ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич. Страница 2

Вскоре подали трап. Я устремляюсь вперед, соскальзываю на землю, ноги гнутся плохо.

— Не жарко, — говорит жена.

«Не холодно», — думаю я.

Все вокруг нравится мне с первого взгляда. Я глубоко вдыхаю свежий воздух, стекающий с длинной горбатой горы. Новые запахи, тропическая эйфория.

Мое настроение поднимается на еще большую высоту при виде местной таможни. Ужас и содрогание при воспоминании о таможне кубинской еще живы в нас, но здесь, в Эквадоре, — свобода. Никому не приходит в голову рыться в наших сумках, благообразный паренек в полувоенной форме улыбается на все тридцать три, едва нас завидев. У меня в голове мелькает подозрение, что его улыбка слетит в один миг, как только он развернет наши советские паспорта, но я ошибаюсь. Едва скользнув взглядом по красным книжечкам, паренек тут же причислил нас к разряду «желательных туристов», которым положена максимальная виза, и заулыбался еще радостнее.

Непонятно почему, но Эквадор, в отличие от других латиноамериканских стран, относится к российским гражданам очень дружественно. Ни разу за годы жизни в этой стране я не сталкивался ни с какими негативными проявлениями, причиной которых было бы мое гражданство. Наоборот, у местных жителей Россия прочно ассоциируется с Европой, а значит — с богатой жизнью и с Горбачевым (Ельцин им до сих пор неизвестен и, вероятно, не будет уже известен никогда), а Горбачев для них — символ еще более богатой жизни. Именно так большинство эквадорцев понимают наши реформы.

— Уотс зэ перпэз ов йо визит? — спрашивает таможенник (он же и пограничник).

— Тоуризм, — отвечаю.

— Фор хау лон?

— Три манс! Три! — Мы с женой счастливо показываем ему каждый по три пальца.

Паренек кивает, смеется, шлепает штампики. «Все, визы продлевать не придется» — еще один маленький камешек падает вниз.

— Уэлкам!

Благодарим, тащим сумки, спотыкаемся. Нас встречает носильщик с огромной решетчатой телегой. Грузимся, я бегу к обменке (обменные пункты, как бы их ни маскировали и ни прятали в закутках, всегда бросаются в глаза первыми). Курс — один к трем тысячам двести. Меняю полтинник. За это время носильщик проехал целых пятнадцать шагов. Больше и не требуется, такси ждет у самого выхода. Мы почему-то спешим. Нет, скорее это я спешу и невольно подгоняю остальных. Куда я спешу? Сам не знаю.

Из текстов, обнаруженных в Интернете, мне уже известен отель, в котором мы поселимся. — это «Алстон». Очень пристойное заведение для туристов со скромными возможностями, но приличными запросами. Так было написано в текстах, так оказалось и на деле. И еще: я знал, во что обойдется такси — в четыре тысячи. Я знал многое, и это позволяло мне выдать себя за старого посетителя, не новичка.

Мы едем, крутим-вертим головами. Ничего впечатляющего пока не заметно, домики как домики — не бедные и не богатые, но дорога хорошая, без заплат, машина такси совсем новая, по пути встречается множество кафе и ресторанчиков, первые этажи почти во всех зданиях — магазины. Я всматриваюсь в людей. Они кажутся мне слишком маленькими, простоватыми, смуглыми, очень похожими на малайцев, только глаза не раскосые. Впрочем, мы мчимся так быстро, что нельзя относиться серьезно ко всему увиденному. В далеких поездках у нас выработалась привычка к неторопливому и подробному наблюдению. Время для этого есть, у нас много времени, очень много.

«Алстон» и вокруг него

«Алстон» — отель на улице Хуан-Мера. С улицы кажется, что это просто не очень большой двухэтажный розовый дом. Но за домом прячутся двор, и еще один дом, и множество построек. Около полусотни номеров, двадцать пять долларов за номер. Никто, конечно, не помог нам затащить сумки, которых набралось целых пять. Неудивительно — у отеля нет «звездочек». Но зато нет и глупой необходимости заполнять мелким почерком кипу никому не нужных бумажек. Я криво расписываюсь в толстом журнале напротив моей неверно написанной фамилии, оплачиваю за пять дней вперед, и нас ведут по коридору во дворик, а оттуда — в номер на первом этаже.

Итак, мы поселились. Прежде всего я достаю деньги, солидную пачечку, с помощью перочинного ножика поддеваю приклеенный к полу красный палас, укладываю там наш капитал и придавливаю его сверху широкой ножкой кровати. Прекрасный получился сейф. Я всегда делаю что-нибудь подобное. В крайнем случае, засовываю деньги в кресло или лучше в телевизор.

Кстати о сейфах. В Сингапуре был такой глупый случай: в «Кингс-отеле» в номере люкс стоял сейф для личного пользования, очень красивый, похожий на маленький холодильничек, с кнопочками, с дисплейчиком. Я попробовал его приподнять — килограммов сто, наверное! Тогда я решил положить деньги под сейф. Я ведь русский человек, а разве русский человек может доверять сейфам, которые с дисплейчиками? Вот под сейфом искать не станут, решил я и наклонил «холодильничек», совсем немножко наклонил, на несколько градусов, но этого оказалось достаточно — сейф завыл, как тысяча пожарных машин. Звук влетал в голову и превращал ее в резиновый шар. Я рванулся к розетке, выдернул вилку, но это не помогло — сейф работал на аккумуляторах! Смешно.

Правда, сейчас такой сейф можно купить в десятке магазинов Москвы, но тогда мы никак не ожидали подобной подлости. Причем служащие отеля делали вид, что ничего не слышат, — очевидно, не впервой. Так и провизжала эта железка все положенные десять минут, после чего у меня весь вечер болела голова, а деньги я все-таки спрятал в диване.

Как и предполагалось (точнее, было смутное ощущение, основанное на большом опыте), Валентина отказалась от прогулок по городу, сославшись на измученность (ее словечко). Ужинать никто не хотел, так что выманить Валентину на улицу под предлогом посиделки в кафе тоже не представлялось возможным. Короче говоря, нам с Машей ничего не оставалось делать, как переодеться (тоже в нарушение планов) и выйти на прогулку одним, без мамы.

Маше уже тринадцать, она почти москвичка, то есть в Москве говорит совершенно по-московски, но стоит ей уехать, как сам собой возвращается к ней ее «исконный» южнороссийский говор — слова как-то незаметно вытягиваются, не сминаются на окончаниях, не торопятся. Сейчас лето, июнь — в Москве, разумеется, каникулы. В эквадорских школах, как мне известно, учебный год начинается в октябре, так что у нас целых два или даже два с половиной месяца до того момента, когда придется заниматься беготней со всякими справками и медкомиссией. Эти месяцы нужны нам как воздух — их намечалось истратить на визы, компанию и прочие связанные с этим делом проблемы.

Отель «Алстон» находится в центре туристского района. Туристов здесь много, хотя большинство из них — проездом в Амазонскую сельву или на Галапагосы. Остальных интересует только юг, южная часть Кито.

Кстати, я так и не выяснил, что, собственно, означает название города. По-английски это слово пишется через «q» и «u» и до странности близко глаголу qut — покидать. Кто кого покинул в этих горах и ради кого? Впрочем, слово-то наверняка индейское.

Когда, будучи еще в Москве, я прочел, что Кито живет-поживает на высоте аж две тысячи восемьсот метров, то сначала принял эти цифры за опечатку. Много лет назад я проработал один сезон фотографом-экскурсоводом в Приэльбрусье, раз сорок поднимался на станцию «Мир» — это три тысячи шестьсот. Не очень-то высоко, конечно, но дышалось с трудом, особенно если не сидишь на месте, а бегаешь высунув язык, развлекая сонных с похмелья отдыхающих из солнечного Узбекистана или еще более сонных (по той же причине) — из несолнечной Сибири. Причем станция «Мир» покрыта вечным снегом, и еще на полтора километра вниз — все снег и снег. А здесь, почти на той же высоте, дышать очень легко. Горы вокруг совсем лысые, бурые, ни малейшего признака белизны. И не бывает здесь ни глубоких снегов, ни кровожадных эльбрусских метелей. Число «двадцать два» описывает местный климат как нельзя лучше — двадцать два по Цельсию весной, двадцать два — летом, двадцать два — осенью и так далее. Правда, никакой осени или лета нет вообще.