Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су. Страница 36

Сколько сил и времени я вложил в это дело, и как мне теперь компенсировать все это? Я альфонс третьего класса! Сколько раз повторял мой наставник, что для альфонса испортить дело из-за любви — это более страшный позор, чем позор женщины, рожающей на обочине. Я не смог даже приблизиться к уровню наставника, что мне теперь делать с моей убитой горем душой? Но я вспомнил, что он также говорил, что в тот момент, когда альфонс понимает, что он на уровне третьего класса, он уже не альфонс третьего класса. Я решил, что до тех пор, пока Буёнгак не станет моим, мне придется приложить еще больше усилий. Мы еще посмотрим, кто кого. Для меня это, возможно, последний шанс в этой жизни, так неужели я смиренно откажусь от него?

Любовь управляющего

В переулок, где плотно, почти касаясь друг друга, стояли магазины, продававшие традиционную национальную одежду ханбок, урча мотором, въезжал микроавтобус, на боку которого отчетливо был нарисован логотип Буёнгака. Хозяйка магазина «Наммун», работавшего 24 часа в сутки, которая лениво стояла на углу, попивая кофе с молоком, увидев его, быстрыми шагами пересекла переулок. Ржавые ставни, громыхая, стали подниматься вверх. В соседнем магазине «Мёнсин», где также продавали национальные костюмы, тоже быстро начали открывать двери. «Улица кибанов», названная так жителями города Кусана, просыпалась во время заезда микроавтобуса в узкий и длинный переулок.

В это время, издалека, словно из сказочного нефритового моря Окку, прилетел морской ветер. Его называли морским бризом, но он был всего лишь ветром, приносившим с моря едва уловимый солоноватый запах морских рыб, вызывавший сильный аппетит. Примерно в 10 часов утра, очень недолго, можно было смутно ощущать запах моря. Но он почти сразу исчезал из-за неприятного запаха, постоянно идущего из-под земли от сточных вод канализации, текущих от заводов.

Водитель Пак, выйдя из микроавтобуса и прислонившись к нему, прищурил глаза и не спеша разглядывал улицу, где находились кибаны. Когда он стоял, повернув голову, глядя на искривленный вход переулка, похожий на букву «г», то на мгновенье показалось солнце, до этого скрытое облаками, и осветило его. Вне всякого сомнения, он был пожилым человеком. На вид ему было лет 55. Когда человек разменивает шестой десяток, то он стареет иначе, чем в тридцать или сорок лет — намного быстрее. И хотя было видно, что он отказался от всех сомнений, связанных с прошедшими сокровенными, тайными желаниями, тем не менее он не выглядел открытым и беззащитным человеком. Его вид говорил, что он не тот, кто безропотно принимал все, что давала жизнь. У него было сильное волевое лицо.

Проходя через треугольный входа, проложенный в заборе из камней, скрепленных между собой цементом, он мельком посмотрел поверх него. Несмотря на то, что прошло много времени с тех пор, как сняли пришедшие в негодность двери, люди, посещающие Буёнгак, по старой привычке называли вход большими внешними воротами. Фонарь из красного шелка, горящий перед воротами, указывал, что кибан работает. Выключив его переключателем, прикрепленным на столбе, Пак вошел во двор через внутренние ворота.

Ежедневно с наступлением утра он следовал давно установленному порядку: относил на кухню продукты, купленные им на утреннем рынке, и клал их на широкую деревянную скамейку. Если он видел, что в котлах кипели супы или бульоны, которые надо долго уваривать, то тихо следил за их варкой, стараясь не разбудить кухарок, крепко спавших утренним сном. Затем, положив шесть-семь чашек меда в одну большую миску, разводил его в воде в золотом соотношении, которое знал только он. Это была работа, которую он выполнял каждый день на протяжении двадцати лет.

— Это действительно удивительное дело, — каждый раз говорила Табакне, пробуя приготовленную им медовую воду. — Почему только тогда, когда размешивала его толстая и корявая рука, получается вода, которая освежает, не слишком сладкая и не слишком пресная? Интересно, что за чудесная смесь? И как это у него получается? Чудеса, да и только.

После того, как однажды она, покачивая головой от удовольствия, попробовала мизинцем вкус медовой воды, работа по ее приготовлению стала его обязанностью. Что касается секрета золотого соотношения воды и меда, то его подсказало время. Ведь известно, что если посвятить себя какой-то работе, то в конце концов обязательно овладеешь ее секретами и станешь мастером в этом деле.

Поставив на подставку фарфоровые чашки и большую чашу с медовой воды, он осторожно шел по дорожке, ведущей к отдельному домику Ветви падубы, служившие забором для цветочных клумб, цеплялись за брюки и кололи его. «Не позднее, чем завтра, — подумал он, — надо будет заняться обрезкой ветвей». Он поставил чашки в такие места, где их удобно было брать кисэнам, когда они, проснувшись после позднего сна, не раскрывая глаз, выползали из комнат и ощупывали руками деревянный пол в поисках медовой воды. Пространство между чашками, поставленными им на пол, было довольно значительным. Он специально расставил их так, что если они, проснувшись, спросонок размахивая руками, будут искать чашку с медовой водой, даже перевернув одну, не опрокинулись бы остальные.

Осталась последняя чаша для мадам О. Он осторожно пошел в сторону заднего домика, бережно поддерживая двумя руками чашу белого цвета, сделанную из костяного фарфора. В нос ударил запах лагерстремии, легкий ветерок приятно щекотал его, проникая между воротником и рукавом. Из-за того, что Ким сачжан вчера устроил скандал, схватив за шиворот «всезнайку» господина Ли, Буёнгак гудел, словно разворошенный осиный улей. После того как Табакне прогнала его, мадам О молчала и пила лишь сочжу. Никто не осмелился остановить ее, даже Табакне. Количество медовой воды, которую она сегодня должна выпить, было примерно на треть больше, чем в обычные дни. Это было все, что он мог сделать для нее, но, несмотря на это, он был счастлив, потому что мог идти к ней и, подняв белую чашку из костяного фарфора с медовой водой, имел право подойти к двери заднего домика, расписанной цветочными узорами.

Подойдя к двери, он на мгновенье застыл. Затем осторожно поставил чашу с медовой водой на место, которое он считал удобным для нее. В течение двадцати лет он всегда ставил ее на одно и то же место, точно так же, как и сейчас. Даже сейчас, если поднять ее, можно увидеть круглый след от чаши на деревянном полу, словно выжженный утюгом; не несколько контуров, а один-единственный круглый след. Здание Буёнгака, построенное в традиционном корейском стиле, каждые два года требовало ремонта. Табакне считала, что только так можно было поддерживать его в нынешнем состоянии. Деревянный пол тоже раз в два года подвергался капитальному ремонту. Что касается покрытия его воском свечи и натирания до блеска, а также связанных с ним мелких ручных работ, то они выполнялись постоянно. Несмотря на это, темный круг от чаши не стирался. Этот был след, оставленный самим временем за прошедшие 20 лет, который невозможно будет убрать до тех пор, пока не оторвут доски пола.

Положив чашу на пол, он повернулся и, увидев развешанную во дворе заднего двора хлопчатобумажную простынь, внезапно остановился. Висящая на веревке, белая, как снег, она колыхалась на воздухе, словно флаг. Это была внутренняя прокладка одеяла с вышитыми мандаринскими утками, использованная во время церемонии хвачхомори. Солнце, наполовину закрытое до этого облаками, словно стесняясь, выглянуло из-за них. Яркий солнечный свет показался ему более ослепительным, чем когда-либо. Солнечные лучи, летавшие на ветру и рассеивающиеся, словно сосновая пыльца, беспорядочно разбегались во все стороны, ослепляя глаза. Простыня в лучах этого света казалась более тонкой и прозрачной. Она взмывала в небо, словно туго натянутый парус. Пак чувствовал, как внутри этого ветра и золотистого света летал, смешавшись с ними, мягкий запах мыльного порошка. Вокруг было необычайно тихо. Казалось, что все шумы мира были поглощены лучами солнца.