Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия. Страница 124

- Если это именно то, чего вы добиваетесь… Я не хочу вас, Адам, вы мне…

- Омерзителен? Противен? – обнимая ее, шептал Чартинский. – Поверьте, мне нет никакого дела до того.

Софья уворачивалась от его поцелуев, пыталась оттолкнуть, но вдруг замерла, уронила руки, позволяя Адаму целовать дрожащие губы, утирать слезы, струящиеся по лицу, кончиками пальцев.

- Боже, как же я люблю тебя, - тихо шептал Чартинский, укачивая ее в объятьях.

- Ежели любишь, отпусти, - едва слышно выдохнула Софья.

- К нему? Думаешь, он ждет тебя? Впрочем, отпущу, - выпустил ее из объятий Адам. – Уезжай, но мальчики останутся со мной. Готова ли к тому?

Софи, отрицательно покачала головой, но поняв, что в темной комнате он не увидел того, произнесла вслух:

- Ты же знаешь, что нет. К чему мучаешь меня?

- Тогда смирись, - повысил голос Чартинский. – Я на все готов ради тебя. Я терпеливо ждал, но понял, что не дождусь.

Софья села на постель и закрыла лицо руками.

- Мне все равно. Делай все, что пожелаешь.

Она и не надеялась, что он уйдет, оставит ее. Ей очень не хотелось, чтобы Адам оставался в ее постели всю ночь. Оставшись одна, она могла бы дать волю слезам, до одури наплакаться в подушку, выплеснув все отчаяние, огорчения, страхи, но при нем не желала обнаружить своей слабости. Чартинский не ушел, обняв ее, Адам уснул. Его рука казалась Софье слишком горячей и тяжелой, легкое дыхание шевелившее волосы на затылке, раздражало, отросшая за день щетина царапала нежную кожу плеча и шеи. Усталость взяла свое, и под утро она провалилась в тяжелый душный сон, наполненный мрачными образами.

Во сне она вновь была в Рощино, сумрачный день клонился к закату, когда на подъездной аллее показалась крестьянская телега с деревянным гробом.

- Вот, барыня, - пробасил Тимошка. – Привез супруга вашего.

Повернувшись к телеге, Тимофей принялся стаскивать с гроба крышку.

- Не надобно, - в ужасе прошептала Софья.

- Да вы поглядите, - схватил ее за руку и Тимофей потащил к телеге.

Вырвав у него руку, Софи повернулась к денщику, дабы прикрикнуть на него, но то был уже не Тимофей, а Раневский. На негнущихся ногах она прошагала к телеге и заглянула в гроб. В гробу лежал Чартинский, бледный с посиневшими губами.

Проснувшись от собственного крика, она подскочила на постели. Адам, обняв ее, притянул спиной к своей груди.

- Тише, София. Тише. То всего лишь дурной сон, - шептал он, поглаживая ее напряженные плечи.

- Я тебя во сне видела, - сбивчиво заговорила Софья. – В гробу, - добавила она.

Чартинский вздрогнул, но из объятий ее не выпустил:

- Глупости все это, - вздохнул он, выбираясь из постели.

Софи отвернулась, прислушиваясь к шороху одежды, пока Адам одевался.

Отодвинув портьеру, Чартинский впустил в комнату свет раннего утра. Софья поморщилась и натянула одеяло до подбородка, чем, кажется, рассмешила его.

«Да уж, поздновато скромницу изображать», - вздохнула она.

- У меня есть подарок для тебя, - поднеся к губам ее руку, улыбнулся князь. – Одевайся, я буду ждать тебя у конюшни.

- Я полагаю, что надеть мне следует амазонку? – осведомилась Софья.

Чартинский обернулся в дверях:

- Точно так, madame.

После его ухода, Софи позвонила. Заспанная и недовольная тем, что ее так рано потревожили, Николета занялась туалетом хозяйки. Отказавшись от завтрака и выпив, по своему обыкновению, только чашечку кофе, Софья вышла на задний двор к конюшням.

Адам, ждал ее, удерживал на поводу двух лошадей: довольно рослого вороного жеребца и изящную арабскую кобылку белого цвета, так похожую на ее любимицу Близард.

Софи осторожно приблизилась, погладила бархатистый нос лошадки и протянула ей кусочек сахара на раскрытой ладони.

- Она тебе нравится? – поинтересовался Адам.

Софья молча кивнула.

- Я помню, как ты расстроилась, когда пришлось отдать твою лошадь, - заметил он.

- Близард мне Alexandreподарил, - отозвалась она.

Чартинский нахмурился, но ничего не сказал. Подставив сложенные руки, он помог ей сесть в седло и протянул поводья.

- Ты ведь часто думаешь о нем? – тронув с места жеребца, спросил он.

- Каждый божий день, - глядя ему прямо в глаза, ответила Софья. – Ты не можешь мне запретить думать о нем.

- Не могу, - согласился Чартинский. – Но, что если его больше нет? Если он погиб?

- Он жив, - понукая кобылку, отозвалась Софи. – Я знаю то, потому как только его не станет, я это сразу пойму.

- Ежели все-таки так случится, что вы встретитесь, - медленно произнес Адам, - как ты поступишь? Уедешь с ним?

- Неужели у вас существуют какие-то сомнения на сей счет, ваше сиятельство? – перешла вновь на холодное вы, Софья, стремясь уничтожить всякое потепление, что наметилось в их отношениях после прошедшей ночи.

- А как же дети? – не унимался Адам.

- Дети? – Софья придержала лошадь и повернулась к нему лицом. – У меня будут еще дети, Адам. От Раневского, - добавила она.

Нет, конечно же, то была ложь. Впрочем, о том знали оба. Мысль о том, чтобы оставить близнецов приводила ее в состояние паники, и она никогда бы не решилась на подобное. Как бы Софи не любила Раневского, как бы не тосковала о нем, встань перед ней подобный выбор, решение ее было бы совершенно очевидным. Ей хотелось разозлить Чартинского, испортить его чересчур благодушное с утра настроение, от того и сказала первое, что пришло в голову. Но Адам, казалось, совершенно не воспринял ее слова. Он нисколько не разозлился, напротив, лицо его осветилось довольной улыбкой и неопределенно хмыкнув он пришпорил жеребца, посылая того в галоп. Софья хотела было последовать за ним, но передумала.

Думая о прошедшей ночи, она то и дело заливалась краской стыда. Она не сражалась с ним, как тигрица за свою честь, она позволила ему ласкать себя, целовать, шептать нежные слова любви, жаркие признания, не противилась ему. Мало того, зажмурившись, она представляла себе, что это руки Раневского касаются ее, что это его губы скользят по разгоряченной коже, что это его чуть хрипловатый шепот слышится в ночной тишине. Она даже отвечала на эти поцелуи, едва сдержала крик наслаждения, зная, что Адам почувствовал ее возбуждение и, возможно, даже догадался о том, что мысленно вовсе не с ним она была той ночью. Может от того, когда все закончилось, и он тяжело рухнул на нее сверху, придавив своим весом, он шепнул ей едва слышно:

- Jamais il ne sera plus entre nous. (Когда-нибудь его не будет между нами.)

Глава 37

После десятого сентября резервная кавалерия и в том числе Кавалергардский полк была отодвинута за реку Эгер, почти за сто верст на восток. Сделано было это из соображений улучшения снабжения продовольствием. Кавалергарды расположились в местечке под названием Лобозиц на берегу Эльбы. Двадцатого сентября полк получил новое расписание, согласно которому ему надлежало теперь рассчитываться не на шесть эскадронов, а на пять ввиду многочисленных потерь в последнем сражении.

Таким образом, граф Завадский оказался в эскадроне Раневского и под его командованием, как в свою первую кампанию при Аустерлице.

Вступлению в австрийские пределы предшествовал приказ Барклая де Толли:

"Извещаю войска предводительствуемых мною армий, что мы в скором времени вступим в пределы Богемии. Я уверен, что каждый из воинов, вступая в границы сей благоприязненной державы, не только не покусится на какое-либо своевольство, но будет сохранять строжайший порядок устройства и спокойствия с союзным нам народом; вообще ожидаю, что войска будут вести тоже похвально, как и здесь в Пруссии, чем заслужат и там ту же доверенность и любовь народа, не пороча славы храбрых воинов гнусным именем грабителя..."

Однако, несмотря на изданный по воскам приказ командующего, эскадронные командиры часто закрывали глаза на то, что их подчиненные добывали припасы всеми доступными им способами, потому как кавалерия испытывала острый недостаток в фураже. Отличился в том и эскадрон Раневского. Не то чтобы Александр не знал об истинном положении вещей, более делал вид, что не знает. До недавнего времени все сходило с рук, до тех самых пор, пока в дивизионную квартиру не поступила жалоба на творимые кавалергардами самовольства. В тот же день Раневский был вызван в штаб дивизии для учинения разноса.