Портрет незнакомца. Сочинения - Вахтин Борис Борисович. Страница 128

Шестой признак — полная монополия на информацию. Многочасовые речи Джонса свидетельствовали не только о его мании величия — они к тому же не позволяли слушателям чисто физически, не оставляя времени, ни узнать что-либо самим, ни обменяться мнениями, ни даже задуматься. Полный их аналог — многочасовые ежедневные собрания, которые происходили в Китае решительно везде и всюду и от которых участники балдели, голова шла у них кругом и они становились замороченными не только духовно, но и физически.

Седьмой признак, тесно связанный с предыдущим, — запрет покидать такое общество. Об этом подробно говорилось выше. Это позволяет измываться над жертвой, которая не может ни скрыться, ни убежать. В Китае, где все понятия при Мао были вывернуты наизнанку, действовал какой-то неписаный, но многими принятый, дикий моральный закон, чуть ли не основной моральный закон, согласно которому жертва поступает подло, если она лишает палача возможности над ней измываться. Помните, как Джонс жаловался после надругательства над достоинством очередного «сектанта» в «плановой комиссии», как ему и другим садистам тяжело на душе от того, что им приходится «такое» переживать? Так и в Китае — палачи требовали от жертв как бы признания того, что страдания их и палачей — общие, что и те, и другие как бы приносят в момент наказания, преследования или казни нечто на один алтарь. Иногда это убеждение выражается с такой наивностью и прямотой, что просто диву даешься — как же можно искривить прямое и запутать простое! Вот, например, китайский литературовед излагает историю древнего поэта Цюй Юаня (340–278 гг. до н. э.), который жил в царстве Чу, не смог угодить своему государю, попал в опалу и был сослан. В ссылке поэт, не пожелав отказаться от своих взглядов на политику Чу, не видя возможностей провести их в жизнь, покончил с собой. Несколько позднее другой поэт сказал в оде, посвященной самоубийце, что государь Чу был правителем недостойным, глупым и жестоким, и Цюй Юаню следовало просто уехать служить в другое место, благо тогда на территории Китая государств было много — как, скажем, в древней Элладе. И комментатор наших дней спешит пресечь эту крамольную идею: «Автор скорбит о Цюй Юане и только поэтому так говорит. Разумеется, он знает, что Цюй Юань не может отречься от Чу и служить другому государству».

Описывать один за другим признаки «иудиной болезни» — занятие необходимое, хотя надо бы, конечно, постараться сделать это описание как-то позанятнее, поувлекательнее. Но — не получается занимательно. К тому же ни одной новой, оригинальной идеи здесь нет — все эти признаки и особенности давно уже описаны. А если нет ни одной свежей мысли, то зачем же писать? Дело в том, что хотя и нет здесь никакой свежей идеи, но стоит предпринять хотя бы попытку ответить на вопрос, пусть ответить только очень предварительно, гипотетически, но все-таки как-то попробовать ответить, потому что вопрос очень уж неприятный: почему, несмотря на то, что все, о чем тут идет речь, известно миллионы лет, люди до сих пор ничего не научились предпринимать, чтобы от напастей такого рода избавиться или, по крайней мере, их предсказывать и предвидеть? Что мешает нам заранее раскусывать Джонсов, Пол Потов, Мао и им подобных и бежать от них сломя голову? Мысли-то все известны, непонятно «только одно» — почему не от гибели люди бегут, а к ней устремляются…

Восьмой признак — полное несоответствие того, каким это общество является, тому, каким бы оно хотело предстать перед внешним миром и даже перед самим собой. Такой социум хотел бы казаться раем, а является на деле адом; он хотел бы предстать лучшим в мире, а является худшим…

Но если отвратительный, смертоносный характер секты Джонса неоспорим, то как доказать, что маоистский Китай был адом? Не поднимутся ли сразу же протестующие голоса путешественников и дипломатов, которые побывали в Китае и ничего там компрометирующего правление Мао не обнаружили? Поднимутся, будьте уверены. О таких «свидетелях» очень хорошо написал тот же Пьер Риксман:

«Я знаю людей, которые в течение двадцати лет регулярно приезжали в Китай, но ни разу не ездили в автобусе, ни разу не съели лапши на уличных лотках, ни разу не поужинали и не провели неформального вечера в дружеской семье». По мнению Риксмана, такие люди даже не задумываются, как это Чэнь Бода, личный секретарь и довереннейшее лицо Мао Цзэдуна, вдруг был объявлен мошенником, а Линь Бяо, соратник и преемник великого кормчего — заговорщиком и убийцей…

Решающее доказательство можно получить только тем путем, которым оно досталось Краузе в Порт-Кайтума — личным опытом, переселившись в Китай. Но здесь я веду речь о симптомах болезни — и таким симптомом является, по моему мнению, решительный разрыв между «быть» и «казаться», обнаруживающийся в том, что монополизированные средства массовой информации старательно избегают сколько-нибудь серьезного критического разбора положения дел в какой бы то ни было мало-мальски существенной области жизни и что на всю страну наброшено покрывало тайны. Обнаружить этот симптом постороннему наблюдателю без специальных с его стороны усилий и, тем более, без знания языка чрезвычайно трудно — вспомните, как нелегко было Краузе проникнуть в сарай-общежитие. Врут все — газеты, радио, телевидение, люди с трибун и в своем кругу (нет «своего круга» — доносительство поощряется и цветет повсеместно), врут книги, брошюры, гиды, переводчики… Все настолько привыкают к лжи и маскировке, к иносказаниям и эзопову языку, что не верят ничему, то есть становятся безразличными к тому, что правда, а что обман. И все-таки тон выдает — слишком уж ослепительны улыбки, восторженны слова, бравурны песни, оптимистичны предсказания…

Девятый признак — постоянная потребность в отречении от прошлого, в переосмыслении его. Ведь прошлое такого социума — это то самое будущее, во имя которого оно якобы и существует. Напомню стоны Джонса в предсмертные дни — как он мечтал начать все сначала, вернуться во время, предшествующее разоблачениям Килдэфа! Может быть, он даже искренне верил, что все пошло бы иначе, не будь этого проклятого эпизода, что причины его неудачи и позора не в нем самом и в его теории и практике, а только в этой статье, в «травле» и «гонениях» со стороны его врагов. Он, вероятно, не мог и мысли допустить, что обречен навсегда творить одно зло за другим, что никакого искупительного будущего у него нет, что через какое-то время ему предстоит вновь возненавидеть прошлое (то самое, которое сегодня — будущее), что вся его жизнь не удалась и что он ничего уже не изменит, если не изменится сам. А если возникает даже подозрение на такую участь, подобную судьбе колдуна из «Страшной мести» Гоголя, то сердце захлебывается от ненависти к людям, которые тут же начинают казаться толпой ничтожеств, обреченной вечно прозябать в темноте, глупости и собственных грехах, так что никогда не достичь этому сброду света, при котором станут явными ложь, обман и преступления его, Джонса. Как тут не кинуться уничтожать и гнуть, прежде всего, людей с независимым суждением, вообще всех, возвышающихся над «толпой» глубиной понимания, честностью, прямотой?

В Китае история при Мао переписывалась все время заново, а писатели — в этой стране издревле единственные хранители совести — либо запрещались (или уничтожались), либо доводились с помощью террора до отказа от обязанности вершить нравственный суд и охранять язык от замены его ньюспиком… Это переделывание прошлого заметно как в мелочах (я сам видел советский станок, с которого была сбита марка), так и в крупном — сейчас те же люди, что одобряли «культурную революцию» 1966–1976 годов, ее осуждают. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать неизбежное перетолкование (или попытки предать забвению) прошлого и впредь, так что к туману, окутывающему будущее, добавится густая мгла, скрывающая прошлое — пророческие слова написаны были на лозунге в Джонстауне: «Кто забывает прошлое, тот обречен пережить его снова». К сожалению, трагедии в истории не всегда повторяются, как фарс и комедия, достаточно вспомнить Первую и Вторую мировые войны…