ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич. Страница 5

Я перевел: двумя пальцами показал ножницы и сделал ими круг где-то за Валентининым ухом. Чтобы не выглядеть глухонемым идиотом, каждое свое движение я комментировал попугайскими словами «эсо, эсо, эсо». Парикмахерша кивала, хотя явно ровным счетом ничего не поняла. Я вздохнул, уселся на диван, и мы с Машей принялись рассматривать модные журналы.

Отдыхавший, но внимательно следивший за нами мужичок — второй парикмахер — вдруг заявил уверенно и радостно, что мы русские. Я подтвердил, но поддерживать его попытки поговорить о Горбачеве не стал — мне это надоело и в других странах. Тогда мужичок стал рыться в ящике под зеркалом и вытащил оттуда кассету, которую тут же впихнул в магнитофон и включил, страшно довольный и счастливый, как именинник. С этого момента все были вынуждены слушать неведомые мне заунывные арии на русском языке, какие-то декадентские рыдания, не имеющие к русской музыке никакого отношения. Где он раздобыл эту гадость? Какой же болван!

Самое удивительное в этой истории то, что всего через полчаса, когда прическа была закончена, Валентина, придирчиво оглядев себя со всех сторон, осталась довольна. Мы заплатили три с половиной доллара и ушли, а дешевый магнитофон продолжал рыдать на русском языке.

Выйдя из «Эспирали», мы купили в будочке с фруктами по яблоку и пошли смотреть индейские домотканые товары. Два торговца, явно конкурирующих, расположились на противоположных сторонах улицы и предлагали каждый сотню свитеров, сотню пончо, сотню ковриков и еще сотню всякой мелочи вроде сумочек, поясов, шляп и шарфов. Все — из ламы. Живых лам я пока не видел, но хорошо знал, что в индейских деревнях их должны быть целые стада. А так как для меня что лама, что баран — все едино, то изделия из этих микроверблюдов меня заинтересовали мало.

Кроме одной вещицы, которая оказалась копией старинной индейской картины, причем таких копий американцы увезли в Штаты не одну тысячу штук. Вещица эта — панно из грубой, плотной, до твердости сплетенной шерсти. На панно изображены сидящие у костра индейские женщины, все в шляпах. Женщины сидят в свободных позах, но лиц не видно. Странно, однако эти примитивные угловатые линии, резкие лубочные цвета и лаконичные детали передают именно то впечатление, которое производят на иностранцев коренные жители этой страны: свобода, твердость, уверенность, и при этом — отвернутые от чужаков лица.

Мы прошли пару кварталов вниз, я купил бутылку «Сэвен ап», ни на что не похожую — чрезмерно длинное стеклянное сооружение с пупырышками и округлыми выпуклостями. Опустошив необычную тару, я опустил ее в проволочную корзинку, привязанную к столбу в метре над землей.

Дальше происходит марсианская сцена: торговка напитками спешно выбирается из своей будочки и, бормоча что-то себе под нос, деловито вынимает бутылку из корзины, а затем аккуратно кладет ее в ящик. Я ничего не понимаю. Может, корзина предназначена не для мусора, а для чего-то еще? Мы идем дальше, соображаем, но ответа не находим. Побродив, снова покупаем бутылку воды (загадка не дает мне покоя). На этот раз в бутылку нам кидают две трубочки — пьем через трубочки (бутылка слишком большая, в одиночку не выпьешь). Не переставая пить, я отхожу от будочки шагов на пять, но торговец тут же выскакивает наружу, как чертик из коробочки, и с извинениями пытается мне что-то объяснить, умоляюще (мне показалось, он едва сдерживал слезы) глядя на бутылку. Приходится вернуть ему сокровище. Он кланяется, будто я дал ему десять долларов вместо одного.

«Они их сдают! — осеняет меня. — Они, наверное, обязаны сдавать бутылки, иначе у них будет что-то не так».

О, как я был прав! Не просто «что-то не так», а нечто, не объяснимое никакой логикой. Сама бутылка, пустая, в то время стоила тысячу. Напиток в ней — две тысячи. Замечательно. Где-нибудь в магазинчике я даю три тысячи и пытаюсь унести и напиток, и бутылку. Но не тут-то было: мне возвращают «лишнюю» тысячу и просят выпить тут же, на месте. Я пускаюсь в объяснения, но без всякого успеха — меня начинают уговаривать уже не только продавцы, но и покупатели. Делать нечего, и я пью. Бог с ними, в самом деле. Интерес к моей персоне исчезает моментально — сеньор все понял, сеньор хороший, он больше не будет. Я прихожу к выводу, что это национальная традиция торговли напитками, и в конце концов прекращаю покупать воду в стеклянной таре, даже если мучит жажда, — лучше пройти несколько кварталов и купить банку пива или пластиковый пузырек с минералкой, чем пить из «священной» бутылки.

По Амазонас то и дело ползают автобусы. Они осторожничают, едут медленно, остановки — каждые сто метров. Все автобусы в Кито частные. В основном они принадлежат как раз тем ребятам, которые сидят за рулем. По сути это и не автобусы вовсе, а маршрутные такси, и стоит лишь едва заметно махнуть рукой, как многотонная коробка с полусотней пассажиров послушно останавливается где бы то ни было ради еще одной тысячи. Автобусный бизнес — в состоянии вечной внутренней борьбы и жестокой конкуренции, в чем я не раз убеждался в дальнейшем.

Мы садимся в автобус, показавшийся нам почти туристическим, устраиваемся на задних сиденьях и едем куда глаза глядят. Это один из моих способов знакомства с городами — ехать вперед неведомо куда. Без карт, без гида, без ясной цели. Городской автобус, за редчайшим исключением, круговертит по сложной траектории, возвращаясь через час или полтора на то же место, где вы в него сели. Таким образом, получается прекрасная обзорная экскурсия, ошеломительно дешевая. Вы можете любоваться и видами из окна, и типажами в салоне, постоянно сменяющими один другого. За час с небольшим вы получаете столько фактической и эстетической информации, сколько вам не даст ни один, пусть Даже самый талантливый экскурсовод.

Но на этот раз нам повезло несказанно. Мой метод сработал на все сто — автобус оказался пригородным. Мало того, он шел в то самое место, которое, как Мекку, посещают практически все туристы — в Сэнтро-дэль-Мундо. То есть в Центр Мира.

Увы, ура-патриотизм — душевная болезнь, присущая не только гигантам вроде России, Штатов и Китая. Даже малыш Эквадор подхватил эту прилипчивую заразу. Исходя из названия страны, которое в буквальном переводе означает, как нетрудно догадаться, просто экватор, отцы-основатели решили, что им принадлежит право считать их государство центром этого самого экватора. А так как экватор, по определению, делит Землю на две равные половины, то и выходит, что государство Эквадор — центр мира. В качестве неоспоримого доказательства чуть позже был возведен монумент, представляющий собой высокую подставку с размещенным на ней шаром. Подставку водрузили на условной линии экватора и объявили Пупом Земли, по степени важности поместив ее в один ряд с обоими полюсами, Северным и Южным. Нет, пожалуй, все-таки повыше полюсов.

Идея эта, разумеется, всем пришлась по вкусу. Переубедить современного эквадорца в его параноидальном заблуждении не представляется возможным. Больше того, многие из них искренне верят, что американцы приезжают в их страну исключительно для того, чтобы благоговейно потоптаться около подставки с шариком и купить ее уменьшенную — трехдюймовую — каменную копию. Блаженны, как говорится, верующие. Но, честно говоря, трудно удержаться от иронии, когда встречаешь напоминания об этом анекдоте на каждом шагу. Даже такая превосходная газета, как «Комерсио», своей эмблемой избрала распиленный по центру земной шар, причем в центре распила конечно же Эквадор.

А мы все едем и едем. А вокруг все улицы и улицы. Выехали на широкий проспект, нырнули под мост, вокруг — здания в три-четыре этажа. Если не присматриваться к деталям, то можно принять этот район Кито, например, за Ростов, или Ставрополь, или Воронеж, или Курск. Ничего примечательного, разве что по мелочам.

Но вот мы выкатываемся на трассу: шесть рядов, новенькая, чистенькая — значит, частненькая. И точно — пост оплаты. Игрушечный шлагбаум останавливает наш автобус напротив будочки. Деньги берет мужичок, берет не глядя и не считая и так же не считая сыплет в руку водителя сдачу. Мы пересекаем желтую полоску и въезжаем в провинцию Пичинча.