Последыш (СИ) - "Терния". Страница 3

Кровь сочилась, но обмотать было нечем. Не рвать же на части одежду? А кроме нее в распоряжении Ники имелись только шлепанцы и пластиковая бутылка с водой. Доковыляв к траве на краю поля, где в тени была спрятана вода, Ника достала бутылку, отвинтила пробку и тонкой струйкой стала смывать с ноги кровь и пыль.

И так увлеклась ощущением чистоты и легкости, которое давала вода, журчанием струйки и свежим запахом собственной сладкой крови, что не заметила, как к ней подобрались близко.

— Не ожидал тебя тут увидеть, — раздалось из-за спины.

Моментально Ника поняла, кто это. Вскочила, отбросив бутылку, забыв и про воду, и про рану на ноге. Развернулась. Так и есть — Крауфранц. Как в непреходящем длительном кошмаре, мучающем каждую ночь — самец после охоты, разгоряченный и обнаженный, покрытый следами смятой травы и крови сожранного зайца. Весь в отца. А вокруг никого, кроме них двоих, только солнце садится, окрашивая небо золотом, которое вскоре сменится красными разводами. Если бы не собственный аромат крови, она бы вовремя обнаружила, как приближается опасность и успела сбежать, но слишком уж увлеклась самолечением, все прозевала… и это плохо.

С другой стороны, он один. Будь тут компания, уследить за каждым было бы куда сложней. Держись за эту мысль, Ника, потому что это единственный светлый момент в происходящем.

— Чего молчишь? — Крауфранц оскалил зубы, но не угрожая, а демонстративно, красуясь перед самкой, потом повел носом и вытянулся струной, откидывая плечи назад. Смотри, какие широкие. Смотри, какой я сильный, молодой. Я — главный, поняла?

Ника сглотнула, но не отступила. Как же — стоит вызвать в самце охотничий инстинкт и он бросится на нее, по глазам видно, бросится и будет только рад провокации.

Взгляд невольно опускался с его лица ниже. Голая грудь, только-только покрывающаяся волосами, крепкие выпуклые мышцы. Руки висят по швам, а пальцы скрючены, как будто готовятся вцепиться в добычу. Всего-то на пару лет ее старше, но по слухам баб гонять умеет уже года три.

Дернув голову вперед, Крауфранц осмотрел ее волосы, во время самопомощи выбившиеся из-под уродливой соломенной шляпы и его член, до этого висевший мешком вдруг шевельнулся и стал увеличиваться в размерах. Ника чуть не забыла, что никак нельзя убегать и непроизвольно подалась назад. Тогда Крауфранц так же быстро подался вперед и его член, словно живой, расправился, поднимаясь вверх.

— Видишь, как я рад тебя видеть? — не прекращая ухмыляться, спросил он.

Ника не стала снова смотреть на эту штуковину, центр всей его опасности, на главное оружие самцов, которая может причинить уйму боли, так, казалось, опасности меньше, а вместо этого уставилась ему в глаза. Сердце стучало, гремело, не давая сосредоточиться и что-нибудь предпринять.

— Думаю, ты тоже рада меня видеть.

— Я ранена! — крикнула Ника, не рассчитав голоса. Получился жалкий писк. Но это к лучшему — может, спугнет.

— Ничего. Царапина на ножке… какая мелочь.

При слове «ножка» его голос понизился до шепота — между губ на миг показался отвратительно влажный язык и пропал.

— Мне больно, — сглотнув, сказала Ника.

— Покажи, что под твоим платьем.

— Нет.

Крауфранц проигнорировал отказ и снова подался вперед.

Истинный сын альфы, который вполне мог сменить на посту отца. По слухам, подходящий наследник.

Жаркое солнце, хоть и садилось потихоньку, пекло во всю силу, но Ника чувствовала только ледяной холод. От земли шел холод, от молодого мужского тела шел холод, а его член, который превратился в палку, в пику, в кол, желающий проткнуть тебя насквозь, покачивался, ожидая, когда же дойдет до дела. Он хотел внутрь, в живое тепло, шевелиться там, двигаться, поворачиваться и тереться, и не думал, хочется ли этому теплу вторжения и будет ли ему приятно.

Он хотел покорять и чтобы ему покорялись. На остальное плевать.

Ника заледенела от этого мороза. Если придется бежать, ноги точно запутаются, она упадет как подкошенная и не сможет подняться. Тогда все и произойдет.

— Покажи, или я посмотрю сам, — прошептал Крауфранц, а его глаза откровенно горели тем ужасающим огнем, который не дает никому спуску.

— Олимп запретил трогать маленьких самок! — сглотнула Ника, признав тем самым, что прекрасно понимает, что именно ему нужно, что он хочет сейчас с ней сделать.

Ухмылка сделалась шире:

— Мы можем обойтись другими методами. Ты умеешь сосать? Облизывать леденец со всех сторон? Твой ротик вполне заменит дырку между ног — просто откроешь его пошире и пустишь моего младшего брата.

Он поднял руку и обхватил рукой свой член. Задрал еще выше, как флаг, которым гордился сверх меры. Не желая смотреть, она все равно уставилась вниз, увидев его в пальцах, словно глаз одноголового голого животного, который внимательно следит за дрожащим женским телом, где вскоре побывает. Прямо как будто оценивал, нетерпеливо подрагивая.

— Просто будешь делать, как я говорю, глотать глубже, хорошо работать язычком и никто не пострадает, — почти промурлыкал Крауфранц.

Нику от представленной картины — взять в рот этого урода — чуть не стошнило — как змею проглотить. Приступ был таким неожиданным, что она согнулась, с трудом сдерживая бушующий желудок. А может, неплохая мысль — выблевать ему на ноги завтрак? Может, так ответ будет более понятен?

Но опыт недолгих прожитых лет говорил, что станет хуже. Самцы холят и лелеют свои причиндалы и любят куда больше самок, которые созданы только чтобы эти самые причиндалы ублажать.

— Показывай, что под платьем, — негромкий голос Крауфранца заледенел. — Живо! Считаю до трех. Раз.

— Хорошо, — Ника разогнулась и схватилась за подол. Резко подняла его до колен. Взгляд Крауфранца опустился вниз и он снова облизался. Признак его желания толстой палкой покачивался, как маятник, как будто поворачивался в сторону Ники.

— Только отвернись на секунду, мне так будет проще, — срывающимся голосом пролепетала она. Самцы любят, когда их упрашивают, говорят, тогда обладание становится для них более сладким.

— Моя девочка хочет поиграть, — почти нараспев проговорил Крауфранц. — Хорошо… Моя маленькая сучка хочет поиграть в злого, сердитого оборотня. Оборотень вышел из лесу, где одичал в одиночестве и очень, очень хочет ласки. Чтобы чудные розовые губки обхватили его друга и приласкали. Чтобы язычок порхал по его зарослям и умолял о прощении. Может, я ее и прощу. Но вряд ли — оборотень очень голоден.

Ника снова почувствовала приступ рвоты, но Крауфранц все-таки отворачивался — медленно, но отворачивался, его руки болтались на весу, а сам он как сумасшедший прикрыл глаза и продолжал осипшим голосом:

— Моя послушная детка откроет ротик и станет учиться делать хозяину приятно. Будет сосать так сильно, что щеки прилипнут к члену. Для начала так… А потом продолжим…

О чем он говорил, Ника старалась не думать. Она шуршала одеждой, судорожно сбрасывая платье, потому что единственным шансом было рискнуть и сделать вид, будто она подчинилась. Крауфранц не отступиться, он сделает то же самое, что сделал Олимп с сестрой и даже не задумается. Поэтому нужно быть хитрее.

Сняв платье, Ника не стала бросать его на землю, чтобы не выдать план — шум сразу покажет, что она обнажена и можно переходить к действиям. Нет, Ника осторожно повесила платье на шею и стала перекидываться.

Как только ткань коснулась земли, она отбросила ее лапами и со всей силы бросилась вперед, в сторону деревни. Если успеть добраться домой, прежде чем разъяренный промахом Крауфранц перекинется и догонит, все будет хорошо. Олимп действительно запретил трогать растущих самок, поэтому в деревне пока безопасно. Конечно, случись что, сына он бы простил, что тут такого? — ну заигрался мальчишка, отымел самку, просто настоящий мужик растет. Но Ника позаботится, чтобы не случилось — повтора не будет. Нужно просто бежать изо всех сил и внимательно смотреть по сторонам.

Я буду смотреть, клялась Ника, перебирая лапами так быстро, что они почти заплетались. Клянусь, я буду смотреть по сторонам каждую секунду, даже если в следующий раз отрублю себе ногу.