормотать. Томми ткнул в него пальцем.

— Эй, ты! Ты думал, Томми в Джилонге!

Он сплюнул. Затем стал шарить под столом, нашёл бутылку джина и стал пить, ставя её в промежутках между глотками себе на колени.

— Бери её, Томми, — вертясь вокруг него, плаксиво протянул Макфай. — Всю бутылку. Можешь взять её. Мне не жалко бутылки джина для такого старого друга, как ты.

— Смотри, какой добрый стал! — сказал Томми резким, невыразительным голосом, отбрасывая назад длинные волосы.

— Хватит, Томми! Говорю тебе, — я болен. Ты что, сам никогда не болел и поэтому мне не веришь? Не пожелаю тебе таких дьявольских болячек, как у меня! Я хочу спать.

— Как ты можешь спать, когда у тебя такие болячки? — насмешливо спросил Томми.

— Я хотел сказать, что попытаюсь уснуть, забыть о них.

— Так иди спать, — ответил Томми и снова сплюнул.

— Я не могу спать при свете, — сказал Макфай. — Неужели у тебя совсем нет жалости?

— Тогда погаси свет.

Макфай попытался засмеяться.

— О, да ты, как видно, шутник, Томми! Тебе захотелось пошутить. Ну а теперь иди домой, в свою палатку.

— Томми будет теперь жить здесь.

Макфай бродил по комнате, бормоча себе под нос и не зная, что предпринять.

— Как идёт новая работа? — спросил Томми, снова отпив из бутылки.

— Какая новая работа? — в свою очередь спросил Макфай тоном оскорблённой невинности. — Я, как всегда, роюсь немного в заброшенных выработках у реки — вот и всё.

Томми тихонько захихикал.

— У тебя есть наручники. Скоро ты будешь сам носить их, если не станешь осторожней.

Макфай остановился перед ним, судорожно дёргая руками.

— Что ты сказал?

Томми не ответил и снова погрузился в непроницаемое молчание.

Затем он взглянул на Макфая.

— Ты сказал, — тебе плохо. Я слышу тебя. Ну, так Томми тоже плохо. Плохо из-за тебя. Ты его надул. Но он за тобой следил, Макфай. Ты слишком часто его надувал. Делись и делись поровну. Это здорово получалось, не так ли? И Томми верил тебе, как проклятый дурак. Как насчёт той половины, которую ты забрал у него после маленького дельца на складах Колак?

— Держи язык за зубами!

— Томми всё равно, если у стен есть уши. Он пришёл говорить в открытую, Макфай. Придётся тебе потерпеть.

— У меня не было времени сказать тебе об этих наручниках, — закудахтал Макфай. — Убей меня на месте, если это не так. Ты слишком быстро ушёл. Я собирался поделиться с тобою. Ты напился, а теперь думаешь, что я тебя надул. Тебя надувают там, где ты напиваешься, а я невинен, как младенец. Приходи ко мне завтра утром, и мы обо всём поговорим.