Сорвать заговор Сионских мудрецов - Шамир Исраэль. Страница 31

Однако не только закон церкви, но и еврейский закон разрешает применять пытки. Это говорит не только Алан Дершовиц, но и еврейский эксперт по этике, доктор рабби Ашер Меир, сотрудник Центра по изучению этики. Вот его статья с заголовком «Еврейская этика пыток». Раввина спрашивают: «Что учит иудаизм о пытках подозреваемых с целью получения жизненно необходимой информации?». Ашер Меир дает следующий ответ: «Всякий человек, обладающий информацией, способной спасти другого, обязан раскрыть ее. Право на самооборону оправдывает физическое воздействие против носителя такой информации ради ее получения. Если лицо, обладающее сведениями чрезвычайной важности, отказывается их сообщить, то это может привести к жертвам… Право убийства преследователя позволяет применять любую форму физического воздействия, включая и нанесение увечий, во имя спасения преследуемого. По еврейскому закону, владеющий информацией обязан помочь другим. Как это ни парадоксально, но санкция на применение пыток является гуманным признанием человечности пытаемого, а не бесчеловечным деянием. Нам разрешено причинять ему боль именно потому, что мы рассматриваем истязаемого, невзирая на его враждебность к нам, как человека, имеющего этические обязанности по отношению к другим людям».

Итак, церковное следствие «имело право причинять боль евреям именно потому, что мы рассматриваем истязаемых, несмотря на их враждебность к нам, как людей, имеющих этические обязанности по отношению к другим». «Санкция на применение пыток является проявлением гуманности», и евреи применяли эту норму во многих израильских тюрьмах, в тюрьме аль-Хийям в оккупированном южном Ливане; они же служили консультантами в Абу-Грейб. Так почему несправедливо применять еврейские законы к самим евреям?

Пытки применяются и в США.

Но вернемся к статье йельского ученого. Далее он пишет: «Папа вмешался и приостановил процесс. Протесты венецианцев и еврейской общины заставили папу Сикста VI назначить доминиканца Батиста Деи Джудичи, епископа Вентимиглии уполномоченным Святого престола для расследования дела. Процесс в Тренто проходил с большим числом нарушений. В 1247 г. Папа Иннокентий IV запретил суды по ритуальным убийствам, в связи с процессуальными нарушениями и насилием против евреев. Таким образом, задачей судей было установить сам факт злоупотреблений и чрезмерного применения силы на суде в Тренто».

Вы можете себе представить, чтобы папа или президент запретили судить представителей духовенства за педофилию или банкиров за денежные хищения? Престол св. Петра задолжал евреям, и потому выступал их защитником. Предполагалось, что епископ Вентимиглии прекратит процесс, но на его пути встал народ. Ведь элиты всегда были хорошо расположены к евреям, чего нельзя сказать о простом народе.

Для доктора Тоаффа, которого преследуют за приверженность истине, история не окончена. Она не окончена потому, что еврейское ханжество и лицемерие необходимы для давления на Иран и нападений на Газу. Им хочется быть сильными и святыми мучениками одновременно. Но это орешек не по зубам.

Восточные войны

Достали!

Эта история могла произойти где угодно, но произошла в Иерусалиме. Конечно, Иерусалим — святой город и сердце конфликта между евреями и арабами, но тут живут обычные мужчины и женщины, не говоря уж о котах и псах. Эта история так и просится в кино на экран, потому что в ней есть романтическая любовь, юные красивые любовники, разлученные предрассудками, жестокие судьи, непреклонное давление власти, ярость и смерть.

Несколько дней назад молодой иерусалимец вскарабкался на свой трактор — он работал в строительной компании — и рванул по центральной улице города в пароксизме ярости, наезжая на машины и автобусы. Его бунт был недолгим — через несколько минут беднягу застрелили. В общем-то, нередкая история в наши дни, и в любые дни. Это крайняя реакция человека, которого достали — достали власти, достало общество.

В зависимости от характера, припертый к стене человек кончает собой, погружается в пучину наркотиков и алкоголя — или в порыве ярости уничтожает все вокруг. Ярость — человеческий ответ на нечеловеческое давление. Джек Лондон воспел Ярость в одноименном рассказе. «От живота веером» мечтал отстреляться по толпе Юлий Даниэль в повести «День открытых убийств». В жизни яростный бунт встречается чаще, чем в книгах. В Питере недавно бульдозерист снес бараки строителей и задавил двоих. В Америке такие случаи происходят куда чаще — ведь Голливуд воспел яростный бунт во множестве фильмов, а давление государства там пожестче, чем у нас. Таким бунтовщиком был Марвин Химайер, о котором написал замечательный очерк наш коллега Товарищ У (см. приложение). Этого американского рабочего достали городские власти, местная газета, конкуренты — и он взбунтовался, сел на бульдозер и смел с лица земли здание муниципалитета, редакцию газеты и еще десяток домов, а потом застрелился. Но молодого иерусалимского тракториста Хусама Дуэйта достали так, как и не снилось Химайеру.

Хусам родился уже под еврейской оккупацией, и вырос на восточной окраине Иерусалима. Его село Сур Бахр, оказавшееся в пределах города, неплохое место — дома просторные, окружены садами, за околицей — просторы пустыни с пастухами и овцами, и до Вифлеема и старого Иерусалима рукой подать. Еще ближе — новые еврейские районы Армон ха-Нацив и Хар Хома, построенные на бывших землях села. Как и другие молодые люди, выросшие в дальних районах Восточного Иерусалима, Хусам жил в сумеречной зоне между евреями и палестинцами. Он свободно говорил на иврите и по-арабски, у него были друзья — евреи и палестинцы. Паспорта и гражданства ему не дали, хотя он и его предки родились в Иерусалиме, но был у него документ, в отличие от сотен тысяч других арабов. Правда, документ был второго сорта, с графой «араб-негражданин», но с ним он мог отправиться в Тель-Авив или в Западный Иерусалим совсем как человек, как мы с вами. Правда, по пути его зачастую останавливал «мишмар ха-гвуль», безжалостный ОМОН, обыскивал, проверял документы, а то и задерживал и избивал без особых причин — чтобы напомнить арабу, что он араб. Правда, он не мог рассчитывать на хорошую работу.

Но Хусам был молод и не так легко поддавался отчаянию. Восемь лет назад он повстречал юную русскую девушку Марину. Ему было 23, ей 19, и они оба полюбили друг друга. Они жили вместе одно время в Тель-Авиве, одно время — в Сур Бахре, и предполагали пожениться.

Русские — это особая статья в израильской мозаике. Хотя в большинстве своем они номинально считаются «евреями», но сами они себя так не позиционируют. Еврейство не стало для них главной и основной характеристикой человека. Их не учили шовинизму смолоду. В Советском Союзе, и в его странах-преемниках мальчики и девочки влюбляются, не задумываясь о пятой графе. Впрочем, так же обстоит дело и в Америке, и в Европе, но Европа и Америка не переживали страшного кризиса и перестройки, и оттуда «номинальные евреи» не бежали в Израиль.

В Израиле к русским отнеслись пренебрежительно, как к нищим беженцам, — как к таджикам или лимите из Тамбова в богатой Москве. Еще вчера они были детьми врачей и учителей, а сегодня они стали потенциальными правонарушителями, которым еще надо послужить в армии, а потом стать хорошими штукатурами или программистами. С заносчивыми и пустыми «детьми из хороших израильских семей» они не встречаются, а дети из бедных марокканских районов слишком далеки от них.

Палестинская арабская молодежь куда ближе к русским. Они не помешаны на деньгах и армейской службе, хорошо одеваются, следят за собой, вежливы, больше похожи на европейцев и не смотрят на русских свысока. Поэтому русско-палестинские романы — совсем не редкость. В моем окружении одна русская девушка вышла замуж за паренька из Батира, села возле Иерусалима, и живет там со своей новой семьей. Другая знакомая дружила с палестинцем-компьютеристом два года, и они расстались по каким-то своим причинам.