Сказание о новых кисэн - Ли Хён Су. Страница 9

Может быть, оттого, что всю жизнь она прожила лишь в кибанах, когда дело касалось красоты кисэн, она не боялась ни воды, ни огня, ни самого черта, поддерживала их. Она была человеком, который жил, почитая, словно небо, слова, сказанные в шутливой поговорке: «Женщина и мебель сверкают только тогда, когда о них бережно заботятся». Когда они ходили в отдел пластической хирургии или дерматологии или в салон красоты, иногда даже по три раза в день, она никогда не ругала их. Однако что за люди — сегодняшние кисэн? Сказав ей: «Да, конечно, я иду к дерматологу или в салон красоты», они на самом деле по очереди выскальзывали из Буёнгака по своим делам. Если они, разбившись на группы, договорившись предварительно между собой, обманывали ее, то, какой бы она ни была строгой и догадливой, что она могла сделать с этим? «Вот и сейчас, — подумала она, — наверняка мисс Чжу, словно сука в течке, или шляется где попало по злачным местам, разя всех запахом пудры, или, заказав тарелку с закуской „пёкоси“, мелкими сырыми рыбками, которых едят, макая в соус, хлещет сочжу на берегу моря в порту Кунсан, заливаясь слезами».

Устроив скандал, она отпустила девушек, села в краю деревянного пола и, жалко сжавшись, стала рассеянно смотреть на закат. Это время дня было для нее самым тоскливым. Даже когда солнце уже садилось и в кибане наступала ночь, она сидела, скрючившись, словно от холода, не шевелясь. Это все из-за ветра, пронизывающего до костей, дующего то ли из ее груди, то ли из бамбуковой рощи. Она знала, что ее тело увядает. Вероятно, она думала о том, что сегодня кроме нее в Буёнгаке есть еще один человек, который «увянет» на закате дня.

Она с трудом, из-за своего маленького роста, держась за столб, стоящий на деревянном полу, спустилась во двор, шумно отряхнула фартук и не спеша направилась к заднему домику. Когда, подойдя к двери, она оглянулась, туфель «мартовского кота» Ким сачжана нигде не было видно — видимо, ушел. Она осторожно открыла дверь комнаты мадам О. Та, как она и ожидала, лежала, раскинувшись на матраце, словно только что выброшенное выстиранное белье. Когда она подошла к ней поближе, ей в нос ударил резкий запах алкоголя.

— Открой глаза, пока я не вылила на тебя холодную воду! — громко возмущаясь, сказала она. — Ты что, опять выпила? Опять попалась на его хитрость?

— Нет, в этот раз я первая предложила ему выпить, — медленно, еле шевеля языком, ответила та.

— Ладно, я поняла, — сказала Табакне, ища глазами бутылку с алкоголем. — Делай все, что хочет неотразимый муж!

— Сестра, правда, — вяло сказала мадам О, чуть приоткрыв глаза. — Он отговаривал меня, но я, не выдержав, своими руками открыла бутылку сочжу.

Видя, как она заплетающимся языком, с затуманенными глазами, защищала даже такого подлеца, как Ким сачжан, считая его своим мужем, Табакне не выдержала и снова вспыхнула от гнева:

— Ты что, не видишь? На его узкой, как у хорька, морде даже глазки выглядят трещинками, словно расколоты топором. Честно говоря, мне трудно понять, чем он нравится тебе, почему ты его защищаешь? Что там ни говори, оправдывается поговорка: «О вкусах не спорят».

— Он в душе не такой, как выглядит, — упорно продолжала защищать его мадам О, пытаясь приподняться. — Поверь мне, у него нежная и добрая душа.

Табакне, не знавшая мужской любви, наслаждения от ласк мужчин, любовных игр, удовольствия от занятия любовью, вряд ли когда-нибудь поймет ее. Если бы она могла представить или вообразить это, то у нее появился бы шанс понять, почему она так защищает его.

— Ура, в Буёнгаке появилась преданная и верная жена. Если придет сама Чхун Хян [25], то ее с позором выгонят, так как она не сможет составить тебе конкуренцию. Ну что мне с тобой делать, а?

Табакне стояла, крепко держа в правой руке масляную тряпку, и, насупив брови, со злостью смотрела на О. Отругав ее как следует, когда она с трудом поднялась и прислонилась к стене, Табакне тщательно протерла масляной тряпкой гардероб, инкрустированный перламутром, а затем, продолжая ругаться, еще раз протерла его до блеска. Она считала, что, когда человек умирает, в любом случае его тело, каким бы крепким или слабым оно ни было, сгниет и исчезнет. Поэтому ее жизненная философия состояла в том, что «пока живешь, следует активно двигаться», чтобы умереть здоровой.

— Скажи мне, только честно, ты сказала этому негодяю, что на твое имя поступают деньги в банке? Да или нет?

— Сестра, моя банковская книжка и печать лежат у вас. Да и зачем мне говорить ему об этом?

— Я спрашиваю об этом не из-за того, что сомневаюсь в этом. Я говорю так потому, что, когда вижу его лисью рожу, мне кажется, что он может выманить деньги у тебя даже без книжки и печати. Он совсем не похож на человека, который оставит тебя в покое, выманив только задаток на квартиру в районе Дэхындон. Ты посмотри в глаза этого гада. Ты что, считаешь, что он остановится на этом? — с негодованием продолжала Табакне с таким видом, что, попадись ей сейчас Ким сачжан, она выцарапала бы его лисьи глаза.

— Сестра, прошу вас, не говорите о нем плохо. Он не такой человек. В прошлый раз его фирма находилась на грани банкротства, поэтому он вынужден был так поступить, — вяло оправдывала его мадам О, которой были неприятны ее слова.

— Ха-ха! Ты и корову рассмешишь! Какая фирма? Ты хоть была там? Уже сколько раз тебя обманывали мужики — не хватит и десяти пальцев на руке. Маленький Юн сбежал с твоими деньгами в тот же день, когда ты получила их из кассы взаимопомощи, большой Юн продал твою маленькую квартиру в районе Бонмёндон и исчез, а малодушный Сон, спавший с тобой под одеялом, на котором вышиты мандаринские утки, символизирующие супружескую любовь и верность, сбежал, украв твои драгоценности, — стала перечислять Табакне, загибая пальцы. — А кто это там удрал с деньгами, продав землю у дороги, которую я купила тебе для того, чтобы ты построила на ней гостиницу и, сдавая ее в аренду, жила бы на полученные деньги после моей смерти? Кто это? Пак или Ли?

— Это был Пак сачжан.

— Я смотрю, — с сарказмом в голосе сказала Табакне, — в такие минуты у тебя хорошая память.

— Сестра, я никогда не держала зла на них, — все так же вяло отвечала мадам О, прикрыв глаза. — Я их всех одинаково любила, как свою первую любовь. Благодаря тому, что я любила их всей душой и телом, отдавая все, что я имела, я не держу на них зла и у меня нет печали в душе.

— Пойми ты, наконец, что это не любовь между родителями и детьми, а любовь между чужими людьми, так что, какой бы ни была она большой, не пора ли опомниться? Я имею в виду, почему их любовь сохранялась только до тех пор, пока ты содержала их? — с язвительной усмешкой спросила ее Табакне, в который раз протирая шкаф.

— Деньги, которые они у меня забрали, я решила считать «налогом». Когда я так думаю, мне спокойно, — ответила мадам О, не обращая внимания на ее усмешку.

— Какой еще «налог»?

— Как вы отнесетесь, если я назову его «налогом на любовь»?

— Что?! Налог на любовь?! Не налог на воду, на электричество, а «налог на любовь»? — возмутилась Табакне. — Нет, слушала тебя, слушала, и дослушалась до бреда, бреда сивой кобылы, поэтому я тебе и говорю, что ты слишком мягкая. Ты столько страдала, что теперь должна бы уж прийти в себя. Нет, только подумаешь — слава богу, что один подлец ушел, как тут же другой появляется. Говорят же, что «когда рыба испортится, ничего не прилетает, кроме навозных мух».

— Хотя вы и ругаете меня изо всех сил, — тихо, не обращая внимания на ее возмущение, сказала мадам О, — я, наверное, кисэн, спустившаяся с небес. Это, конечно, может быть, вам неприятно слышать, но поверьте: я могу жить без еды, но без любви не могу.

— Я, наверное, сойду с ума: стоит зайти разговору о любви, как ты, обычно нормальная, становишься просто сумасшедшей. Ну что, пришла в себя?

Табакне стала пристально всматриваться в глаза мадам О, пытаясь определить: встали ли ее блуждавшие, словно летавшие по пустому воздуху, зрачки, на свое место? Странно, когда бы она ни смотрела в ее глаза, ей всегда было приятно. В этих круглых и больших глазах всегда блестела влага. Когда она их вращала, то становилось страшно: они, казалось, вот-вот взорвутся. «В нашем мире много такого, чего нельзя понять, — подумала Табакне, глядя ей в глаза. — Например, странно, что, несмотря на то, что ее болезненное тело стареет, зрачки остаются точно такими же, какими они были в молодости. Интересно, если в ее глазах высохнет влага, высохнет ли и омерзительный родник любви того негодяя?»