Саван для блудниц - Данилова Анна. Страница 58

Валя молчала, хотя ее так и распирало сказать всем собравшимся о том, что они все – круглые идиоты, что она ненавидит и презирает их за их ни на чем не основанную самоуверенность и неистребимое желание при случае подставить ближнего. Кроме того, ее раздражали эти глупые, но опасные оргии, устраиваемые скорее для таких скотов, как Горкин, Олеференко и Сенина, чем для других, той же самой Перепелкиной, которая выглядит как настоящая женщина и вполне может устроить свою личную жизнь уже сейчас, учась в школе… Что же касается Оли Драницыной, то здесь Валя была крайне необъективна – она восхищалась ею, что бы та ни делала. Найти объяснение этой своей позиции всепрощения Валя так и не смогла. Быть может, причину стоило искать во внешности Оли, в ее полудетской улыбке и в то же время той естественности и покладистости, с которыми она отдавалась парням на глазах у всех. Она если и краснела, лежа в объятиях Горкина, то не от стыда, а просто от позы, во время которой кровь приливала к голове. Трудно было сказать, равнодушна ли она к сексу или нет, но особой страсти к этим частым занятиям она не проявляла. Отвращения – тоже. Казалось, ею двигал инстинкт, не более. Хотя – и это было известно немногим – Оля встречалась и со взрослыми мужчинами и брала с них деньги за близость.

– Если Витя сказал, что не хочет обращаться к Льдову, значит, и не будем. В крайнем случае тебе, Тамара, следует разыскать эту девчонку в интернате и извиниться. Причем успеть это сделать до завтрашнего вечера.

– Что?! – Тамара дернула рукой, и серый столбик пепла от сигареты рассыпался. – Что ты такое говоришь, Валя! Ты можешь себе представить, чтобы я пришла в интернат, разыскала эту малохольную и встала перед ней на колени? Ты за кого меня принимаешь?

– Зачем же на колени? Просто подойдешь и извинишься, объяснишь наконец, что ты выпила лишнего, что очень сожалеешь, сошлись еще на сплошные похороны, можешь даже расплакаться…

– Да ты издеваешься надо мной?

Жанна Сенина, считая своим долгом защитить Тамару, произнесла в адрес Турусовой длинное, смачное и хлесткое ругательство. Назревала ссора, и Жанна была уже готова вцепиться Вале в волосы. Она всегда сначала хватала соперницу за волосы, притягивала к себе цепкими руками, а потом, освободив правую, била костяшками внешней стороны кисти прямо по лицу, стараясь не забыть про нос и губы.

– Девочки, прекратите, – вмешалась, испугавшись скандала и возможной драки, Катя. – Валя дело говорит. Вы что, не понимаете, что теперь, когда Льдова нет, а Кравцов… отлеживается у себя дома в теплой постельке, притворяясь, что у него ангина…

Казалось, что этот голос принадлежит не ей, что кто-то внутри ее, измученный любовью к несуществующему идолу, идеалу в мужском обличье, решив враз избавиться от этого всепожирающего, словно огонь, чувства, наконец заговорил:

– … нас всех могут затащить в посадки и сделать с нами то же самое, что наши парни сделали с Мариной. И откуда вы знаете, изнасиловали они ее или нет? Они же были обкуренные… Максим, говори, было что-нибудь у вас там, в посадках, или нет?

– Да я помню, что ли?.. – пробасил, пожав плечами, Олеференко.

– Никто из них ничего не помнит… – продолжала невозмутимым голосом Валя. – Скажи, Максим, мы давно хотели тебя спросить, это ты насвистел Ларчиковой о том, что в тот вечер будет происходить в посадках? И почему ты тогда сбежал? Куда ты делся, отвечай?

– Да не стану я никому ничего объяснять. – Олеференко встал и махнул рукой: – Что, мне больше делать нечего, как трепаться с вами? Пойду-ка я лучше домой, тем более что Горкина нет, Кравцова тоже, а вас сегодня слишком много…

Он произнес несколько грубых слов в адрес девчонок, послал их куда подальше и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.

– Я не стану ни перед кем извиняться. Уж лучше я сама приду на «стрелку»… Жанна, ты придешь?

– Приду, конечно, – с готовностью ответила та, гордо вскинув маленькую, с аккуратной стрижкой, голову. – А вы?

– На меня не рассчитывай, – заявила вконец разбушевавшаяся Турусова. Она раскраснелась, по вискам ее струился пот, от которого вьющиеся пряди волос потемнели и облепили лоб. – Ты, значит, будешь по пьянке устраивать разбирательства, а я в «Ботанике» стану защищать тебя грудью от интернатовских собак? У тебя для этого есть твой личный телохранитель, боец Сенина. Флаг вам, девочки, в руки!

Жанна Сенина, раздувая ноздри, уже готова была наброситься на обидчицу, как вдруг Катя Синельникова побледнела и, вскочив со своего места, пронзительно закричала – тонко, сильно и страшно… Зажав уши, она визжала, зажмурив глаза и топая ногами, мотая при этом головой, и звук ее голоса был настолько громким, высоким и нестерпимым, что Валя, быстро оценив ситуацию и понимая, ЧТО вслед за этим криком может последовать, дала Кате пощечину. Сухую, короткую, которая сразу же привела ее в чувство.

– Прекрати истерику!

Еще одна пощечина:

– Возьми себя в руки! Что с тобой? Сейчас соседи вызовут милицию, и нас всех заберут. Начнут выяснять… На кухне целая батарея пустых бутылок, в мусорном ведре «бычки» и использованные «косяки»… Чего кричишь, тебя что, режут?

Катя стояла и раскачивалась, как тонкое надломленное деревце на ветру. Она плохо соображала и, судя по всему, продолжала находиться в шоковом состоянии. Истерика, как результат потрясений от последних событий, была приостановлена. Но надолго ли?

– Девочки, – раздался чуть слышный голос Лены Тараскиной, которая курила больше всех и все это время молчала: – А вы не видели Драницыну? Я звонила ей домой, мне сказали, что она как ушла утром в школу, так больше и не приходила.

– Она уехала с каким-то типом на машине. Нацепила на нос огромные очки от солнца и думала, что я ее не узнаю, а я вот узнала… – сказала Валя. – Что это за мужик? – Она повернулась к Лене: – Ты его знаешь?

– Нет, я никого из ее знакомых не знаю. Да и с какой стати она будет меня с ними знакомить? А какая машина, ты запомнила?

– Вроде белая «шестерка»… Я видела их здесь, неподалеку, около «Лазури»…

– А это правда, что ваша обожаемая Олечка… со всеми подряд за деньги? – Жанна произнесла ключевое слово матом. – Интересно, сколько она берет за час?

Крымов до сих пор находился в недоумении: Пермитин, оказывается, был женихом Ларчиковой? А ведь он успел приревновать Таню к нему, даже не видя его, а лишь услышав от соседей его имя.

Примчавшись на электричке на дачу, чтобы взглянуть на труп своей молодой невесты, Пермитин вел себя довольно естественно: тихо плакал и в основном молчал, вытирая слезы и озираясь по сторонам так, как если бы он был здесь в первый раз или пытался ПРОСНУТЬСЯ… Такое иногда бывает с людьми, когда на них обрушивается горе – им кажется, что все это кошмарный сон, который оборвется, стоит только проснуться.

Корнилов со свойственным ему бесстрастным выражением лица задавал Пермитину какие-то вопросы, казалось бы, не имеющие отношения к убийству. «На чем вы сюда добрались?» – «На электричке». – «Откуда вы узнали о смерти вашей невесты?» – «Мне сказала соседка, ее дочь учится в классе, где Таня была классной руководительницей». – «А откуда ей стало известно об убийстве?» – «От подруги дочери». – «Сколько длилось ваше знакомство с Татьяной Николаевной?» – «Почти два года». – «Ей никто в последнее время не угрожал? Вы никого не подозреваете?» – «Нет. Разве что ее учеников, которые устроили этот дурацкий розыгрыш…» – «А как вы отнеслись к тому, что вашу невесту сфотографировали в обществе голого парнишки? Вы не пытались выяснить с ними отношения, подать в суд или что-нибудь в этом духе?» – «Я внушил Тане, что это просто детская шалость и надо отнестись к ней соответственно, то есть не устраивать ажиотажа, не поднимать шума…» – «У Татьяны Николаевны не было другого мужчины?» – «Уверен, что нет…»

Когда он ответил так, Крымов почувствовал, что ему становится трудно дышать. «Конечно, у Ларчиковой никого не было, кроме тебя, старого хрыча, – подумал он со злостью, потому что этот молодящийся и холеный Пермитин, похожий на артиста, раздражал его уже тем, что вообще имел какое-то отношение к этой прелестной молоденькой женщине – Тане Ларчиковой. – И что она нашла в этом старом, но хорошо отреставрированном диване?»