Она так долго снилась мне... - Коэн Тьерри. Страница 68

Старик любовно погладил пожелтевшие страницы.

— Но Лиор… как она сможет понять меня? — грустно сказал я. — Кто ей объяснит?

Он подумал минуту, проводя пальцами по древним словам, словно они могли подсказать ему ответ. Потом его лицо осветилось улыбкой.

— Тебе надо написать.

— Написать?

— Книгу. Вашу историю. Книгу для нее.

Я застыл на месте: старик говорил удивительные вещи.

— Нужно, чтобы она поняла, кто ты, какие чувства испытываешь к ней, каковы были мотивы твоих поступков, которые кажутся ей непонятными. Надо чтобы она проникла в твой мир, в твою душу. Тогда она поймет, что весь твой обман был продиктован исключительно любовью, в которой ты ей признался, стремлением к искренности, как это ни парадоксально.

Он оживился, глаза заблестели. У него был уверенный вид человека, который нашел наконец единственно правильный ответ.

— Книга. Книга — это всегда решение, — сияя, произнес он.

В полумраке спальни, свернувшись калачиком и подложив под живот подушку, я тонула в пучине воспоминаний. Картинки сменяли друг друга, как в каком-то адском стробоскопе: его взгляды, его движения, обрывки фраз, мсье Гилель, книжный магазин, день, когда я купила первый роман, мои слова об авторе, мои надежды, наш обмен имейлами, советы Эльзы, советы Серены… Каждая отпечатывалась в душе, одна другой ярче, одна другой болезненнее, словно выступая в качестве еще одного доказательства: они доказывали, что я снова ошиблась, снова оказалась полной дурой, что дурой меня и сочли. Каждая вспышка памяти была как пощечина, как оскорбление.

Эльза вошла в комнату, не заметила меня, хотела закрыть дверь, но потом разглядела в полутьме холмик на кровати.

— Рыбка моя! Что случилось? — сказала она, склоняясь надо мной.

Я не в состоянии была говорить. Да и не хотелось.

Она обняла меня, поцеловала в лоб, погладила по щеке.

— Расскажи мне, что произошло, — обеспокоенно попросила она.

От ее заботы мне стало еще жальче себя, и я разрыдалась.

— Вот черт! Кто же тебя до такого довел?

Она на миг задумалась о возможных причинах такого моего горя, и решив, что догадалась, раскрыла в ужасе глаза:

— Серена! Она…

Я замотала головой.

— Это Иона, — сумела выговорить я между всхлипами.

Рыдания теснились в горле, слезы лились фонтаном, я задыхалась.

— Он посмеялся надо мной.

— Иона? — удивилась она. — Успокойся и расскажи мне.

Она подождала, пока я успокоюсь и смогу говорить, и тогда я несколькими обрывками фраз попыталась обрисовать ситуацию.

Она ничего не сказала, только погладила меня по голове. Видно было, что ее тоже потрясла эта история.

Она осталась у меня в комнате, и незаметно мы так и уснули рядом.

Писать. Я чувствовал неудержимую потребность писать, силы и энергия переполняли меня. Теперь у меня был сюжет, и была цель. От этих слов зависела вся моя жизнь. Вдохновение, тяга к писательству тут были ни при чем. Нужна была покаянная исповедь, чтобы очистить душу и вылечить ее. Необходимо было торопиться. Совет мсье Гилеля упал на благодатную почву. Я знал, что он зажег во мне огонь, который погаснет не раньше, чем я поставлю последнюю точку. Старик сказал мне, что я могу воспользоваться своим отпуском и даже использовать еще какое-то количество дней, если необходимо: в магазине он пока сам справится.

В тот же вечер я уселся перед компьютером.

Я буду писать от первого лица, чтобы она получила то, что хотела: не только мою личную исповедь, но и ту работу, которую ждала от писателя.

Она прочтет книгу, поймет меня и, может быть, согласится придумать для этого романа счастливый конец.

Впервые с момента вступления на службу к мсье Лучиани мне было трудно находиться рядом с Сереной. Я ощущала почти физическую боль. Чувствовала себя разбитой, усталой, болели все мышцы, щипало глаза. Хотелось остаться дома, в постели, наедине со своими печальными мыслями. Но я знала: тогда Серена непременно забеспокоится.

Когда я зашла в комнату, Серена по моему виду сразу поняла, что дело плохо, и встревоженно заглянула мне в глаза в поисках ответа.

Я легла рядом с ней, взяла ее за руку и рассказала обо всем. Старалась не плакать, чтобы ее не расстраивать. Но голос мой время от времени срывался, и тогда я чувствовала, как ее пальцы чуть сжимаются, она сочувствовала мне и сопереживала. Она слушала мой рассказ завороженно, как те романы, которые я ей читала, ничему не удивляясь, грустно принимая все события как свершившийся факт.

Рассказ мой получился долгим. Затем я открыла ей свои чувства, свой гнев и разочарование. Она не реагировала. Я поняла, что ее спокойствие начинает меня раздражать. Мне хотелось, чтобы она возмутилась, чтобы она рассердилась так же, как я, — насколько она могла это проявить, конечно. Но она только поглаживала мою руку кончиками пальцев.

Потом я поставила музыку, и мы молча лежали рядом. Усталая и вымотанная, я в конце концов уснула. Когда я проснулась, я увидела, что Серена мне улыбается.

— Плохая из меня сиделка, Серена. Гружу тебя своими проблемами, наваливаю на тебя груз своих забот, а потом еще и засыпаю.

Она показала мне экран.

Несколькими часами раньше ее слова меня бы только разозлили, так сильно ждала я солидарности и поддержки. Но, когда я отошла, отдохнула, они показались мне всего лишь смешными и бессмысленными, оторванными от реальности.

Глава 13

Любовь — это исповедь

Слова сами приходили ко мне. Они словно струились из проворных пальцев, ложились на экран ровным покровом.

Я иногда вставал из-за компьютера, чтобы попытаться дозвониться ей, но она не отвечала, и каждый непринятый вызов вызывал у меня еще большее желание писать.

Шли дни, и текст обретал форму. Спешка навязывала свой ритм, из отчаяния я черпал энергию.

На исходе пятой недели я завершил мою исповедь. Все эти пять недель я только писал и писал, мало ел, плохо спал, свел все разговоры с Хлоей и Жошем к короткой сводке новостей и лаконичному объяснению своих действий. Они все поняли.

Моя квартира превратилась в поле боя. Повсюду валялась одежда, на полу стояли грязные тарелки и стаканы. У меня не осталось ни одной чистой майки, а проголодавшись, я мыл одну вилку или ложку и ел прямо из консервной банки. Привычку к ежедневному мытью с трудом, но удалось сохранить, но, даже стоя под струями душа, я пытался найти слова и сформулировать фразы, которые затем, выскочив в полотенце из ванной, я лихорадочно вбивал в компьютер.

Когда книга была написана, на меня страшно было смотреть: похудевший, измученный, заросший. Но душа была полна надеждой. Я убеждал себя, что все не просто так, что, как только она прочтет, она поймет, простит и, возможно, подарит мне еще один шанс.

Я даже не стал перечитывать текст.

Лучшее, что было во мне, я выложил на этих страницах. Никогда еще мне не удавалось с помощью слов настолько точно выразить свои чувства. Я составил краткое сопроводительное письмо, чтобы пробудить в ней интерес к рукописи.

Отнес конверт, опустил в ее почтовый ящик и отправился домой. Я шел сгорбившись, засунув руки в карманы, ничего вокруг не замечая, и убеждал себя, что она прочтет и поймет.

И полюбит эту книгу.

А потом полюбит меня.

Пять недель прошло с тех пор, как мы встретились с Ионой в «Итальянском кафе». За эти пять недель мое состояние прошло разные стадии: за разочарованием последовал гнев, а потом он уступил место тупой покорности судьбе. Но боль была со мной постоянно.

Состояние Серены ухудшалось день ото дня. Кожа ее становилась все бледней, черты лица заострились, она теперь часто и надолго впадала в забытье.

За эти пять недель ласково и тактично, не спеша, исподволь оброненными фразами, она сумела убедить меня взглянуть на все под другим углом.