Дама полусвета (Душа так просится к тебе) - Туманова Анастасия. Страница 37

Коротко вздохнув, Анна протянула букет горничной.

– Отослать назад. Ответа не будет.

– Отослать?! – изумилась Даша, которая служила в этом доме пять лет, и ни разу на ее памяти многочисленные букеты, присланные хозяйке, не отправлялись обратно. Анна посмотрела на нее со всей строгостью, которую допускали заплаканные, покрасневшие глаза, и горничная удалилась, вздыхая и сокрушенно бормоча:

– Господи, да чего ж он, сердешный, натворил-то?.. И Ваське вот только и дела, что по Москве с букетами взад-вперед шастать, то туда несть, то обратно, будто дела настоящего нетути…

– Даша, хватит ворчать! – крикнула ей вслед Анна. – Возвращайся скорей и подавай одеваться!

– Едете куда-то, барыня?

– В театр.

Идея насчет театра пришла в голову Анны неожиданно: еще пять минут назад она мечтала только снова лечь в постель и остаться там до скончания времен. Но появление орхидей навело ее на мысль о том, что Сандро, получив цветы обратно, вполне может явиться сюда для выяснения отношений. Представив себя перед Газдановым зареванной, растрепанной, несчастной и полностью утратившей привычные жизненные установки, Анна чуть не лишилась чувств и, не дожидаясь горничной, кинулась за платьем. Скорее, прочь из дому, куда угодно, лишь бы только никто не мог застать ее в подобном виде! А в том, что она сможет достойно держаться на людях, графиня Грешнева не сомневалась.

Вечером Анна сидела в ложе Большого театра. Давали «Жизнь за царя», где Софья исполняла маленькую партию Ольги. Театр был уже полон, внизу, в проходе партера, ручейками разливаясь по рядам, бурлила река из фраков, белых манишек, вечерних платьев, шалей и бриллиантовых искр, жужжал хор голосов, слышались возгласы приветствий и комплиментов, галдела галерка: театральная Москва жила привычной жизнью.

Опера Глинки казалась Анне, любившей итальянцев и Чайковского, слишком тяжеловесной, пафосной и верноподданнической, но выбирать не приходилось, да и слушать сестру она любила неизменно. Анне до сих пор не верилось, что Соня, малышка Соня, которая давным-давно в Грешневке повторяла, стоя у фортепьяно, музыкальные уроки старшей сестры и пела на все имение звонким и верным голоском «Luna rossa» и «Torn’a Surriento», – теперь одна из солисток Императорского театра и через несколько дней будет исполнять Татьяну. Неисповедимы пути господни, вздохнула Анна, автоматически раскланиваясь из ложи с Анциферовым, который шел по проходу в партере и мельком скользнул по ней глазами. До начала спектакля уже несколько человек заглянули к ней в ложу, чтобы поцеловать руку, сделать дежурный комплимент и заверить, что «в нынешний же вторник – у ваших ног, графиня!». Все это оказывались знакомые мужчины, главным образом гвардейские офицеры, и Анна спокойно протягивала руку для поцелуя, улыбалась и обещала, что будет рада встрече. Когда дверь ложи за ее спиной скрипнула в очередной раз, она положила программку на малиновый бархат барьера, с привычной улыбкой обернулась… но протянутая для поцелуя рука застыла в воздухе: в дверях ложи стояли Владимир Черменский и Сандро Газданов.

Замешательство Анны длилось лишь долю секунды. Через мгновение ее рука была протянута Черменскому.

– Здравствуйте… господа. Так вы сегодня тоже в опере? Владимир Дмитрич, вы все-таки остались в Москве! И не заходите ко мне, как же вам не стыдно?

Владимир только улыбнулся, а Газданов так ловко перехватил руку графини, что вырвать ее у него было бы уж совсем дурным тоном. Анна, собрав всю волю, улыбнулась и ему:

– Добрый вечер, господин полковник.

Газданов молчал, не поднимая глаз. Черменский покосился на него, затем несколько смущенно взглянул на Анну, открыл было рот, но Анна продолжала с улыбкой спрашивать:

– Так вы пришли слушать нашу Соню, Владимир Дмитрич? Пойдете за кулисы в антракте?

– Нет, разумеется. Графиня…

– Как положение дел в имении? – мило болтала Анна, отчаянно надеясь, что сейчас вот-вот опустят занавес. – Вижу, что хорошо, иначе бы вы не вырвались на зиму в Первопрестольную. Читала ваш последний очерк в «Листке», о заводах в Новочеркасске, просто бесподобно! Даже я, которая ничего не понимает в этой ужасной красильной промышленности, была заинтригована! Почему вы не пробуете сочинять романы, Володя?

– Потому что не могу писать о том, чего не видел сам, – честно ответил Черменский и, не давая ей развить тему, быстро сказал: – Анна Николаевна, я, собственно, желал бы выяснить, что происходит.

– Что вы имеете в виду?

– Вообразите, вот этот осетинский жеребец, – Черменский не глядя кивнул в сторону Газданова, – явился ко мне на квартиру час назад и попросил в счет старой дружбы замолвить за него слово перед вами, поскольку я, понимаете ли, старый друг семьи, пользуюсь вашим расположением и тому подобное. Но сколько я ни пытался выяснить, в чем, собственно, он провинился, этот абрек молчит! И я, как вы изволите видеть, нахожусь в глупейшем положении! С одной стороны, действительно старая корпусная дружба, койки два года рядом в дортуаре, вольтижировка, общие «хвосты» по фортификации и так далее. С другой – как я могу о чем-то просить вас, не зная даже, в чем дело?

– Да, вы в сложной ситуации, – посочувствовала Анна, глядя при этом не на Черменского, а на Газданова, который смотрел на нее в упор. – Отчего бы князю не освободить вас от этой неудобной миссии и не действовать самостоятельно?

– Клянется, что пытался, но все попытки были безжалостно вами пресечены…

Хлопнула дверь, и Анна с облегчением повернулась на звук.

– Вот, господа, я же говорил, что она непременно сегодня в театре! – раздался радостный голос, и в ложу ввалилась толпа военных, внеся с собой запах уличного мороза, одеколона и шампанского. Гвардейцев оказалось человек семь, все они были очень молоды и, как с некоторой досадой отметила Анна, заметно пьяны. Возглавлял эту шумную ватагу корнет Никита Волгин, который, к великому сожалению графини, даже был принят когда-то в ее доме, пытался ухаживать за Одиль, но безуспешно, поскольку не располагал особенными средствами и не занимал важной должности. Еще тогда Анна заметила склонность молодого человека к безудержным возлияниям и велела Одиль под благовидным предлогом прервать знакомство. Девушка выполнила приказ, Волгин в доме Грешневой более не появлялся, но своим знакомством со знаменитой «московской Нинон де Ланкло» козырял безбожно, хвастаясь этим направо и налево. Вот и сейчас он геройски посмотрел на приятелей и потянулся за рукой Анны:

– Добрый вечер, добрый вечер, прелестнейшая… Позвольте выразить переполняющее, так сказать, душу и сердце счастье…

– Добрый вечер, Никита Андреевич, – сдержанно ответила Анна, с неохотой протягивая руку, которую корнет звонко чмокнул. Черменский и Газданов отошли в глубину ложи. – Вот уж не знала, что вы любитель оперы.

– Не оперы, а вас, дорогая Анна Николаевна! – фамильярно заявил Волгин.

Его приятели расхохотались, и запах вина разлился по всей ложе. Анна невольно отвернулась и как можно спокойнее произнесла:

– Господа, я очень рада вас видеть, но не лучше ли будет вам спуститься в зал? Вот-вот поднимется занавес…

– Да бог с ним, право! Кто ходит в театр слушать оперу?! – Волгин, не дожидаясь приглашения, сел в кресло рядом с Анной и снова взял ее за руку, которую она на этот раз демонстративно отняла. – Послушайте, моя дорогая, не хотите ли покинуть сие скучное заведение и прокатиться с нами… скажем, в Петровский парк? Тройки стоят у подъезда, я, собственно, заехал за вами, ма шер, чтобы…

– Корнет, вы забываетесь, – холодно перебила его Анна, с горечью чувствуя приближение скандала. Боже, как некстати, мелькнуло в голове, придется сейчас покинуть театр, так и не услышав Сони, а еще и Газданов здесь, надо же такому случиться, чтобы все сразу… – Вспомните о вашем воспитании, Никита Андреевич, я вам не дорогая и не ма шер. Один вечер, проведенный в моем доме, не дает вам права…

– Ах, оставьте, Аннет! – пьяно улыбнулся Волгин. – Ведь вы и сами знаете, что вечер был не один… да и вовсе не вечер, а гораздо более позднее время…