Дама полусвета (Душа так просится к тебе) - Туманова Анастасия. Страница 66

– Женись, брат, женись, – усмехнувшись, посоветовал Черменский. – Другой такой не сыщешь.

– Сразу ж опосля тебя! – огрызнулся Северьян, высовываясь в окно и провожая взглядом чинно идущую через двор Наталью. – Ну, Дмитрич… Поедем домой, что ль?

– Поезжай один, – коротко ответил Черменский.

Северьян, с досадой вздохнув, отвернулся от окна. Прошелся по комнате, разминая в пальцах папиросу и осторожно поглядывая на друга. Затем вполголоса произнес:

– Мне-то, сам знаешь, все едино. Хоть и на лето здесь останемся, без разницы, хотя хлеба и жалко. Но чего дожидаться-то? Говорил я тебе: тогда Софью хватать надо было, тогда! Зимой, у цыган, прямо у Мартемьянова из-под носа! Хватать да силком и увозить!

– Да, а Ирэн послать за извозчиком!.. – огрызнулся Владимир.

– И ничего, не померла бы небось! – вспылил и Северьян. – Она тебе не жена и не невеста, таковых на помойке за грош дюжина отпущается! Только разве в ей дело-то, Дмитрич?.. Ты три года около этой Софьи крутишься! Три! К ейной сестре в дом слободно вхож, и сколько разов ты там с Софьей виделся? Сто, а может, и боле! Кабы хотели, так давно б уж сговорились! В тиятре ейном мало разве вы нос к носу стыкивались? Сам рассказывал: здоровается и мимо идет! Из ресторана тогда зимой сам бог ей велел с тобой уехать – не поехала же! С этим своим чертом осталась! Так какого ж тебе еще рожна надо?! Чтоб она тебе в конце концов в глаза сказала, чтоб ты ее своим вниманьем не беспокоил?!

Владимир молчал. Умолк и Северьян, с сердцем сплюнув через окно в крапиву. В комнате повисла тишина, которую нарушала лишь звонкая перебранка воробьев за окном.

Северьян мог бы и и не напоминать о той морозной ночи в разгромленном ресторане: дня не проходило, чтобы Владимир не подумал об этом сам. Ничего не помогало: ни здравые, в общем-то, мысли о том, что он едва знает Софью, что все, что было между ними, – длинная ветреная ночь на берегу Угры, несколько писем, слишком поздно полученных адресатом, чужой обман и разговор – короткий, нелепый разговор, обрывки слов на усыпанном битым стеклом и снегом паркете. Как наваждение, как колдовской морок, изо дня в день стояли перед глазами зеленые, словно болотная трава, полные слез глаза Софьи, ее высыпавшиеся из прически каштановые кудри, исцарапанное в кровь лицо, прерывистый шепот: «Поздно… поздно… поздно…» С острой горечью Владимир думал о том, что, возможно, правы и графиня Анна, и Северьян: нужно было тогда попросту, никого не слушая, ни на что не обращая внимания, вынести Софью на руках из этого кабака, как украденную черкесскую княжну, сунуть ее в сани и пообещать извозчику по червонцу за версту – а там как бог пошлет. Что не позволило ему тогда сделать так? Страх, малодушие? Нет, тысячу раз нет! Он никогда не боялся Мартемьянова, даже четыре года назад, когда полностью был зависим от него, а уж сейчас… Присутствие Ирэн? Возможно… Категорический отказ самой Софьи? Да… именно так. Вновь и вновь вспоминая ту ночь, Черменский не мог не сознаваться самому себе: она действительно не хотела ехать с ним. Не нужно было даже слов: он понял бы малейший жест, движение ресниц, чуть заметный взгляд, едва различимый вздох… Но она не хотела. Почему? Владимир не знал. То, что Софья не любит Мартемьянова, было для него настолько ясным и очевидным, что не стоило даже размышлений. Тысячу раз об этом же ему говорила графиня Анна, до последнего не терявшая надежды свести Черменского с сестрой. А теперь графиня уехала, и Софья больше не служит в Большом. Видеться им более негде.

О том, что Анна Грешнева покидает Россию, Владимир узнал на Пасху от Газданова, который ворвался к нему в третьем часу ночи взбудораженный настолько, что Черменский сначала решил, что Сандро пьян.

– Газданов, ты с ума сошел? Иди спать… Ты откуда здесь взялся, я думал, ты в Берлине… Который час? Христос еще воскрес?.. Напился ты, что ли?

– Я нэ пьян! И нэ в Берлине! Воистину воскрэс еще вчера, бог с ним, нэ до него! – По акценту Сандро Владимир тотчас понял, что тот взволнован сверх меры, и вынужден был оторваться от подушки.

– Сядь и слушай, – велел Газданов, оседлывая стул и решительно поворачиваясь к другу.

Тому пришлось кое-как усесться, принять заинтересованный вид и начать внимать сбивчивому, сумбурному рассказу Сандро. Сначала Владимир действительно слушал его сквозь наваливающийся сон, затем закурил, встал и принялся ходить по комнате, а когда Газданов закончил и в упор уставился на друга черными, как бездна, глазами, остановился перед ним и взволнованно спросил:

– И когда же ты все это узнал?

– Полчаса назад от нее самой! Анна рассказала мне все!

– И… что же ты?

Газданов молчал.

– Ты… ушел? Оставил ее одну?!

– Она велела уйти, – растерянно ответил Сандро. – Сказала, что никогда не выйдет за меня замуж… ни через год, ни позже… Что все кончено, и для нее так будет лучше… И я…

– И ты, баран осетинский, послушался?!! – загремел Владимир так, что Северьян на печи, до сих пор усиленно прикидывающийся спящим, свесил с полатей голову и сонно забурчал о своей несчастной жизни, в которой нет покоя от господ ни днем ни ночью.

– Заткнись! – хором рявкнули на него Газданов и Черменский. После чего Владимир подошел к вставшему ему навстречу Сандро и холодно произнес:

– Я, признаться, думал о тебе лучше. И еще осенью предупреждал, что к графине Грешневой нельзя подходить с обычными скотскими мерками. Твои мозги государственного деятеля, оказывается, гроша ломаного не стоят, когда дело касается женщины! Подумай хотя бы, свинья, на какую опасность она пошла ради тебя! Ты лучше всех знаешь, на что был способен Анциферов! Представь, что могло бы случиться, если б младшую сестру графини постигла неудача! Если бы застрелили или взяли в тюрьму ее друга, ее саму, если б всплыло твое имя… Три человека рисковали ради тебя, из них – две женщины, родные сестры! Черт с тобой, Газданов, поступай как знаешь! Но со своей стороны клянусь: если ты оставишь Анну, я тебе, во-первых, набью морду, во-вторых, вызову тебя на поединок и застрелю, в-третьих, прерву с тобой все отношения!

– Сначала застрелишь, а потом прервешь? – попытался пошутить Газданов, но было заметно, что он очень смущен и совершенно сбит с толку.

– Как тебе угодно! – отрезал Черменский, потушив папиросу о подоконник и выбрасывая ее в форточку. Затем он сделал несколько шагов по комнате и, не глядя на Сандро, сказал: – Или ты сей же час идешь к Анне, или… я не желаю тебя больше знать.

– Да пойми… – начал было Газданов, но Черменский, подойдя, с силой сжал его плечо.

– Это ты пойми, дурак, что сейчас теряешь одну из лучших женщин в России! И, видит бог, будешь жалеть об этом до конца дней своих! И не говори потом, что я не пытался тебя удержать!

Сандро поднял голову. Коротко сверкнул из темноты глазами. Хотел было что-то ответить, но не стал и молча, быстро вышел из комнаты. Черменский с размаху сел на развороченную постель, снова потянулся за папиросами, проворчав сквозь зубы: «С-собачий сын…»

– Лихо ты с ним, Дмитрич! – Северьян спустил с полатей босые пятки и, спрыгнув вниз, бесшумно прошелся по комнате. – Ажник меня мороз по хребту продрал, лежу и думаю себе: вот-вот мордобой начнется, а на Пасху все ж таки грех… – Он остановился прямо перед Владимиром и медленно, без улыбки произнес: – Вот нашелся бы добрый человек да тебя самого эдак-то к Софье отправил, – уж я бы за его здоровье во-от такую свечу в церкви воткнул!

– Замолчи, – отрывисто велел Черменский. Повалился навзничь на постель и закрыл глаза.

Через две недели он провожал на вокзале Газданова и Анну, уезжавших за границу. Оба они показались Черменскому больше растерянными, чем счастливыми, Анна плакала не скрываясь и упрашивала Владимира: «Умоляю вас, Володя, что бы ни случилось, не оставьте Софью! Она любит вас, поверьте, но я ничего не могу более сделать для вас обоих! Вообразите, она хотела ехать провожать меня до поезда, но, узнав, что здесь будете вы, отказалась напрочь! С ней нет никакой возможности спорить! Потерпите еще немного, у меня предчувствие, что вскорости это как-то разрешится…»