Клятва Тояна. Книга 1
(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич. Страница 40

— Сердца у тебя нет, Гришка.

— И хорошо, что нет. С ним одна морока. Верно я говорю? — Батошков весело скосился на свою подбочницу.

— Верно, Гришутка, — так и потянулась к нему она.

— Тады собирайся. Неча нам тута лясы точить!

Казаки отчужденно умолкли. Будто и не они только что были заодно с Батошковым. Каждому хотелось, чтобы он поскорее убрался со своей дебелой москвянкой.

Наконец стукнула дверь.

— Свой, а хуже чужого! — бросил в сердцах Федька Бардаков.

— А я что говорил? — тотчас примазался к его осуждению Куземка Куркин. — Порося! Выходит, моя правда!

— И моя! — вякнул следом Фотьбойка Астраханцев.

— Вам бы лучше промолчать. Трёпалы! Без вас тошно.

— Тошно не тошно, а каждому полати прибрать! — посуровел голосом Куземка Куркин. — Слыхали, чего обозный голова велел? Повторять не буду. Никаких баб! Никакой зерни! Отбаловались!

— Гляди ты, — удивился Ивашка Згибнев. — Воспрял! А ежели мы тебе голову под крыло? Дабы не мельтешил.

— Сперва пусть покажет, како нам делать, — удержал его Иевлейка Карбышев. — В избе и впрямь срамота. Для себя зачем не постараться? Но токмо всем, без чину. Верно я говорю?

— Верно, Иевлейка. Пора и за ум браться.

— Учинай, Куземка!

— И учну! — не стал запираться тот. — Без чину так без чину. Верно я говорю?

Он сгреб постель и понес ее выбивать на снег. За ним подхватился Иевлейка Карбышев. Начал убирать со стола Федька Бардаков. Отправился за водой Климушка Костромитин. И закипела работа. Главное, стронуть ее с места, а там она и сама покатится.

Моючи пол на расчищенном месте, сам для себя запел Ивашка Згибнев стародавнюю казацкую песню:

Голос у Ивашки густой, басовитый. В будничной речи его от других не отличишь, а в песне он будто колокольным звоном наполняется. И сладко его слушать, и тревожно.

начал подпевать ему Фотьбойка Астраханцев.

И у этого голос на особицу — серебром разливается, дрожит, струясь.

вдруг грянули остальные казаки. Грянули и призадумались: а и впрямь — кому?

Гришку Батошкова они на кругу не выбирали, Куземку Куркина — тем более. А коли б пришлось им самим десятника над собой ставить, на ком бы, интересно, сошлись?

Пока раскидывали, на ком, две строчки и проскочили. Ведь песня на месте стоять не будет.

Но Ивашка Згибнев переиначил своим колокольным голосом: «во нашу во Сибирюшку».

И получилась очень даже уместная песня. Петь бы ее и петь, да жаль, слова быстро кончились.

Всем вдруг захотелось назад, за Камень. Трудно там на службах государевых. Малохлебно. Женок не для каждого хватает. Зимой морозы жгут, летом комары заедают. Зато нет на сибирской стороне тесноты московской, чванства и смуты. От дыма до дыма иной раз и пять и десять дней пути. Вот уж где вольному воля, дружбе ответная дружба. А какие там реки и озера? Какие звери и птицы? У них и название-то свое, особое — тай-га! Необъятное всегда завораживает, назад из самых похвальных мест тянет. Нет, что там ни говори, а Сибирь она потому и Сибирь, что ближе к Богу…

Вскоре изба преобразилась.

— Завсегда бы так! — оглядел ее по-хозяйски Иевлейка Карбышев. — Ишь, засветилась вся, аки яйцо на пасху.

— Завсегда не получится, — засомневался Левонтий Толкачев. — По мне, и через раз неплохо.

— Да уж засветилась, — поддакнул Климушка Костромитин. — Плюнуть некуда!

— Ты себе в карман плюнь, — посоветовал Ивашка Згибнев. — Тамо не видно.

— Молчи, умник, пока в тебя не попал, — застрожился в ответ Костромитин, но в словах его не было злости. Это он так, для виду притык сделал.

— Вот удивится обозный голова, — как ни в чем ни бывало продолжал свое Иевлейка. — Было грязно, сделалось приглядно.

— Не боись, — перекинулся на него Згибнев. — Он за это не нас с тобою похвалит, а Куземку Куркина.

— Опять тебе Куземка покоя не дает? Уймись, суета! Или он отлынивал ныне?

— Вот увидишь!

— За дело и похвалить не грех.

— Тебе бы святеньким родиться, Иевлейка. С иконою вместо головы.

— Не богохульствуй, Ивашка. Бог он всё слышит!

Но тут между ними вылез Фотьбойка Астраханцев.

— Гляньте-кось, служилые, чего я нашел, — он положил на стол большую обкусанную по краям деревянную ложку. — Узнаете?

— Это шевырка Гриши Батошкова.

— Ну ин што?

— Примета такая есть. Кто ложку забыл, скоро за ней возвернется.

— Или заменщик евойный, — добавил Федька Бардаков.

— Десятник, что ли?

— Хоть бы и десятник.

— Слышь, Куземка, об чем речь? — клювастый нос Ивашки Згибнева хищно выгнулся, синие глаза сделались лиловыми, конопушки слились в несколько желтков. — Недолго тебе в десятниках осталось ходить!

— А тебе в зловредниках! — Куземка Куркин схватил со стола ни в чем не повинную ложку и кинул ее в печь.

— Туда ее! — похвалил Згибнев. — Пущай горит! На это другая примета имеется. Кому-нито она нынче рот опалит.

— Не каркай! — потерял терпение самый покладистый в десятке Иевлейка Карбышев. — И что за дурной день выдался? Сперва один из берегов вышел, теперь другой. Сколько мочно?

— Всё. Молчу, — пообещал Згибнев. — Мое дело сказать. А сбудется али нет, вместе и поглядим. Только запомните, ребяты: быть завтра большим новостям!

— Эко удивил. У нас чуть не день новости и ничего, привыкли.

— Я о больших глаголю. От которых всем вожжа под хвост будет, вот о каких. Их с остальными не перепутаешь…

Как в воду глядел Ивашка Згибнев. Сделав утром обещанный досмотр, обозный голова Поступинский похвалил за старание не всех казаков, убиравших избу для нормального житья, а только Куземку Куркина. Будто на нем одном эта заслуга.

Не понравилось такое казакам, ой не понравилось. Даже Иевлейка Карбышев, похожий на большого ребенка, покачал неодобрительно головой. Зато Ивашка Згибнев скроил насмешливую ухмылку: а что я вам говорил? подождите, еще не то будет!

И верно, обозный голова объявил, что пора собираться в обратную дорогу. Да не как-нибудь, а спешно. На сборы дадено два дня.

Одним казакам это пришлось по душе, потому как сидеть на голодной, разоренной, неприютной Москве, проживать скудные барыши, нудиться от безделия им надоело. Однако нашлись и недовольные.

— Куда опаздываем? — вопросил конный казак первого десятка Петруха Брагин. — На Москву у нас допреж по две недели выпадало, а тут одну не успели дожить. На пожар, что ли?

— Веление государя! — веско уронил Поступинский. — Но об нем отложим разговор до вечера. Вот когда соберемся всем обозом, я и разобъясню.

— Пошто сейчас не сказать?

— А по то, что немедленных дел много. Начнете пересуживать да рассуторивать. Дорогое время потеряем.

Сам того не желая, Поступинский разжег в казаках любопытство.

— Веление государя не терпит отлагательств, — повторил Петруха Брагин. — Что за веление?