Софья (обманутые иллюзии) (СИ) - Леонова Юлия. Страница 35

- Покойной ночи, тетушка, - поднялась с кресла Софи.

- И тебе доброй ночи, - улыбнулась Ольга Николаевна.

Глава 10

Несмотря на просьбы родных, Софья не стала надолго задерживаться в Завадном. Стремление к новой жизни, желание быть отныне самой хозяйкой своей судьбы подгоняло ее оставить гостеприимный дом Завадских и продолжить свой путь в Нежино. Всю дорогу она представляла себе, чем станет заниматься, когда доберется до усадьбы. Кое-какой опыт ведения довольно обширного хозяйства у нее имелся, к тому же Рощино было куда больше скромного имения в Тульской губернии, в котором она ныне была хозяйкой.

Но не только стремление к новой жизни гнало Софью из Завадного. Она испытывала какой-то необъяснимый стыд. Спроси ее кто об этом, она не смогла бы сказать откуда взялось это чувство. После отъезда из обители она беспрестанно думала о Корсакове, и сердце ее билось чаще от этих мыслей. И сколько бы она не уговаривала себя, что ничего дурного она не совершила, чувство вины не покидало ее ни на минуту. Она не должна была думать о нем, она не должна была радоваться проявленному к ней интересу, но ничего не могла поделать с собой. Софья наслаждалась каждой минутой, проведенной в его обществе, восхищением, что легко читала в его взгляде, и видит Бог, в те мгновения она совершенно не думала о Лидии. Ольга Николаевна и Дмитрий Петрович заменили ей мать и отца, и она любила их, как любила бы папеньку и маменьку будь они живы. Она не могла объяснить самой себе, отчего скрыла от них свою встречу с Корсаковым и сознание этого мучило ее. «Я верно поступила, уехав из монастыря, - уговаривала она сама себя. – Я забуду о нем, коли мы не будем видеться, и все станет как прежне». В то же время она понимала, что ничего уже не станет как прежде. Она изменилась, мир вокруг нее изменился, и потому ничего в ее жизни уже не будет как прежде. Это и пугало ее и в то же время будоражило сознание, обещая новые еще неизведанные впечатления, обещая ей иную жизнь, совершенно отличную от той, к которой она привыкла.

Спустя два дня запыленный экипаж достиг ворот небольшой усадьбы, расположенной на берегу небольшой речушки. Заботами Савелия Арсеньевича довольно большой деревянный господский дом содержался в идеальном порядке. Софья, никогда ранее не бывавшая здесь в свое новое жилище влюбилась с первого взгляда. Когда-то здесь, после смерти отца жила ее матушка. Пройдясь по комнатам, Софи словно бы ощущала ее присутствие. Все в этом доме напоминало о ней, во всем чувствовалась ее рука и пусть прошло немало лет и обстановка комнат давно уж вышла из моды, она словно бы вернулась во времена своего детства. И пусть она мало что помнила о том времени, но сама атмосфера этого дома каким-то чудесным образом воскрешала давно позабытые ощущения тепла и покоя, радости и счастья.

Быстро освоившись в усадьбе, Софи через некоторое время заскучала. Хозяйство в имении велось отменно, благодаря твердой руке управляющего. Савелий Арсеньевич Горин много лет прослуживший верой и правдой своим хозяевам, любое вмешательство в дела имения считал едва ли не оскорблением и проявлением недоверия, от того Софья и оставила любые попытки как-то влиять на него, смирившись с этим фактом, как до того смирялась со всем, что преподносила ей судьба. Каждое утро после завтрака она встречалась с Гориным, который с видимым удовольствием рассказывал ей о том, как обстоят дела и о том, что планирует сделать, но на этом все и заканчивалось. Далее она весь день была предоставлена сама себе. Привыкшая за полгода пребывания в обители к непрестанному труду Софья праздное существование стала находить утомительным. Она любила читать, но к ее огорчению Нежино не могло похвастаться обширной библиотекой и разнообразием ее содержания. Траур ее еще не окончился, и потому визиты к соседям исключались. Все чаще ее стали посещать мысли о бесцельности и бессмысленности ее существования. Предназначение женщины быть женой и матерью, хранительницей домашнего очага, а ей и в этом было отказано. Она так и не стала ни той, ни другой. Истомившись от скуки, Софи все чаще стала подумать о том, что когда истечет положенный срок траура, ничто не мешает ей попытаться устроить свою жизнь. Оставалось решить, куда ей поехать в Москву или в Петербург к началу светского сезона. С первопрестольной ее связывали не самые добрые воспоминания и от того, она почти сразу отказалась от мысли провести будущий сезон в московском доме Завадских. Мысль о том, чтобы поискать счастья в столице ее пугала, но в тоже время чем-то завораживала. Никто в Петербурге не знал ее прежней, и потому приехать в столицу было бы все равно, что начать жизнь с нового листа. К тому же в столице ей было, где остановиться: роскошный особняк на Мойке, ранее принадлежавший ее отцу, а ныне младшему брату Мишелю. Михаил, наверняка, будет рад, если она поселится там, рассуждала Софья, и они смогут чаще видеться.

Решение было принято и лето потянулось в томительном ожидании.

***

Прошло более полугода с тех пор, как Раневский оказался в плену, а говоря иными словами, в рабстве у Беркера в небольшом горном селении в самом сердце Османской империи близ Анкары. Александр ненавидел каждый день этой жизни, что ему приходилось влачить вдали от России, и эта его ненависть крепла с каждым прожитым днем. Терпение и покорность отнюдь не были отличительными чертами русского пленника и не мудрено, что копившаяся в душе злость и ярость однажды выплеснулись наружу.

Жарким августовским днем пленников как обычно выгнали на работу в каменоломню. Хозяин соседнего селения Али-бей задумал возвести небольшую крепость и за камнем для строительства обратился к Беркеру. Невольники работали с самого раннего утра и до поздней ночи, не разгибая спины. Нагружая добытым в каменоломне камнем арбу, Раневский уронил большой валун. Чертыхнувшись Александр нагнулся, чтобы поднять его и услышал за спиной свист кнута. Боль обожгла обнаженные плечи. Развернувшись, Раневский в мгновение ока молниеносным броском сбил с ног ударившего его турка. Вцепившись обеими руками, он сдавил шею надсмотрщика, пелена ярости застила глаза, ему казалось, что перед ним сам Беркер. Он чувствовал, как под его рукой все чаще бьется пульс и сильнее стискивал руки на горле хрипящего в предсмертных судорогах турка. Повиснув на плечах Раневского, двое рабов с трудом оттащили его от жертвы. Турок схватившись за горло, поднялся с пыльной дороги. Пообещав пленнику все кары небесные, он весь остаток дня старался держаться как можно дальше от этого русского, осмелившегося напасть на него.

Расплата не заставила себя ждать. Вечером, едва измученные непосильным трудом пленники добрались до своего жалкого жилища, в сарай вошел Беркер со своими людьми. Указав им на Раневского, он стремительно вышел. Александр знал, что его ждет: все тот же столб и кнут. Беркер не стал сам наказывать пленника, а отдал орудие пытки тому самому надсмотрщику, которого едва не задушил Раневский. Всех рабов выгнали во двор, дабы они усвоили урок.

- Кричи, - отчаянно шептал Сашко, глядя на исполосованную кровавыми бороздами спину Александра. – Кричи. До смерти забьет.

Ни единого звука не сорвалось с губ Раневского. Поняв, что тот скорее умрет, чем станет молить о пощаде, Беркер перехватил руку палача, останавливая экзекуцию. Чтобы привести в чувство, потерявшего сознание пленника окатили водой. Вынув из ножен узкий острый кинжал, Беркер хладнокровно отсек мизинец на его левой руке и заговорил:

- В другой раз он отрубит тебе руку, - размазывая по щекам грязь и слезы, перевел Сашко.

- Другого раза не будет, - едва слышно выдавил Раневский перед тем, как вновь лишиться чувств.

Александр пришел в себя на другой день ближе к вечеру. Вернувшийся с каменоломни Афанасий всю ночь просидел около него пытаясь сбить поднявшийся жар. Раневский бредил и его состояние с каждым часом ухудшалось.

- Эх! Ваше благородие, - хмурился старый казак, - прикладывая смоченную в воде тряпицу к пылающему лбу, - норов ваш вас в могилу сведет раньше времени. Сходи за Беркером, - попросил он Сашко едва рассвело.