Круг замкнулся (СИ) - Кокорева Наташа. Страница 63
— Ровнее спил! — выкрикнул один из них, тряхнув необъятными рукавами — конечно, сам-то он в такой одежде работать не может!
Парнишка, на которого кричал надзиратель, выделялся штанами и рубахой на пуговицах. Белянка вгляделась — да это и не парнишка вовсе! Девушка, что вчера была со Стелом, сидела, обхватив ногами толстенный ствол, и остервенело пилила — даже не дёрнулась от крика, лишь повела узким плечом, вытерла локтем со лба пот, смяв линялые кудряшки, и вновь принялась пилить. Свежая древесина побагровела — из кулака тоненькой струйкой потянулась кровь.
Мозоль сорвала! Но не остановилась.
Ни капли боли, на капли обиды не вырвалось наружу — ледяное спокойствие и мертвенный взгляд. Белянку пробрал озноб. Как можно до такого довести человека? Что нужно с ним сотворить, чтобы он не замечал боли собственного тела? Или так плотно закрылся от мира, что никак не почуять души? Они этому хотят научить? Да они же и не люди вовсе! Не в силах больше смотреть, Белянка опрометью бросилась к реке, где плотным кольцом сбились деревенские.
Будто неистовый и неведомый зверь, толпа рычала, лягалась, сипела на разные голоса. И с каждым выкриком становилась всё плотнее и безумнее — того и гляди, обернётся чудищем, ринется в бой и всё сокрушит.
— Да как руки-то не отсохли топорами стучать!
— Гнать их взашей!
— Да как гнать? У меня детей полон дом! Мы жить хотим!
— Так и ползайте перед ними на пузе, ползайте!
Стрелок взобрался на валун у воды, трижды ударил ясеневым посохом и гаркнул во всю глотку:
— Тихо!
Толпа завозилась, зашуршала, захлюпала, но смолкла.
— Говорите по очереди, — едва слышно произнёс он.
— Прогнать чужаков не-ме-длен-но! — отчеканил Боровиков. — Остановить проклятую стройку — и никаких соплей.
— Дочери твои бросятся на топоры или внучонок мечи ручонками отбивать будет? — заголосила Пшеница. — Русак мой уж третий день всё никак не вернётся! Так давайте всех детей загубим?
— Да нельзя кровь проливать из-за храмов — нельзя! — зашлась Холщова. — Лес проклянёт нас, неверны-ы-ых...
Дрожью по земле раскатился гортанный голос Горлицы, слезами выступил на глазах сельчан.
— Лес благословляет нас на защиту! Жизни деревьев не дешевле жизней людей.
Жуткую тишину нарушал лишь звон топоров и рваные окрики. Первым опомнился Боровиков и бросил Стрелку в лицо:
— Так что, Отец деревни Луки, ты поведёшь нас? Защитим Лес, раз больше некому?
Поляна гудела. По всхлипу, по вздоху, по робкому взгляду смелые слова Горлицы проникали в мышиные сердца сельчан — и вот уже Холщова шагнула ближе к Боровикову и тоненько протянула:
— Защитим!
Даже тётушка Пшеница, утерев бахромой нос, согласно кивнула.
— Или боишься? — подбоченился Боровиков.
Белянка глянула на Стрелка — плотно сомкнуты бледные губы, блестят глаза, ветер по плечам пересыпает волосы. И что-то такое сквозит в изгибе ломких бровей, в заострённых скулах, в повороте шеи, в широко расставленных ногах и сжатых на посохе пальцах, что сердце замирает и оглушительно рвётся в пятки — он бы с радостью бросился в бой, он бы повёл за собой смелых и сильных!
Но нельзя.
Потому что нужно сохранить деревню.
— Я всё сказал вчера, — отрицательно качнул он головой. — Броситься грудью на меч мы всегда успеем, а пока ждём подмоги из Нижней Туры — вместе, быть может, нам хватит сил. А рисковать жизнями всей деревни… я не имею права.
— А смотреть, как они рубят деревья — имеешь? — низкий голос Горлицы эхом звенел в ушах.
— Я имею право попытаться сохранить свой народ и свою деревню. Если несогласны — убейте меня и выберите нового Отца, родных братьев и сыновей у меня нет. Я не просил этой чести и этой ответственности. Но раз так случилось — идти мне этим путём до конца. Мы ждём помощи из Нижней Туры.
Белянка перехватила его взгляд и испугалась — тяжёлый и смертельно усталый. Будто всё, что билось в груди живого, смелого, вылилось вместе с этими словами, выгорело. И не осталось ничего, ни капли, ни крика. Осунулись щёки, потускнели глаза, ушла животная страсть и готовность к прыжку. Будто на десяток лет постарел Стрелок, чтобы сказать то, что пришлось ему сказать, чтобы быть под стать своему решению старика.
«Ты всё сделал правильно!» — потянулась к нему Белянка, окутала солнечным светом усталую душу.
«Я сделал так, как должен был», — Стрелок зажмурился и отвернулся.
«Я горжусь тобой!» — зацепилась она за ускользающий след его тепла.
Но он будто не слышал, глядел на бегущую воду, на макушки сосен и на низкие облака. Расправил плечи, вытянул шею, поднял голову — будто прямо здесь и сейчас был готов встретить и Гнев Леса, и мечи рыцарей, и любую судьбу.
Сельчане смотрели на своего Отца — и молчали. И Белянка знала почему.
Потому что за ним хотелось идти. Ему хотелось верить. Даже когда собственное сердце уже отчаялось.
Тем временем стройка стихла, рыцари неслышно подступили со всех сторон.
— Мы начали стройку храма, как и обещали! — звучно прокричал Рокот, и сельчане мигом обернулись, прикрывая спину друг друга. — Но я слышу недовольство?
— Недовольство? — шагнул из общего кольца Боровиков, гневно поджимая губы. — Да как вы посмели деревья рубить?!
— Увы, это необходимые жертвы, — Рокот вздохнул, будто искренне сожалел. — Но из чего-то же мы должны строить храм.
Он подтолкнул в спину Стела, постаревшего на несколько лет: вдоль век залегли глубокие морщины, потрескались губы, растянулся ворот рубахи.
— Рыцари строят храм Сариму, — хрипло начал Стел и, откашлявшись, продолжил увереннее: — Всего лишь строят храм. Вам не угрожает ничего, пока вы не сопротивляетесь, — он тяжело вздохнул, будто от боли. — Попытайтесь понять и поверить. Так будет лучше для всех. Мы чтим ваши традиции, и...
— Чтите традиции? — взвилась Горлица. — Рубите деревья и говорите, что...
— Помолчи, — осадил её Стрелок, — Мы обещали слушать и принимать чужаков, до тех пор, пока их мечи остаются в ножнах. И мы выполним своё обещание, — всё ещё стоя на валуне, он сверху вниз глянул на Рокота.
Предводитель рыцарей одобрительно кивнул и улыбнулся уголками губ.
— Пепелище! — звонко разлетелось над поляной.
Головы дружно повернулись к запыхавшемуся мальчугану — Белянка не сразу признала в нём Русака: худющий, глаза навыкате, лицо перемазано то ли глиной, то ли сажей, руки трясутся, рыжие вихры до серого выцвели пылью — и всё за каких-то жалких два дня? Уперев ладони в полусогнутые колени, мальчишка склонился к земле, дыша сипло, часто, — ворот большеватой безрукавки ходуном ходил — потом поднял перепуганные глазищи на Стрелка и выдавил:
— Пепелище. Вырезана Нижняя Тура. А люди — в землю зарыты. Гниют там. Не будет нам помощи.
Тяжело ударило сердце, будто одно на всех общее сердце, громыхнуло и сорвалось в бездну. Беззвучным криком исказились лица сельчан, и все как один обернулись к Стрелку. С немой болью, гневом...
С последней отчаянной надеждой.
Он должен: должен знать. Должен всё предвидеть. Должен спасти.
И он знал.
Самым страшным было то, что он знал: он был готов.
Внутри Белянки вопил ужас. Зажимая ладонями рот, она едва сдерживалась, чтобы не заорать в голос, чтобы не кинуться к Стрелку, не вырвать из любимых рук ясеневый посох, подающий условный сигнал Ловкому, чтобы не броситься под ноги брату, не повалить Горлицу, которая ворожбой что-то пытается сказать Стрелку. Нет! Остановитесь! Нет! Это же смерть. Верная смерть. Самая последняя черта. Край. Впереди — обрыв!
Воздух искрит неразряженными молниями, мурашками катается по коже страх, и тишина звенит так, будто в мире ничего не осталось: замолк лес, притихла вода, спрятался ветер. Сельчане окаменели с искажёнными страхом масками вместо лиц, и только Русак падает на колени и трясётся сорванным с ветки осиновым листом. Только тётушка Пшеница молча подбегает к младшему сыну.
Никогда и ничего тётушка Пшеница не делала молча. Раньше не делала.