Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су. Страница 38

Он также хорошо помнил, как спросил Табакне: «Какой сегодня день недели? Почему вы приняли меня, незнакомого человека, который нагло вошел в дом без разрешения? Вы, наверное, с первого взгляда поняли, что я не гость, потому что кибан еще не начал работать?»

Он до сих пор помнил, что она тогда ответила ему: «Как можно было не впускать человека, который вошел так, словно вернулся в свой дом?»

Он помнил, что когда спросил ее: «Как вы узнали, что я голоден?», она ответила: «Что касается меня, то я уже 30 лет варю кашу, поэтому стоит мне увидеть лицо человека, я чувствую, сколько дней он не ел».

Конечно, ему трудно было предположить, что было у нее на душе, почему она сразу приняла его, как члена семьи, не спрашивая ни о чем, но с тех пор, как он пришел в Буёнгак, минуло уже двадцать лет. Целых двадцать лет… Время, которое он терпел, рассекая воздух палкой.

Да, что ни говори, но иногда случаются странные вещи. Несмотря на то, что я стал жить в Буёнгаке и мог с утра до вечера смотреть на мадам О, стоило мне отвернуться, как я не мог вспомнить ее лицо. В один день я видел ее рот, в другой — нос, но увидеть целиком все лицо мне никак не удавалось. Даже когда я смотрел ей прямо в лицо, мне не удавалось запомнить его. Это, наверное, потому, что когда слишком концентрируешься на одном предмете, то невозможно увидеть всю картину. Я ведь был без памяти влюблен в нее. Я помню, как не раз вскакивал во сне и бежал к заднему домику, сходя с ума при одной лишь мысли, что больше не увижу ее.

Прошла неделя с того времени, как я впервые вошел в Буёнгак. Однажды для того чтобы найти материал для ручек веников, мне пришлось отправиться в бамбуковую рощу, находившуюся на холме за кибаном. На глаза мне не попадались стебли бамбука необходимой толщины, поэтому я кружил по роще, постукивая по стволам серпом.

«А-ах а-ах» — послышался стон мадам О. Такой звук выходит из горла женщины, когда она испытывает оргазм. Если на шум ветра, шевелящего бамбуковые листья, наложить этот звук, то может ли кто-нибудь сказать, на что он похож? Если слышать его не в комнате, закрытой со всех сторон, а в бамбуковой роще, знаете ли вы, как он звучит? Знаете ли вы, как воспринимает его человеческое ухо? Когда варишь лапшу рамён в мельхиоровой кастрюле, то бульон выходит из ее краев, огонь тухнет и приходится снова крутить газовый вентиль, чтобы зажечь огонь. Старый вентиль недостаточно крутить один-два раза, огонь не появится. Сколько ни крути его, из газовой плиты будет лишь вырываться свист газа. Когда, наконец, огонь все-таки появится, можно услышать усиливающийся звук кипящего рамёна. Он напоминал мне стон мадам О, услышанный мной в бамбуковой роще. Он также похож на звуки бульона, выходившего за края кастрюли, огня на газовой плите, кипящего рамёна.

Я пошел туда, откуда исходил звук кипящего рамёна. Ноги сами вели меня. Листья бамбука упрямо тянулись к небу, казалось, они закрасили весь мир темно-зеленым цветом. На фоне темно-зеленого виднелась ее ярко-красная шелковая юбка. Контраст с окружающим был настолько сильный, что болели глаза. В этот момент я, кажется, понял, почему ханбок был повседневной одеждой для кисэн. Когда увидишь женщину, одетую в ханбок, с красивыми складками, то у мужчин невольно возникает желание покопаться в них. У любого возникает мысль снять хотя бы один слой ханбока. Даже у тех, у кого, кажется, нет сил, чтобы поднять соломинку. Видели ли вы когда-нибудь днем тело сорокалетней женщины? Мадам О в сорок лет не была такой худой, как сейчас. Тогда она была похожа на сочный плод, созревший настолько, что, казалось, еще немного, и он взорвется.

Я родился в местах, где дуют сильные ветра. Летом там было так жарко, что казалось, будто тебя жарят, а зимой так холодно — уши замерзали. Мужчины и женщины, все, как один, ездили на велосипедах. Когда девушки ездили на велосипедах, то они надевали брюки, женщины в возрасте и старушки — момпе. Я помню, что даже в самом бедном доме был старый велосипед, пусть и без седла. Сейчас, хотя прошло много лет, то время живо стоит перед моими глазами. Я помню белесую пыль, которая, оседлав шквальный ветер, носилась с пугающим звуком «ву-у-у», женщин, проезжавших на велосипеде по недавно построенной дороге, с синими от холода губами, с весело развевавшимися волосами.

Там, где я вырос, в каждом втором доме жили вдовы. Они отличались от вдов других районов. Их считали женщинами, которые «съели» своих мужей, но среди них были и те, кто «съел» своих детей [58]. Даже нормальные женщины, приехав из других мест, не могли уйти от этой судьбы: стоило им надеть момпе, как они целыми днями проводили время в перебранках, ссорах и драках. Старейшины деревни говорили: «Воды, что ли, вспять потекли, поэтому рождаются лишь скандальные женщины», отвернувшись от них, они целыми днями цокали языками, качая при этом головой.

Я страдал недержанием мочи, и у меня так сильно текли слюни, что передний край одежды был вечно мокрым. Мать, чтобы вылечить меня, давала мне есть прожаренную лапку лягушки или заставляла пить отвар какой-нибудь рыбы. Однажды я чуть не умер от страха, когда увидел красную плоть мыши, общипанную от шерсти, внутри посуды для целебного отвара. Мясо разварилось до такой степени, что узнать в нем мышь было невозможно, лишь позвоночник и тонкие кости головы отчетливо виднелись среди мутного отвара, который я пил в качестве лекарства. «Моей матери мало того, что она ест мужа и ребенка, — думал я, и мое маленькое сердце сжималось от ужаса, — так она еще ловит мышей и сдирает с них кожу». Естественно, что я так боялся женщин в детстве. И хотя много лет спустя я узнал, что все они становятся самоотверженными матерями, я все равно боялся их. Я перестал их бояться и стал относиться к ним пренебрежительно, когда вырос и стал покупать их за деньги. Хотя я покупал их, у меня не было даже времени разглядывать голые ягодицы, рассмотреть то, что было у них впереди. У меня порой не хватало даже времени, расстегнув передние пуговицы на ширинке, вытащить «нефритовый стержень» и сделать свое дело.

Сквозь раскрывшуюся красную юбку, внезапно разлетевшуюся в бамбуковой роще от ветра, я увидел голые ягодицы мадам О, но ее спутника не было видно, наверное, он лежал под ней. Она уже сняла кальсоны и нижнюю юбку, на ее голом теле были лишь верхняя юбка и кофта. Красная юбка, начиная с края подола, была настежь распахнута. Каждый раз, когда она ритмически двигала вверх-вниз ягодицами, виднелись толстые подрыгивающие ноги мужчины. Тогда я, кажется, впервые осознал, что линии спины, изогнутый женский позвоночник, раздвинутые в стороны ягодицы и глубокая ложбинка посреди грудей могут быть так красивы. После того как я увидел ее тело, на мгновенье очень отчетливо показались не только ее лицо, но и глаза, нос и рот, гладкий лоб и контуры вытянутого лица. Я отвернулся и, хотя стоял к ней спиной, не видел ее лица, я вспомнил его целиком. У меня было такое ощущение, словно кровь, текущая по моим венам, пробила их и вытекла наружу. Я быстро покинул то место. После этого случая каждый раз, когда я варил рамён, мне вспоминались бамбуковая роща и стоны мадам О. Рамён уже долго варится передо мной, кипит, издавая звуки «а-ах а-ах». Но теперь я не ем рамён.

После обеда он был в Буёнгаке — сидел за кассой перед внутренними воротами. Даже срочные дела он переносил на следующий день. Мадам О целый день провела в заднем домике и не подавала признаков жизни. Табакне же тщательно следила за готовкой.

— Кимчхондэк, ты поддерживаешь этого… негодяя, — спросила она, у нее язык не поворачивался назвать Ким сачжана человеком, — это ничтожество? Даже видя его подлое поведение, ты все равно поддерживаешь его? Мадам О до сих пор молчит, словно запечатала рот. Испортив настроение человеку, он убежал в день полнолуния, словно пес-одиночка? Как подумаю об этом, такая злость берет!

Всегда, когда она злилась, у нее был голос, похожий на звук паровозной трубы. Толстушка, гасившая огонь, вся покрытая пеплом, пыхтя, семенила за ней. Шумно было только на кухне главного дома, а в заднем и отдельном домиках стояла тишина. Когда Пак сачжан, «всезнайка» господин Ли, проживавшие несколько дней в кибане и вызвавшие переполох, и Ким сачжан ушли, кажется, можно было вздохнуть свободно. Буёнгак казался совершенно опустевшим. Юнхине и Ёнсонне, не желая попадаться на глаза Табакне, не приходили из отдельного домика. Когда три человека — Табакне, мадам О и он, водитель Пак, управляли Буёнгаком, в нем была нормальная атмосфера. Однако сегодня настроение у двух людей было плохое, поэтому он не знал, удастся ли ему одному справиться с обязанностями троих.