Портрет незнакомца. Сочинения - Вахтин Борис Борисович. Страница 129

Следующий, десятый признак «болезни Джонса» — несвобода труда. В Народном Храме всеми рабочими местами и иными должностями монопольно распоряжался Джонс, что ему было нетрудно сделать, поскольку он реально (а не на словах) владел всеми финансовыми и материальными средствами секты, к тому же сектантов было не так уж и много, один человек вполне мог «дойти до каждого».

В КНР с ее многомиллионным населением до каждого, разумеется, не добраться, поэтому такого полного порядка, как в Джонстауне, достичь невозможно. Но Мао Цзэдун и его группа, которые монопольно, бесконтрольно и ни перед кем не отчитываясь, распоряжались всем без исключения имуществом страны, наладили систему управления кадрами и слежки за ними, так что не только регулировали пополнение нужными людьми армии ганьбу, но и могли в любой момент лишить работы каждого рабочего, крестьянина, рикшу, парикмахера, инженера, учителя, врача и пр. Менять место работы было запрещено категорически, переезжать по своей воле из одного района страны в другой тоже. Одновременно была поставлена в зависимость от труда самая жизнь каждого человека («кто не работает, тот не ест»), и люди в руках работодателя становились настолько беспомощными, что послушания удавалось добиться практически от всех, не прибегая к крайним мерам насилия. Правда, при этом нужно было работающих кормить (пусть плохо, но так, чтобы восстанавливать их силы), одевать (пусть бедно, порой по карточкам, но так, чтобы они не мерзли и не болели) и давать им хоть какое-то жилье. Этот нищенский, но для поддержания сил и жизни все-таки достаточный уровень жизни подавляющего большинства народа лучше всего свидетельствует о подневольном характере труда тех, во имя которых Мао Цзэдун (как и Джонс) якобы действовал.

Последний признак, одиннадцатый, на котором я остановлюсь, — насилие, террор. Джонс пугал своих подданных внешними врагами и ядерной катастрофой; он развивал в них чувство вины перед сектой и ее руководителем; он подвергал их унизительным и жестоким наказаниям; он поощрял их доносить и оговаривать друг друга; он угрожал им смертью и приводил эту угрозу в исполнение. Все это, но уже не в «малой группе», не в микроклеточке, а в огромном общественном организме, происходило и при Мао. Страна изо всех сил вооружалась против придуманных врагов, активисты лезли из кожи вон, стараясь угодить «верхам»; людей «перевоспитывали» нарочито унизительным и непривычным трудом; процветали тайные доносы; по любому поводу и без всякого повода, за независимость мышления и откровенность в словах людей жестоко наказывали, заключая в тюрьмы и лагеря; широко применялись смертная казнь, в том числе публичная…

Что же в природе человека делает его настолько предрасположенным к самоубийственному заболеванию?

Роберт Лифтон был, как мне кажется, близок к истине, когда писал о стремлении к бессмертию как силе, двигавшей Джонсом и его последователями. Но, видимо, точнее говорить о стремлении избавиться и от жизни, и от смерти, а это не обязательно предполагает тяготение к бессмертию, дело тут в восприятии жизни и свободы, как бремени. Смерть может померещиться — и подавляющее большинство людей испытало это на собственном опыте — освобождением от трудностей, от проблем, от невыносимых противоречий.

Однако это лишь поверхностное, простое, знакомое каждому проявление гораздо более глубоких, скрытых переживаний, свойственных не только отдельному человеку, но и совокупности людей.

Дело в том, что по объективным причинам род человеческий пока не в состоянии сплотиться настолько, чтобы прекратить взаимное убийство и истребление. Более того, зло, которое люди причиняют друг другу, не уменьшается по мере технического прогресса человечества, так что пока люди еще не способны совокупно действовать в общих интересах. В результате людские массы движутся еще стихийно. В это движение втягиваются и для него необходимы все виды человеческих свойств, характеров, деятельности; для этого движения горючим служат бесчисленные различия между отдельными людьми, их объединениями, слоями, стратами, классами. В ходе истории мы наблюдаем, как постоянно возрастает производство людьми энергии, создаваемой с помощью антиэнтропического преобразования окружающего нас мира. От участия в этой стихийной деятельности человек уклониться практически не в состоянии. Обыденное бремя труда, которое ложится на плечи людей в ходе этой стихийной работы, вызывает желание от бремени избавиться не тогда, когда, так сказать, работа будет закончена, человечество выполнит свою природную функцию, сделав что-то такое, чего без самопознания природа сделать не может, а сейчас, немедленно, чтобы испытать высшее счастье полного и совершенного освобождения. Первой смерти, смерти, так сказать, естественной, вызванной участием в движении космических структур, люди стремятся противопоставить смерть вторую — самовольное, бунтарское освобождение от «рабства», от «подневольной», не по их замыслу осуществляемой работы. Попытки такого «освобождения» обладают исключительной притягательностью, кажутся торжеством духа над материей, но оборачиваются, разумеется, только гибелью, потому что человечество находится еще в самом начале своего исторического пути.

Жителей Джонстауна погубила болезнь, не менее страшная и смертоносная, чем болезни тела, не менее распространенная, чем они. Мне кажется, что история возникновения и гибели Джонстауна — первый в мире случай, когда мы можем проследить эту болезнь от самого ее начала (появление очень активного, высококонтактного человека — возбудителя, микроба болезни) и до самого конца (самоубийства той группы, которая объединилась вокруг возбудителя).

Трагедия в Гайяне освещает самую главную для людей, коренную проблему — борьбу внутри каждого человека и всего человечества трех сил: жизни, смерти и бессмертия. Это не какие-то мистические, нематериалистические силы, а вполне постижимые, отражающие тот материальный факт, что человек сначала физически растет (то есть в нем господствует жизнь), затем достигает максимума этого роста (назовем этот момент «точкой бессмертия») и, наконец, медленно, но неотвратимо разрушается (в нем торжествует начало смерти) и исчезает.

Смерть, как очевидно, не зависит от индивидуальной воли и от «свободы выбора». Поэтому важнейший вопрос вот какой: существует ли у человечества в целом возможность победить смерть или, по крайней мере, создать такое общество, в котором вся система ценностей и все поведение людей определялось бы борьбой со смертью — как естественной, наступающей в результате свободной игры природных и общественных сил, так и «искусственной», то есть самоубийственной, насильственной?

Смерть вторая — мятежная, самодеятельная, от своих рук, — порождается не природой, а самим человеком, его внутренними качествами, его «свободой воли». Иногда она опустошает целые народы. В 1975 году в Кампучии жило семь миллионов человек; на страну никто не нападал, не было ни стихийных бедствий, ни опустошительных эпидемий — но три миллиона человек погибло, а правители страны, получившие высшее образование чуть ли не в Сорбонне, готовились истребить еще столько же — и все во имя чего-то неясного, смутного, что они называли не то справедливостью, не то счастьем. Народ погибал, повторяю, без внешних причин — изнутри шла на него смерть, так что не остается никаких сомнений, что его постигла самоистребительная болезнь. Похожие явления наблюдались и в Китае 1966–1976 годах.

Понятие социальной болезни, больного общества (эти слова я употребляю не как метафору, а в их прямом смысле) требует, чтобы имелось представление о норме, о здоровом обществе. Главная трудность здесь в том, чтобы не смешивать понятие «здоровое» с понятием «идеальное». Идеально здорового общества пока не существует, как не существует идеально здорового человека (каждый обречен умереть), но тот факт, что нет людей без хоть каких-нибудь отклонений от нормы или расстройств в организме, не мешает медицине говорить о ком-то, что он «здоров» (как любят выражаться врачи — «практически здоров»). Однако относительно здоровые общества, несомненно, были, есть и будут — это те, которые живут, умирая «естественно», повинуясь законам природы и общества, а не стремятся победить смерть самоубийством.