Дама полусвета (Душа так просится к тебе) - Туманова Анастасия. Страница 65
– Наталья приехала?! – поразился Владимир.
Северьян уныло кивнул:
– Утром! С первым паровозом, чертова кукла, явилась… Пришла, плиту раскочегарила, оторва, самовар поставила, поет вон…
– Так в первый раз, что ли? – растерянно спросил Владимир.
В случившемся действительно не было ничего особенного: за зимний сезон Наташка не однажды являлась из имения с отчетом о текущих делах и жалобами на отбивающегося от рук Ваньку. Она не забывала привозить корзины, полные домашней снеди, на которую Черменский с Северьяном набрасывались как на манну небесную. Северьян во время этих приездов «зазнобы» ходил весьма довольный: они с Натальей давно перестали прятаться по углам и, несмотря на категорический отказ Северьяна венчаться, уже считались в Раздольном людьми семейными. Наташка, впрочем, на законном браке не настаивала, по-прежнему называла Северьяна на «вы» и «благодетелем» и безропотно жила в имении всю зиму на положении соломенной вдовы. Изредка наезжая в Москву, она успевала за пару дней отскрести холостяцкую квартиру Черменского, перестирать гору белья, наготовить еды на полк солдат и осторожно дать понять, что и она, и Ванька-балбес, отцовской милости не стоящий, и едва таскающий ноги Фролыч ждут не дождутся возвращения хозяев. «Весной к пахоте вернемся, Наталья», – клятвенно обещал Владимир.
– Дмитрич, что делать-то?! – трагическим шепотом воззвал Северьян. – Кто ж знал, что Наташка заявится нынче?! Куда вот я теперь Маньку дену? Мимо кухни-то ее никаким крюком не выпроводишь, все едино видно будет… Не в окно ж кидать, застрянет еще! Ой, крику, поди, будет… Оно ж, бабьё, всё без понятья в таких-то делах…
Положение казалось отчаянным. Владимир, вскочив, подошел к окну и сразу же понял, что выпроводить Маньку через него в самом деле не удастся: мало того что прыгать со второго этажа было высоко, так еще и прямо под окнами джунглями разрослась молодая крапива.
– Северьян Дмитрич, я под кровать заховаться могу, – тихо предложила Манька. – А как ваша супруга хоть на минутку из дому вывернется, я тут и шмыгну…
– Некуда ей выворачиваться, дура, – с досадой возразил Северьян. – До ночи, что ль, под кроватью проваляешься?.. Тьфу, грехи наши тяжкие, и надо ж было вляпаться на старости лет… Дмитрич, слушай, а давай я ее тебе оставлю, а?..
– Чего?!.
– Дмитри-ич! Ну что тебе стоит-то?! – взмолился почуявший выход Северьян. – С тебя у Натальи спрос какой?! Не ейное дело думать, кого барин себе с улицы водит! Она и рта не откроет даже, я наверное говорю! Счас давай я Маньку-то у тебя посажу, а сам на кухню, как порядочный, вылезу, а вы чуть попозжей выгребайтесь вдвоем мимо нас – и всего-то делов…
– Да иди ты к черту, болван!.. – возмутился было Черменский, однако тут же понял, что это, кажется, действительно единственный выход из положения. Но до чего, черт возьми, глупо получается… – Как ты мне надоел со своими девками, право! – в сердцах выругался он. – Сколько раз говорил: не води сюда, сам у них оставайся, коли нужда! Я сюда хоть одну приводил?! Ну, скажи, сукин сын, – приводил?! Нет! А твои дивизиями маршируют! Если еще хоть одну шалаву мне прятать придется…
– Дмитрич, вот ей-богу, не буду больше! – Северьян вскочил и кинулся за дверь, напоследок бросив: – Манька, сиди, лахудра! Через полчаса вылазьте с Дмитричем!
Дверь захлопнулась. Сквозняк качнул ветку вишни за открытым окном, и на пол упало несколько белых лепестков. Черменский сердито посмотрел на ни в чем не повинную Маньку. Та тяжко вздохнула, пожала худыми плечами, примостилась на краешке смятой постели и деликатно отвернулась, ковыряя в носу, когда Владимир начал одеваться.
Через полчаса Черменский, толкая впереди себя сопящую проститутку, вошел в кухню. Северьян, паршивец, чин чинарем сидел за столом у самовара и солидно тянул из блюдца дымящийся чай. На столе стояло необъятных размеров блюдо с привезенными Натальей слегка помятыми в дороге пирогами, а сама Наталья крутилась у плиты. Даже со спины было заметно, как она располнела за зиму, и немудрено: Наташкиному животу насчитывалось уже полных пять месяцев.
– Доброго утра, Владимир Дмитрич, – с улыбкой поздоровалась она, поворачиваясь от плиты и закалывая на затылке размотавшуюся рыжую косу. При виде Маньки выражение Наташкиного лица осталось безмятежным. – И вам, барышня, здравствуйте. Чаю испить изволите?
– Благодарствуйте, дома выпью… – пролепетала Манька, пулей выскакивая в сени. Владимир едва успел сунуть ей ридикюль с честно заработанным полтинником.
Наталья преспокойно вернулась к плите, по-прежнему напевая «Стежки-дорожки». Владимир кинул на Северьяна яростный взгляд, друг невиннейшим образом уставился в потолок.
– Как дела в Раздольном? – мрачно спросил Черменский у Наташки. – Отчего ты не боишься в таком положении ездить по железке? Поберечься бы уже надо.
– А какое мое положение? – певуче отозвалась Наталья, бухая на стол тарелку с холодной ветчиной. – Самое что ни есть абнакновенное, бабье. И рази ж я барышня, чтоб беречься? В Раздольном, слава господу, благополучно все. Фролыча вот только на Василья пострел разбил, я уж ходила за ним, ходила, да чуть его малость отпустило – сейчас к вам понеслась. Он и сам велел: поезжай, говорит, Наталья, скажи, что пора пахать, земля-то уж подошла, ком об землю в пух разбивается, мужики давно сохи повытаскивали, не дело дожидаться-то, упустим землицу… Не годится старику тревожиться, Владимир Дмитрич, вы бы и правда возвертались! Без хозяев куда как худо, и Ванька совсем слушаться перестал. Я-то ему не начальство, и страху парню от меня никакого, цельными сутками при конюшне, с вороного не слезает… Четвертого дня табор цыганский пришел, так Ванька туда улепетнул – и боле не ворочался! Не увезли б они его еще, нехристи… А до школы два месяца нога не доходила! Я его стращаю – вот, мол, родитель приедет, выпорет, – а он мне только скалится, неслух!
– Надо бы взаправду возвращаться, Дмитрич, а? – осторожно произнес Северьян. – Упустим землю, весь хлеб коту под хвост сгинет… Еще неделя-другая – и уйдет погода-то! Ну, за-ради чего мы тут сидим? Каких милостей небесных дожидаемся? Нечего дожидаться-то тебе…
Владимир через стол в упор уставился на него. Северьян ответил таким же прямым взглядом. Наталья посмотрела на одного, на другого, решительно поднялась, накинула на волосы платок и взяла корзинку.
– Пойду до рынка прогуляюсь, к обеду провизью куплю какую… А вы, господа, промеж себя решите, как скажете – так я Фролычу и передам. Ввечеру уж и поеду, коли ваша милость будет.
– Осторожней, гляди, на рынке-то, чтоб не пихнул кто… – буркнул ей вслед Северьян.
Наталья обернулась с порога – и неожиданно объявила:
– Я вам, Северьян Дмитрич, конечно, не супруга и о дерзости этакой даже не помышляю! Вы меня, конечно, и вовсе не слушать имеете право! Только я вам все едино скажу: коли вы и дальше станете с улицы двугривенных девиц притаскивать, то очень просто можете дурную болесть словить. Вот страму-то будет опосля по лекарям бегать! Надо же осторожность иметь, коли брать – так уж хоть полуторарублевую, из заведения! Их и дохтура проверяют, и мадам следит! А уж вам, Владимир Дмитрич, и вовсе невместно! Серьезный человек-то какой, барин, в газетах пишетесь, а туда ж!
Эта проповедь оказалась бы воистину уничтожительной, не будь на веснушчатом лице Наташки широкой лукавой улыбки. Закончив сию прокурорскую речь, она кораблем выплыла в сени и уже там, совсем по-девчоночьи взвизгнув, расхохоталась в голос, оставив Владимира и Северьяна таращиться друг на друга в полной растерянности.
– Вот же баба чертова… – пробормотал Северьян, покраснев, насколько это позволяла его черная физиономия. – Такую комбинацию нам с тобой разбила… И регочет еще, проклятая, на всю Остоженку! Говорил я тебе, Дмитрич, надо было Маньку в окно кидать! Ничего, со второго этажа небось не убилась бы…