Август - Уильямс Джон. Страница 34

Как бы то ни было, бракосочетание состоялось, и для всего восточного мира царица и Марк Антоний — муж и жена; и что бы там ни думали в Риме, они остаются совместными правителями этой части мира. Марк Антоний публично объявил Цезариона (считающегося сыном его покойного друга Юлия Цезаря) наследником престола Клеопатры, а близнецов царицы — своими законными детьми. Кроме того, он значительно расширил владения Египта — ныне под властью царицы находятся: вся Аравия, включая Петру и Синайский полуостров, часть Палестины, лежащая между Мертвым морем и Иерихоном, часть Галилеи и Самарии, все побережье Финикии, богатейшие провинции Ливана, Сирии и Киликии, весь остров Кипр и часть Крита. Посему я, когда–то бывший сирийским римлянином, теперь считаюсь сирийским египтянином, но на самом деле я ни то и ни другое; как и ты, мой дорогой друг, я школяр, мечтающий стать философом, и не более римлянин или египтянин, чем наш Аристотель — грек, хотя он всегда любил свою родную Ионию и не переставал гордиться ею. Поэтому я вслед за этим величайшим из людей буду довольствоваться званием Дамаскина.

Реальный мир, мир суеты, о котором ты не раз мне говорил, и вправду оказался удивительно интересным; и пожалуй, даже в нашей юной самонадеянности мы с тобой не должны полностью отгораживаться от него, с головой погрузившись в учение. Путь к знаниям неблизок, и конец его скрыт во мраке, и на этом пути мы должны заглянуть во множество потаенных углов с тем, чтобы достичь намеченной цели.

Я до сих пор не удостоился аудиенции у царицы, на службе у которой нахожусь, хотя и видел ее издалека. Зато Марка Антония можно встретить повсюду — он весьма общителен и прост и совсем не страшен. В нем есть что–то от ребенка, как мне кажется, несмотря на седеющие волосы и некоторую полноту.

Я полагаю, меня снова ждут счастливые дни в Александрии, как когда–то в наши ученические годы.

Я, как мне помнится, в моем предыдущем письме упомянул, что видел царицу только издали, на свадебной церемонии, связавшей ее с Марком Антонием и могуществом Рима, на которую были допущены лишь приближенные царского двора.

Дворец в Антиохии не такой величественный, как в Александрии, но все равно достаточно большой; во время церемонии я оказался оттеснен в самый конец длинной залы, откуда мне мало что было видно, несмотря на то что Клеопатра и Антоний стояли на высоком помосте из слоновой кости. Единственное, что я мог разглядеть, была украшенная драгоценными камнями мантия царицы, сверкавшая всеми цветами радуги в свете факелов, и массивный золотой диск, олицетворявший солнце и венчавший ее царскую корону. Движения ее были плавны и величавы, будто она и вправду богиня, как предполагает ее титул. Сама церемония была необычайно сложной (хотя некоторые из моих новых друзей считали ее довольно простой), и значение ее остается для меня загадкой: жрецы ходили взад и вперед, монотонно распевая различные заклинания на древнем диалекте, который знают только они, совершали помазания душистыми маслами и размахивали жезлами. Все это было очень загадочно и (как мне, признаться, показалось) довольно нецивилизованно, почти по–варварски.

Итак, я отправился на свою первую аудиенцию у царицы с неким странным чувством, будто шел на встречу с какой–нибудь Медеей [43] или Цирцеей [44] — не совсем богиней, но и не простой смертной, а скорее, с чем–то еще более сверхъестественным.

Мой дорогой Страбон, не могу даже описать тебе, насколько приятно я был удивлен и как порадовало меня мое открытие. Я ожидал увидеть смуглую и довольно дородную женщину, вроде тех, что встречаются на рынках; а передо мной предстала изящная женщина с белой кожей, мягкими каштановыми волосами и огромными глазами. Во всем ее облике читались сдержанность и достоинство и вместе с тем необыкновенное обаяние; мою неловкость как рукой сняло, и я тут же почувствовал себя в непринужденной дружеской обстановке. Она пригласила меня присесть на кушетку, не уступавшую в роскоши той, на которой сидела она, и мы довольно долго беседовали на темы, о которых принято говорить в цивилизованном обществе. Она часто смеется негромким мелодичным смехом и, похоже, не пропускает мимо ушей ни одного слова своего собеседника; греческий ее безупречен, а латынь по меньшей мере не хуже моей; кроме того, время от времени она обращается к своим слугам на незнакомом мне наречии. Она весьма начитанна и даже разделяет мое преклонение перед Аристотелем, при этом она всерьез уверяет, что знакома с моим трудом по его философии и что это помогло ей лучше понять великого грека.

Как тебе хорошо известно, я не тщеславен, и даже если бы и страдал этим пороком, то над ним возобладало бы чувство благодарности и восхищения этой самой необычной из всех женщин. То, что такое обаятельное существо может еще и править одним из самых богатых государств в мире, просто не укладывается в голове.

Я вернулся в Александрию три недели назад и уже приступил к своим обязанностям. Марк Антоний и царица остались в Антиохии, где Антоний готовится к походу на парфян, намеченному на этот год. Обязанности мои необременительны; кроме того, в моем распоряжении достаточно рабов для присмотра за библиотекой, а занятия с детьми не отнимают у меня слишком много времени.

Близнецам — Александру—Солнцу и Клеопатре—Луне — лишь несколько месяцев назад исполнилось три года, и потому они не способны к восприятию наук, однако мне дано указание каждый день, хотя бы очень недолго, говорить с ними по–гречески и (по настоянию царицы) даже по–латыни, чтобы, когда они немного подрастут, звуки этих языков не казались бы им столь чуждыми.

Но с Птолемеем Цезарем, которому уже почти двенадцать лет, дело обстоит совсем иначе. Думаю, я бы и сам догадался, что он сын великого Юлия Цезаря, даже если бы не знал этого доподлинно. Он (в народе его зовут Цезарионом) прекрасно осознает свое предназначение и готов выполнить его; он уверяет, что помнит своего отца со времен пребывания в Риме вместе с матерью совсем незадолго до покушения, хотя ему было не больше четырех лет тогда. Он всегда очень серьезен и начисто лишен чувства юмора; ко всему, что он делает, он подходит с какой–то странной одержимостью. Складывается впечатление, что он не знает, что такое детство, да и не хочет знать; о царице он говорит так, будто она не мать ему, а могущественный правитель, на трон которого он однажды взойдет. Этого события он ожидает не то чтобы с нетерпением, но с некой спокойной уверенностью, как восхода солнца по утрам. Мне кажется, я бы немного побаивался его, если бы у него оказалась вся та огромная власть, которой обладает его мать.

Однако он весьма прилежный ученик, и я получаю истинное удовольствие, обучая его.

Для тех, кто склонен придавать значение таким вещам, нынешняя зима принесла дурные предзнаменования: дождей почти не было, посему урожая следует ждать плохого; жестокие ураганы налетели на Сирию и Египет с востока, опустошив целые деревни прежде, чем исчезнуть без следа в океане. Антоний выступил из Антиохии во главе величайшей (по мнению некоторых) экспедиционной армии со времен македонца Александра Великого (кровь которого, как говорят, течет в жилах царицы). В эту армию входят шестьдесят тысяч закаленных в боях ветеранов, десять тысяч конницы из Галлии и Испании, тридцать тысяч наемников из различных царств восточных провинций для поддержки регулярных войск. Мой молодой Цезарион, с недавних пор проявляющий интерес к военному искусству, с невинной юной прямотой заявил, что, мол, такая могучая сила лишь понапрасну растрачивается на войну с восточными варварами (будто война — это такое простое дело) и что, будь он царем, он бы повернул ее на запад, где победителя ждет нечто большее, чем военные трофеи.

Царица вернулась из Антиохии через Дамаск и останется в Александрии, пока Антоний не завершит свою парфянскую кампанию. Зная, что я родился в Дамаске, она была столь любезна, что пригласила меня в свои покои и поделилась новостями. Просто удивительно, насколько заботливыми и по–человечески добрыми могут быть великие люди! Будучи в Дамаске, она встречалась с царем Иродом по делу об аренде земель под посадки бальзамника и, вспомнив о нашем давешнем разговоре, справилась о здоровье моего отца и попросила Ирода передать ему поклон от сына и от царицы.