Золотые Антилы - Северин Тим. Страница 25

Однако семейство Гейдж не только пережило все эти превратности судьбы, но и преуспело. Гейджи каким-то образом умудрились удержать за собой положение одного из наиболее обеспеченных землями родов [7]. Более того, религиозные преследования, как это часто бывает, только укрепили в Гейджах твердость в вере, каковая вскоре явно выразилась в поддержке миссионерской деятельности Общества Иисуса. В результате Томаса воспитывали с прицелом на вступление в это общество, а из шести его родных и сводных братьев двое действительно стали иезуитами, а еще двое служили ордену, не уходя от мирской суеты. Старший сын, сэр Генри Гейдж, был воспитан в духе иезуитов, а повзрослев, едва ли не всю жизнь прослужил на континенте офицером Английского легиона — войска лишившихся родины католиков, перешедших на службу испанской короне. По обычаю знатных англичан-католиков тех лет, Гейджи посылали сыновей за море, где они могли получить образование, подобающее их вере. Почти всех мальчиков посылали через Ла-Манш в иезуитский колледж Сент-Омера во французской Фландрии, где, поскольку подобная практика вызывала естественное недовольство английских властей, прибывших из-за границы учеников записывали под псевдонимами. Так вот, когда сэр Уолтер Рэли вернулся из Гвианы, некий Томас Говард, а в действительности Гейдж, учился там последний год.

На следующий год, когда Томасу исполнилось восемнадцать и обучение завершилось, отец послал юношу в Испанию, где ему предстояло продолжать обучение богословию до вступления в орден иезуитов. Но в Испании, вдали от отцовского присмотра, Томас Гейдж впервые проявил хронически бесталанный дух независимости, впоследствии отравлявший всю его жизнь. В колледже Сан-Грегорио в Вальядолиде он подпал под влияние учителя-доминиканца и бесшабашно решил, что доминиканцы ему больше по душе, чем иезуиты. Нет оснований думать, что решение его основывалось на глубокой вере, и с тем же успехом можно предположить, что юный Томас просто опасался за свою жизнь, поскольку многих ставших иезуитами англичан безжалостно отсылали на родину для тайной проповеди. Томас Гейдж, возможно, искренне не желал становиться очередным мучеником в почетном списке Гейджей. Однако, по каким бы причинам он ни избрал орден доминиканцев, переход он совершил с характерной для него неуклюжестью. Вместо того чтобы попытаться смягчить отца, всем сердцем желавшего видеть Томаса в Обществе Иисуса, он затеял по этому поводу едкую переписку с родителями, которая завершилась, по словам самого Томаса, «резким и сердитым письмом… от моего отца. В нем он выражал мне недовольство всех моих друзей и родичей и собственное гневное возмущение против меня… Он добавил, что лучше бы потратил свои деньги, сделав из меня повара в колледже иезуитов, чем генерала доминиканского ордена». Чтобы яснее выразить свое недовольство, отец Томаса уведомил сына, что вычеркнул его из завещания.

У Гейджей, сторонников иезуитов, были основания гневаться, поскольку обращение блудного Томаса к доминиканцам было равносильно отступничеству. В начале XVII века религиозная вражда не ограничивалась ненавистью между папистами и протестантами. Внутри католической церкви шло жестокое соперничество между иезуитами, доминиканцами, францисканцами, мерседарианцами и другими монашескими орденами. Их взаимное соперничество не ограничивалось вопросами казуистики и догматов. Яростные политические схватки зачастую вспыхивали, когда несколько орденов спорили за одну область влияния. В таких случаях ордена не брезговали переманивать друг у друга начинающих священников (в случае с Томасом — успешно), добиваться отстранения соперников от миссионерской деятельности в избранной области или, на более фривольном уровне, вступать в упорное состязание на самый мелодичный хор семинарии. Случалось, что диспуты приобретали шовинистический характер; вальядолидский колледж Сан-Грегорио особенно славился постоянными трениями между испанцами и «иностранцами». Подобные свары едва ли способствовали серьезному религиозному настрою молодежи, и Томас Гейдж, которому — о чем не следует забывать — не оставили свободы выбора призвания, был не единственным клириком, мало думавшим о духовной стороне и менявшим ордена ради карьеры и честолюбия.

Итак, в мае 1625 года Томас Гейдж, двадцати двух лет от роду или около того, не слишком озабоченный религиозными вопросами, очутился в доминиканском братстве в Хересе. В это время папский посланец объезжал монастыри с целью вербовки миссионеров на Филиппины. Один из друзей Томаса и бывший однокашник по имени Антонио Мелендес уже вызвался стать миссионером, и молодой англичанин, вполне естественно, подумывал присоединиться к нему. Недостаток религиозного пыла возмещался у Гейджа непреодолимой тягой к странствиям. Он решил отправиться в путь, чтобы, как он потом говорил, «пополнить изучение природы познанием богатой Америки и цветущей Азии». Ему хотелось повидать мир, и бродячая жизнь миссионера-доминиканца предоставляла к тому отличную возможность. И вот они с другом Антонио и молодым монахом-ирландцем из того же монастыря покинули Херес и на ослах добрались до Кадиса, где влились в большую группу доминиканцев, нетерпеливо дожидавшихся выхода в море Индийского флота, ежегодно отправлявшегося в Новый Свет.

Официально Томас Гейдж ни в коем случае не мог попасть в доминиканскую миссию на западе. По испанским законам англичанам запрещалось посещение испанской Америки, а чтобы добраться до Филиппин, Гейджу и его спутникам священникам надо было высадиться в Веракрусе на восточном побережье Мексики, пересечь Мексику из конца в конец и сесть на манильский галеон, направлявшийся в Акапулько. Испанские власти рассматривали всякого англичанина, независимо от его политических взглядов, как потенциального шпиона, и Совет Индий боялся именно того, что вскоре и случилось: что чужак, побывав в карибских колониях, откроет завистливому миру, как ненадежна власть Испании в ее колониальных владениях. Такое разоблачение испанские власти стремились предотвратить любой ценой, и Томасу Гейджу необыкновенно повезло, что его не перехватили в Кадисе и не вернули назад. В самом деле, другой английский священник, живший в порту, прослышал, что Томас ожидает корабля в Америку, и поднял тревогу. Губернатор отправил отряд искать Томаса, но того вовремя предупредили. Он тихо ускользнул, в одиночку прокрался на корабль и спрятался в пустой бочке из-под галет. Там он и оставался — с ведома своих спутников-доминиканцев, не желавших лишиться подающего надежды миссионера, — пока сигнальный выстрел не объявил о выходе флота в открытое море.

Июльское отплытие Индийского флота было одним из грандиознейших зрелищ в Европе. Много лет спустя в своих записках Томас Гейдж вспоминал его с живыми подробностями. После того как с флагмана раздался второй сигнальный выстрел пушки, возвещающий о начале плавания, множество кораблей одновременно подняли якоря и начали величественно выстраиваться в ряд. Распустив паруса, они уходили от берега и огибали городские стены, откуда махали им на прощание горожане Кадиса, а орудия береговых фортов гремели прощальным салютом. В тот год, как писал Гейдж, отчалил сорок один корабль: «Те в один индийский порт, иные в другой… все нагруженные винами, фигами, изюмом, оливками, маслом, кирзой (грубой шерстью), полотном, железом и ртутью для рудников, чтобы извлекать чистое серебро из земной руды, добытой в Сакатекасе». Среди самых видных пассажиров числились маркиз де Серральво, назначенный вице-королем Мексики, новый президент Манилы и инквизитор дон Мартин де Карильо, наделенный, как с благоговейным ужасом упоминал Гейдж, «полномочиями и властью сажать в тюрьму, изгонять, вешать и казнить любых преступников». До Канарских островов флот сопровождало не менее восьми военных кораблей его величества под командованием «адмирала галеонов» дона Карлоса де Ибарра.

Летнее плавание Индийского флота шло по обычному плану. Именно такой порядок плавания, возможно, семь лет назад спас Рэли от полного краха второй гвианской экспедиции. От Кадиса до Канарских островов испанский конвой продвигался быстро и решительно, с успехом избегая хищного внимания голландских и арабских корсаров, обычно кишевших в этих водах. Канары отмечали границу опасной зоны, и военные корабли, в защите которых более не нуждались, готовились к возвращению домой. Но перед отплытием состоялась пышная прощальная церемония. Шлюпки сновали между судами, «адмирала галеонов» пригласили отобедать на борту флагманского корабля, а прочие корабли флота зазывали к себе подчиненных ему капитанов. Поспешно писались последние письма в Испанию. На военных кораблях также возвращались домой те, кто дрогнул в последний момент. Когда по флоту подали сигнал к отплытию, торговые суда отделились от военных, образуя две отдельных эскадры, и разошлись, приветствуя друг друга развевающимися флагами, ревом труб, громом орудий и криками столпившихся вдоль бортов пассажиров: «Buen viaje, buen viaje!» [8] и ответными «Buen passaje, buen passaje!» [9] С этого времени индийский флот продолжал путь без прикрытия.