У Пяти ручьев - Кораблев Евгений. Страница 15

– Так вы и жили в земле?

– А как же! Наше дело хищническое, надо, чтобы не видали. Настлали в галерее пол, войлочные постели. Все чистили, обиходили ладом. На стене полка с посудой, провизия. В углу ящик стеариновых свеч, запасные кайлы, лопаты, водочка тоже водилась. Словом, по-хорошему! Живем, как в норе, и золото копим. Однажды вышел я на базар, увидел меня Кузьма Не-найти-концов и привязался: возьми да возьми. Боялся я его, знал, что не столь золото копает, сколь за «горбачами» [23] охотится. Но поверил ему и взял. И что же ты, хлебна муха, думаешь, змей этот сделал? Осенью, к Покрову, собирались мы уж пошабашить, шахту оставить. Скопили золота каждый на свою долю. Кузьма тоже кое-что накопил. Однажды подкайливал я в забое, далеко ушел. Бежит ко мне товарищ. Гляжу, лица на нем нету. «Золото украли!» Ох, горе лыковое! Кузьма бежал и выход из шахты испортил, змей, чтобы мы не вылезли. Недаром Не-найти-концов назывался. Сначала думали, так здесь и пропадем. Насилу выбились. Ну, только встреться ты мне! И боюсь-то его, и руки от злости дрожат. Сколь времени мы робили, и все, подлец, унес... Об эту пору, как раз около октября, рабочие с приисков домой оборачиваются. Приисковый народ валом валит, тысячи. Где тут меж них отыщешь Не-найти-концов. Нет, думаю, отыщу концы! Подался я к Витиму. Знаю, что Кузьма страсть любит покуражиться на народе.

– Это – река Витим? – спросил Ян.

– Нет, поселок приисковый на пути из Лены. Что здесь каждую осень в те поры творилось, – ох, хлебна муха, глаза бы не видели, уши не слышали! Сам я не пил, не до того было, я Кузьму искал. И пофартило мне, услыхал. Даже в Витиме прогремел он, змей. Пошел я с товарищем в кабак. Поглядели... И точно. Он самый, змей подколодный, Не-найти-концов! Ох, и разгорелось сердце! Рассказали мы в кабаке все, как было, какое золото он пропивает. Он бежать было... Куда тебе! Схватили! Озверел народ. Так его били, не знаю, как жив остался. Нос ему, видно, тогда сломали и левую руку порвали... Словом, изуродовали. С тех пор Кульпой и прозвали. А как узнал я, что живучий змей цел, я и Сибирь бросил. Знаю, что вовек он мне не забудет. Сроду никого не боялся, медведя не боюсь. А Кульпы боюсь... Глаза больно страшучие...

Часть вторая

I. Лесные ребята

Уже два месяца экспедиция находилась в пути. Лосенок за это время привык к ребятам, как собака. Легко и грациозно ступая высокими тонкими ножками, он шел с караваном без всякой усталости. Кормиться из людских рук он научился без труда. Но воду пил сначала только с руки. Потом начал пить из чашки, причем становился всегда на колени и во время питья толкал мордой край чашки.

– Зачем это он делает? – спросил Пимка.

– Привык к матери. Видал, как телята, когда сосут, толкают вымя? – ответил дед. – Чтобы молоко больше шло.

Сначала лосенка держали на привязи, но он так быстро привык к людям, что его стали оставлять на свободе. Он все время держался около людей. Ласкался к ребятам, заигрывал. Без ребят он скучал. Если не видал их часа два-три, то делался грустным, ложился и издавал своеобразный крик. Это было не мычание, а тихий, жалобный крик, который трудно передать нашей речью. Особенно он привязался к Пимке, который его кормил.

Лосенка назвали Мишкой, в честь какого-то Пимкиного приятеля. Чаще всего во время пути он и бежал около Пимки. Расшалившись, уносился вперед, легко перепрыгивая кусты аршина в два вышиной. Это было одно из любимых его развлечений. Отстав от каравана, он в несколько мгновений снова догонял его. Бегал он то галопом, то рысью, но необыкновенно быстро. Никакая чаща и заросли не могли его остановить.

Питание его было довольно невзыскательно, и недостатка в корме не встречалось. Листья осины, тальника и других деревьев всегда были налицо. Травы, хлеба он не ел.

С Краком они подружились очень скоро.

В половине июля Мишка начал линять, шерсть из него лезла клочьями. Крак помогал естественному процессу, выщипывая, выпадающую шерсть.

Вообще Мишка очень быстро и легко освоился с человеческим обществом, стал «своим человеком» в экспедиции.

Трудней это давалось Спирьке и Лаврушке. Обе лошади и Мишка при виде медвежат прижимали уши и бились как безумные. Немало труда стоило приучить их переносить близость новых мохнатых путешественников.

Сами по себе Спирька и Лаврушка оказались премилыми зверями, забавными, ласковыми, сметливыми и послушными. Сначала их водили на веревочке. Оба они шли важно, в перевалочку, обнюхивая и переворачивая по дороге каждый камешек и гнилушечку. Оба скоро начали промышлять еду сами. Они усердно поедали пикан, огромное зонтичное растение, называемое на Урале «медвежьей дудкой», молодой хвощ, выкапывали луковицы саранки и дикого лука, который употреблял и Гришук при изготовлении обеда, объедали кору на концах сосновых ветвей, ели молодые сосновые побеги. Кедровые орехи они глотали, не раскусывая. Раскопав муравейник, ловко слизывали муравьев со своих лап. Разворачивали старые пни и колоды, добывая разных червячков и жучков. В качестве десерта употребляли грибы и ягоды. Эти обжоры никому и ничему не давали пощады.

Медведь – животное всеядное и может отлично обходиться без мяса. Пили они помногу и лакали, как собаки.

Они, как и лосенок, любили кормиться преимущественно ночами и на заре. С вечера их привязывали на длинную веревку, и они бродили около лагеря. Но делать это оказалось возможным только тогда, когда лошади немного к ним привыкли, «обрусели», как говорил дед. На это потребовалось порядочно времени.

Мишка сначала не любил медвежат. И даже нападал на них. Осторожно, прижав уши и ступая совсем неслышно, он подкрадывался к зазевавшемуся Спирьке или Лаврушке, быстро кидался на медвежонка, стараясь сбить с ног, ударял его передними копытами, перепрыгивал и ударял еще задними. Однако медвежата скоро стали осторожными и успевали увертываться.

Крак тоже долго шипел на медвежат и дыбил перья, держась в почтительном отдалении, потом привык, осмелел, дошел до такой дерзости, что подкрадывался и дергал их за хвосты. Особенно забавно вышло это в первый раз. Спирька с Лаврушкой кинулись за Краком. Крак – на дерево. Они за ним. И пошла потеха... Наконец-то Спирька с Лаврушкой нашли себе подходящего неутомимого партнера!

Тошке немалого труда стоило добыть их потом с вершины огромного старого кедра.

С этой поры Крак и медвежата постоянно играли вместе. А когда к ним присоединился еще лосенок, то Мишка, Спирька, Лаврушка и Крак, эти веселые «лесные ребята» при участии Пимки устраивали такую потеху, что «взрослые» надрывались со смеху. Медвежата к осени выросли с овцу, и их любимое удовольствие стало – бороться с Пимкой. Схватывались они с большим задором, но никогда не причиняли Пимке никакого вреда.

II. Охота с лабаза

Дремучий лес. Лохматые вековые ели, кедры в несколько обхватов толщиной. Безмолвие, тяжело нависший свод деревьев.

Отчаянные крики Крака из чащи возвестили, что он нашел там что-то необычайное. Осмотрев ружья, ребята торопливо двинулись в направлении этих криков. Скоро они увидели поляну, и стала ясна разыгравшаяся здесь лесная драма, встревожившая Крака.

Поляна была изрыта, кустарники поломаны, трава залита кровью. На самой середине лежал труп светло-серой лошади, весь загривок которой представлял одну сплошную кровавую рану. Сверху лошадь была забросана хворостом и травой.

Крак сидел на падали и торжествующе кричал.

– Медведь напакостил, подлец! – уныло сказал дед, осмотрев поляну. – Доброго конягу зарезал.

– Чья же это могла быть лошадь в такой глуши?

– Вероятно, отбилась у кого от дому. Сейчас узнаем. Кажется, к нам кто-то идет.

Действительно, в лесу слышался треск сучьев, и скоро на поляну выбежала заплаканная старуха. Увидав лошадь, она всплеснула руками, дико взвыла, кинулась на труп.