Вкус яблочных зёрен (ЛП) - Хагена Катарина. Страница 45

расценивали как возбуждённую, утомительную, эксцентричную и поверхностную. Она

говорила такие вещи как "ах, я плюю на людей здесь, плюю на них, как на мягкую косточку

в шершавой кожуре". Всё же, это был только предлог, который она находила, чтобы быть

наглой и безмятежной. Госпожа Омштедт очень скоро стала одинокой, и плюнула на это.

Особенно хорошо она могла об этом свистеть, когда выпивала, тогда она свистела так гадко

и радостно, как птичка.

Господин Омштедт был разочарован. И беспомощен. И прежде всего, его тут не было.

Днём, когда Макс пришёл из школы, и нашёл мать лежащей на террасе в пижаме при

минус семи градусах, её увезли в больницу на машине "скорой помощи" с мигалками. Она не

замёрзла от холода, но легла в больницу и прошла четырёх недельное лечение от

алкогольной зависимости. Максу тогда было шестнадцать, Мира была уже в Берлине.

Каменная стена в то время ещё там стояла и дорога в Берлин предполагалась долгой.

Госпожа Омштедт справилась с этим. Она начала много работать для церкви, не

потому что неожиданно нашла Иисуса Христа, но потому что труд в церковной общине

напомнил ей о тесной связи немцев в Стамбуле. Женщина организовывала проведение

мероприятий, загородные прогулки, доклады, проводы на пенсию, турпоходы и посещала

женщин в округе. Она пыталась не так много времени проводить дома в одиночестве.

В настоящее время в этом доме жил только Макс и приходил на кладбище, чтобы пить.

И у него также больше не было женщины. В сущности, он должен был выглядеть

сломанным. Я подумала об этом и отыскивала на его лице эти следы. Макс наблюдал за

мной и прищуривался.

— И? — спросил он. — Что, нашла?

Мне стало стыдно.

— Почему? Что ты имеешь ввиду?

— Ну, я же вижу, что ты сейчас ловишь меня на слове, ищешь улики, чтобы обличить

меня как соучастника.

Теперь я сильно покраснела. Я могла это почувствовать.

— Ты сумасшедший.

— Итак, я бы так сделал на твоём месте.

Он пожал плечами и отпил глоток. Я осторожно спросила:

— По какой причине ты должен был захотеть пить?

— Что ты хочешь услышать? А если я скажу "чтобы забыть", да?

Я укусила щёку с внутренней стороны и посмотрела вдаль. Неожиданно я захотела,

чтобы мужчина пошёл домой. Я хотела завтра утром отказаться от наследства и тоже

поехать домой. Я не хотела быть здесь и сейчас. Я также больше не хотела говорить. Он

должен уйти.

Макс снова провёл ладонью по лицу.

— Мне жаль, Ирис. Ты права, я — сумасшедший. Я не хотел делать тебе больно, тебе

меньше всего. Это просто, я здесь хорошо устроился. В моей жизни, я думаю. Я ни в чём не

провинился. Это было не волнующе, но я не хотел ничего волнующего. Я не хотел этого. Я

хотел спокойствия. Без неожиданностей. Я хорошо ухватился за всё это, я не причинил

никому боли, никто не болит у меня. Я ни перед кем не виноват, никто передо мной. Я не

разбиваю сердца и никто мне. И когда ты вернулась сюда, после не знаю скольких лет… Ты

выныриваешь везде – и я говорю это с нырянием в прямом смысле, и я каждый раз

испытываю огромный ужас. И, поистине, я даже начинаю радоваться этому! И я также знаю,

что через пару дней ты, вероятно, снова исчезнешь навсегда. И теперь я больше не могу

спать, я даже больше не могу поехать плавать без падения с велосипеда из-за острой

сердечной аритмии. Чёрт, я красил ночью курятник! Так я всё таки тебя спрашиваю, что

может быть хуже?

Я хотела засмеяться, но Макс покачал головой:

— Нет. Не-е-е-е-ет. Избавь меня от этого. Собственно, чего ты хочешь?

Солнце почти зашло. Оттуда, где мы сидели, мы могли видеть липы впереди на

подъездной дорожке к дому. Последний золотисто-зелёный свет дрожал в их листьях.

Когда Мира тогда стояла и видела, как Инга смотрела на то, как Розмари целовала в

губы Петера Клаазена, она выплеснула весь лимонад. Девушка поставила оба стакана, свой и

для Розмари, рядом с собой на траву и прикусывала зубами своего маленького красного рта

тыльную часть правой руки до тех пор, пока та не стала кровоточить. Глаза Розмари

серебристо поблёскивали, когда она мне об этом рассказывала.

На следующий день после поцелуя, Мира пошла к бензоколонке и ждала до тех пор,

пока Петер Клаазен освободиться. Он давно её увидел и не хотел говорить с ней. Мужчина

мучил себя упрёками и не осмеливался говорить с Ингой от страха, что она могла бы

окончательно его прогнать. Розмари просто захватила Петера врасплох. Он ничего не хотел

от неё, он хотел Ингу.

Мира прислонилась к его машине, когда Петер хотел сесть в неё и уехать домой. Она

сказала, что он должен взять её с собой потому, что она знала нечто, что может его

заинтересовать, и это должно подействовать в истории с Ингой. Что мужчина мог сделать

другого, кроме как открыть ей пассажирскую дверь?

— Мы едем к тебе, — приказала Мира, и он кивнул.

Дома Петер провёл её в комнату. Мира села на диван и сказала ему то, что тот уже

знал: Инга видела, как он целовал Розмари и хотела бы, чтобы Петер не приходил снова в их

дом, ни для дополнительных уроков, ни для каких-то встреч. Инга дальше добавила, что едва

ли разумные люди станут соблазнять несовершеннолетних школьниц, которых обучают.

Таких людей она глубоко презирает. Для Петера всё рухнуло. Он склонил голову на стол и

заплакал. Мира ничего не сказала. Она наблюдала за ним глазами, которые выглядели так,

как будто у неё в голове всё перевернулось вверх ногами, и думала о Розмари. Потом думала,

что Розмари целовала этого мужчину. Итак, Мира сняла своё чёрное платье. Петер Клаазен

смотрел на неё, но не видел. Девушка носила чёрный бюстгальтер, её кожа была очень

белой. Она расстегнула его рубашку, но он еда это заметил. Когда Мира положила ему на

плечо свою руку, мужчина думал об Инге и о том, что эта странная чёрно-белая девочка

перед ним была последним, что его связывало с Ингой.

Мира взглянула на его рот, которого касался рот Розмари. Слишком поздно Петер

Клаазен понял, что Мира была девственницей, но возможно, на самом деле, он не хотел

замечать этого раньше. Мужчина отвёз её домой, она была бледная и не сказала ни слова.

Когда Петер Клаазен зашёл назад в свою комнату, его взгляд упал на письмо с

предложением работы недалеко от Вупперталя. Когда оно пришло, Петер даже не принял его

во внимание. Всё же, теперь ничего больше не было так, как раньше. Той же ночью он

письменно ответил на него и согласился. Неделей позже мужчина двинулся в Вупперталь. С

Ингой Петер никогда больше не разговаривал.

Мира забеременела. С первого раза. При этом она ненавидела Петера Клаазена. И, так

или иначе, он уже давно исчез. Она рассказала это Розмари, когда они сидели в кухне и пили

яблочный сок. Это было как всегда — яблочный сок, красная клеёнка на столе, и в то же

время ничего больше не было как раньше.

Розмари сказала:

— Ты сделала всё из-за меня, правильно?

Мира только смотрела на неё, Розмари сказала Мире:

— Это нужно удалить.

Мира молчала и качала головой.

— Пусть это исчезнет, Мира, — говорила Розмари. — Ты должна. — Та качала

головой, она смотрела на подругу, и можно было видеть белый цвет между нижним веком и

карей радужной оболочкой глаза.

— Мира. Ты должна. Ты должна!

Розмари наклонилась над кухонным столом и крепко поцеловала Миру в губы.

Поцелуй продолжался долго, обе задыхались, когда Розмари снова села на своё место. Мира

всё ещё ничего не говорила, теперь её лицо было очень белое, и она перестала качать

головой. Девушка пристально смотрела на Розмари, которая оглянулась, открыла рот, чтобы