Царь и Россия (Размышления о Государе Императоре Николае II) - Белоусов Петр "Составитель". Страница 74

Но зато когда со стороны правых политических организаций был сделан на Государя неприкрытый нажим против Думы, он со всей определенностью ответил, что Манифест 17 октября есть выражение его непреклонной воли и акт, не подлежащий изменению.

Сибирь, Дальний Восток и улучшение экономического положения деревни были главными целями внутренней политики Государя со дня его воцарения. Одним из способов разрешения крестьянского вопроса было переселение на земельные просторы Сибири. Сильнейшие возражения были встречены Государем при решении вопроса в положительном смысле. И, однако, в 1895 году, через год по воцарении, он дал прямое приказание об организации дела, — и к 1911 году население Азиатской России выросло с 10 до 20 миллионов, и число русских там стало превышать инородцев.

В промежуток времени между Японской войной и войной 1914 года Россия сказочно развивала свое экономическое благосостояние. Государственные бюджеты неизменно росли и покрывались без дефицитов, несмотря на постоянные увеличения расходов на оборону и производительные цели. Но в этих бюджетах было темное пятно: почти четверть доходов покрывалась поступлениями от винной монополии. Общественное мнение восставало против «пьяного бюджета». Государь болезненно воспринимал эту критику, сознавая ее справедливость и считая, что долг Царской власти вступить в борьбу с народным пьянством. Предлагались разные запретительные меры. Но председатель Совета министров и министр финансов В.Н. Коковцев не верил в такие меры, но и не находил способов возмещения доходов от винной монополии из других источников. Государь высоко ценил заслуги В.Н. Коковцева, его твердость, его убеждение в необходимости сохранения мира, его заслуги по усовершенствованию государственного кредита России. Но Государь видел, что при Коковцеве нельзя приступить к коренным мерам в деле борьбы с народным пьянством, и он расстался с ним в январе 1914 года. А с началом войны Государь провел смелую реформу, близкую его сердцу, — продажа спиртных напитков была запрещена на все время войны. И Государь заявил: «Я уже предрешил — навсегда запретить в России казенную продажу водки».

Нигде еще не принималось такой радикальной меры борьбы с алкоголизмом. Америка встала на этот путь позже. Это был опыт грандиозный и неслыханный.

Вспомните знаменитые слова Столыпина в Думе: «Не запугаете!» и «Вам нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия». Он говорил так потому, что он знал, что за ним стоит в его работе сочувственная негнущаяся воля Царя, которого нельзя запугать. Не к себе, а к Государю, относил он это «не запугаете!»

Перечтите воспоминания Яхонтова о заседаниях Совета министров перед тем, как Государь принял Верховное командование армиями. Не было того средства, которое не было бы употреблено, чтобы заставить Государя изменить решение. И возмущается чувство, когда читаешь о том поистине бесстыдном давлении и министров, и «общественности», которое было оказано на Государя. Но он не внял общему непониманию и остался непреклонен. Он считал долгом Царя и благом России быть с армией в тяжкие минуты ее испытаний. И надо было покончить с двоевластием Петербург-Ставка, на коем шла игра к ущербу Царя. И он был прав. При его возглавлении армия оправилась после тяжких неудач и к весне 1917 года была готова к победе, которая была обеспечена. Ведь оттого-то и произошла революция, что вершители ее хотели вырвать победу у Царя и не дать ему быть осененным ореолом победителя, ореолом, исключавшим у революции надежду на успех.

И когда он сказал, что его отречение было следствием его решения, он говорил правду. Отречение не было актом малодушия, трусости, моральной усталости и отвращения: оно было следствием обдуманного решения, принятого Царем после оценки обстановки той минуты.

Когда подходишь к этому трагическому для России, и, как показали последствия, трагическому для всего мира действу — к отречению Русского Императора, невозможно не выйти на минуту из темы, которую я излагаю, и не задать себе вопроса — в чем было всеобщее спасение?

Трудно, невозможно обсуждать то, что было бы, если не было того, что было? Но теперь, через 35 лет, стало ясным то, что было закрыто тогда.

Можно сказать, что тогда, в минуту отречения, война была уже проиграна Германией. Австрия практически вышла из войны. Русские пореволюционные дивизии не имели боевого значения, и Германия обнажила свой восточный фронт, оставив там лишь завесу. Таким образом, сепаратный мир, то есть обнажение русского фронта, то есть то, что произошло от революции, не ухудшило бы положения союзников. Но зато те же самые бунтовавшие в Петрограде запасные батальоны, отражавшие безмерную усталость России непосильной продолжительностью войны, перервали бы горло тем, кто натравливал их на Царя, если бы он немного раньше своей волей освободил бы их от тягот войны и вернул по домам. И мир был бы спасен от бедствий второй войны, от большевизма и от угрозы третьей войны. Но сейчас еще страшно говорить вслух о правильности такого решения. Но правда и то, что если бы оно было принято и, значит, не произошло бы тех событий, которые произошли и происходят, то есть тех, которыми оправдалось бы это решение, — то на Царя все же легло бы позорное пятно предательства.

Конечно, такое решение и не могло быть принято Государем, воплощавшим собою высокий идеал самоотвержения, чести и честности.

«Я отрекусь, но справитесь ли вы с народом?» — сказал Царь перед отречением Гучкову. Среди всех тех, кто требовал его отречения как условия возможности успешно продолжать войну, он один понимал, что он и народ — одно, и что только он может потребовать от народа и армии того последнего напряжения, которое дало бы победу.

Да, «они» не справились ни с народом, ни с армией: фронт рухнул, бунт превратился в революцию.

А совесть народная, не сдерживаемая мистическим авторитетом Царя, помутилась, и Россия подверглась потоку, разграблению, и бесчестию.

И прав был французский министр социалист Thomas, приехавший в Россию в августе и сказавший: «Votre révolution n’est pas sanglante, mais elle est lâche» [262].

Государь сказал Гучкову свои слова не только потому, что он Царским чувством знал опасность, но и потому, что Император Николай II, человек большого и тонкого ума, понимал то, чего не понимали посягнувшие на него.

После религиозности и воли, ум — третье отличительное его духовное свойство. Все лица, имевшие с ним непосредственные сношения, утверждают, что он был человеком, легко схватывавшим самую сложную сущность вопроса. Его огромная, можно сказать, исключительная память помогала ему в этом. Министры, начавшие в ноябре, по его вступлении на престол, свои первые доклады ему, были поражены, что он, молодой 26-летний человек, уже знал сущность вопросов, схватив их налету в бытность Наследником, в заседаниях Государственного Совета и Комитета Сибирской железной дороги.

В области внешней политики, унаследовав от отца франко-русский союз, он с самого же начала царствования постепенно превращал его из орудия французского реванша в орудие европейского замирения.

Гаагская конференция, прародительница Лиги Наций и теперешней Организации Объединенных Наций — его мысль. Великий поэт сказал, что страшно умереть, «не бросивши векам ни мысли плодовитой, ни гением начатого труда» [263]. Вот Император Николай II нашел, что «бросить векам».

Его «дальневосточная программа», то есть мысль о значении для России Дальнего Востока — глубока и верна. Теперь, с целями злобными и разрушительными, с обратным знаком, — эту мысль подхватили большевики.

О его тонком понимании своеобразия исторического русского уклада, понимания взаимодействия двух исторических сил — Царя православного и народа, — понимании непригодности слепого восприятия парламентарных западных форм управления и понимания того, как именно народ может быть допущен к управлению наряду с Царской властью, — я уже говорил.