ВьЮжная Америка - Романенко Александр Юрьевич. Страница 4

Чудесно. Но спать невозможно. Несмотря на утомление, американцы считают своим долгом перебудить весь отель, что им в конце концов удается с полным успехом. Джипы, между прочим, все еще бурчат двигателями, запах фиалок диктаторски подавлен дизелем. Служащие отеля уже не улыбаются — тоже устали, но просить о тишине не смеют: преклонение перед присутствующим янки, равно как и презрение к отсутствующему янки, — типичный недуг Южной Америки.

Но всему есть конец, даже бесцеремонности сверхпредставителей сверхнации. Все отправляются дрыхнуть. А через час или два — всего-то! — засыпаю и я. Чудесно…

Пробуждение оказывается тяжелым — мы промерзли и отсырели под мокрыми одеялами, как беловежские партизаны. На рассвете город накрыло облако, бесшумно пропитавшее своим телом все китийские постели. Проснулись и американцы, которые тотчас занялись любимым делом — баскетболом. Сетки во дворике не было, но баскетфанам она не нужна — был бы оранжевый мячик.

Я лежу, старательно натягиваю на нос тонюсенькое одеяльце и смотрю в окно: мяч прыгает по двору, ударяет в стены, отскакивает от ступеней, забора, труб, скамеек и никак не попадает в окна. Меня интересует только одно: когда же наконец свершится разбивание стекла? По теории вероятности это событие должно произойти с минуты на минуту, но никак не происходит. Ухающие, орущие, по-бычьему топочущие счастливые американцы грохочут своими кроссовками еще не менее получаса, а потом наконец отправляются на веранду, где их ждет практически бесплатный завтрак — яйцо и булочка с чаем. И как можно вырасти такими слонами, питаясь яйцом и булочкой с чаем? Поразительно.

От холода и сырости мы не околели, но почти простудились. Спать вторую ночь в этом подвале я не желал и потому, одевшись и приведя себя в порядок, пошел жаловаться. Впрочем, ругаться не пришлось. Мне сразу же предложили большой номер на втором этаже. Я сбегал по узкой красной лестнице вместе с мальчиком-прислугой, посмотрел вполне хороший номер, светлый и сухой, и с помощью того же мальчика в три захода перетащил вещи.

А в это время маленькая индианка в серой форме сонно, но тщательно мыла грязные джипы из тонкого шланга. И все время, пока мы не вышли в город на променад, кто-нибудь из прислуги занимался джипами. В конце концов вытащили огромный круглый пылесос и принялись драить сиденья и полы. Меня подмывало спросить, сколько стоит такая комплексная чистка автомобилей, но я почему-то не решился.

Прогулки, прогулки…

Мы гуляем по городу. Мы глазеем по сторонам. С роковой неизбежностью нас выносит на главную туристическую улицу — авениду Амазонас. Здесь мы чувствуем себя по-домашнему, мостовая напоминает переулки старой Москвы, Арбат. Молодые тополя, вечно желтеющие и теряющие листву, еще больше «европеизируют» эту улицу. Пять или шесть официантов зазывают прохожих в большое открытое кафе с красными столиками, на бегу суют в руки меню в зеленых папках. Но мы заходим в гамбургерную.

Гамбургерная — это лучший выбор для тех, кто еще не знаком с местной кухней. Глупо заказывать блюдо, не зная, сможешь ли ты проглотить хотя бы кусочек. Например, я наблюдательно замечаю, что в кафе напротив, где толпятся в основном индейцы, только что достали из корзины невероятных размеров бледную жабу. Ей отрезали голову и теперь со знанием дела препарируют. Я едал лягушек — не в Эквадоре, на Кавказе, мы дружили с корейцами. Лягушачье мясо тает во рту и много вкуснее самого лучшего цыпленка, но зачем тревожить Валентину? Она экзотику не любит, она консервативна и брезглива. И к ее большому счастью, совершенно не наблюдательна.

Мы жуем гамбургеры с копченостями, и сквозь стекло я поглядываю на индейцев. Мне известно, что их в Эквадоре несколько племен. В глаза бросаются индианки в мужских шляпах и в расшитых рубахах. Сперва я принял их за цыганок, но очень скоро понял свою ошибку. Нет, это совсем не цыганки, и, что для меня внове, индианки, особенно молодые, выглядят очень чистыми и, если уместно так сказать, цивилизованными.

Белоснежные, расшитые цветным шелком рубашки, длинные черные юбки, водопады золотистых и жемчужных бус, строгие прически, прямой, гордый взгляд — все это, несомненно, признаки людей независимых, уверенных в себе. Приглядевшись к настоящим индейцам, невольно начинаешь уважать их, понимая: эти наряды — не карнавал для туристов, как на Фиджи. Индейцам вовсе нет дела до туристов, они замечают неиндейцев, только когда продают сувениры, у них свой мир, четко расписанный, ясно организованный, отгороженный от нашего и, наверное, по-своему красивый.

Метисы в этом смысле — полная противоположность. Метис — уже не индеец, но и не испанец. Индейская кровь побеждает в нем, ее все больше с каждым новым поколением — кожа все смуглее, волосы все смолянее, глаза-угольки, нос горбинкой. Но именно это не устраивает многих метисов. Они пытаются отречься от своих индейских корней, не признают своего генетического прошлого, комплексуют из-за своей внешности, делают пластические операции, перековывая носы, красятся в рыжий цвет, белят кожу, прикрывают глаза очками. Отсюда — их нервозность, неуверенность в собственных словах и поступках, а вид белого человека вызывает у них такие сложные эмоции, о которых я просто боюсь судить, — для этого нужно быть хотя бы доктором психологии.

Короче говоря, мне нравится смотреть на индейцев, их спокойствие и самодостаточность невольно внушают оптимизм всем окружающим. Хотя и среди них я вижу вырожденцев, опустившихся попрошаек. Но настоящие, «чистые» индейцы отворачиваются от них: лучше не видеть, чем выражать презрение и тем самым унижать себя. Да, дикая гордость целомудренной древности — свойство, почти окончательно утраченное белыми людьми.

Я что-то много философствую. Вероятно, все-таки простудился ночью и, наверное, температурю. Или это акклиматизация. К тому же гамбургеры оказались суховатыми и пересоленными. Надо будет поискать кафе получше.

Валентина решает сделать новую прическу. Вполне логично — новое место, новая, так сказать, жизнь, значит, имидж тоже должен быть новым. Но сначала мы заходим в «Эспираль». Это самый старый торговый центр в Кито, самый главный из крупных. Внутри — действительно спираль: спиральная дорожка бежит от входа до седьмого этажа. Поэтому все здание круглое и напоминает средневековую оборонительную башню, но слишком «располневшую».

Товары меня не интересуют, разве что компьютерные, однако здесь я такого магазина не нахожу. Можно подняться лифтом на самый верх и спускаться оттуда, но мы, тугодумы, не догадываемся и плетемся пешочком. В основном здесь торгуют шмотками, а в этом я разбираюсь так же хорошо, как в японском балете, который никогда не видел. Мне скучно, и Маше тоже, мы заходим с ней в музыкальный отдел, однако и там нет ничего, что привлекло бы внимание.

В самом низу, почти у подземных гаражей — парикмахерская. Два пустых кресла. Мужичок и девушка. Валентина усаживается к девушке, я принимаюсь листать разговорник, и всего через семь или восемь минут нам с девушкой удается понять друг друга. Но уже на девятой минуте, видя, как девушка расчесывает волосы, подготавливая их к стрижке, Валентина, передумав, начинает сбивчиво, в основном жестами, объяснять, что конкретно она имеет в виду под словами «челка вот так» и «на уши вот так», и что значит «открыть здесь» и «прикрыть там», и что такое «выровнять полукругом наискось». Так как в стрижках я понимаю примерно в десять раз меньше, чем в том же японском балете, то подобные объяснения только усложняют дело. На выручку приходит само Провидение: в парикмахерской висит календарь, а на нем — барышня с той самой прической, о которой идет речь.

— Но ты объясни, что вот тут пусть не укорачивает, а срежет дугообразно, — добавила Валентина.