Венок Альянса (СИ) - "Allmark". Страница 162

Хаяк повёл плечами.

- Точно неизвестно. Единственное, что известно - я не испытываю страх. Это одна из моих мутаций, просто не вырабатываются эти ферменты, не работают эти участки мозга. На самом деле не так уж это и здорово, жить с этим - оценивая опасность рассудочно, можно и ошибиться. Чувство страха, как и многие другие природные чувства - важный эволюционный механизм, но мы крепко поссорились с эволюцией, что и сказывается самым разным образом…

Машина могла считаться центаврианским вариантом внедорожника, но поросшие бурьяном буераки давались ей всё труднее.

- Всё, дальше идём пешком. Иначе пешком идём всю обратную дорогу. А я говорил, надо было лететь.

- Лететь могли только через три дня. - глухо ответил Дэвид.

- Будто тут кто-то нас не дождался бы, - нервно пробормотал Зак, чертыхаясь после того, как уже через два шага упал. Вблизи бурьян производил впечатление куда более странное, чем из машины. Оттуда казалось, что это сухая или обгоревшая трава - нет. Да и как могла б здесь быть обгоревшая трава, если прошло почти 40 лет? Это было похоже на корни. Ни стеблей, ни листьев, одни только корни, крепкие, словно каменные, туго сплетающиеся, обволакивающие этим странным ковром всё, так что нога не могла достать до земли, скользила, проваливаясь в эти путы.

- Растительность здесь, смотрю, до сих пор аномальная… мёртвая. Почему этим местом, с той самой поры, так никто и не занялся? Ни нарны не построили здесь ничего, ни центавриане не запустили терраморфи… если это возможно вообще, чёрт, мы ещё не дошли, а я уже этим местом сыт по горло.

- Потому что оно должно было остаться напоминанием.

- О чём? От нарнов - о том, как ужасны центавриане, и от центавриан - о том, как ужасны нарны? Мудро, мудро… Угораздило вашу планету образоваться на границе их секторов…

Тжи’Тен зашипел - зеленоватая жидкость из сломавшегося под ногой корня разлилась по сапогу и полимер запузырился.

- Советую осторожнее. Похоже, сок у них - кислота.

- Ещё не легче… Хорошо, что Дэвид лёгкий, а вот о себе я этого сказать не могу. Надеюсь, фауны здесь никакой нет, почти уверен, что знакомиться с нею не хочу.

Небольшие просветы в покрове корневищ создавались только большими грудами камня - видимо, остатки отброшенных когда-то взрывом стен, но и те были оплетены минимум вполовину. Попалось несколько обломков, которые, вероятно, были некогда какими-то статуями, они вонзились в землю под разными углами. Зак заметил в порослях что-то тускло блеснувшее, поднял… вытянул на цепочке истлевшие кости руки. кое-где в клубках зарослей, кроме камней, виднелись какие-то механизмы, искорёженные и проржавевшие до неузнаваемости. В одном месте лежал вывороченный вместе с фундаментом дом, развалившийся, как яичная скорлупа, напополам, среди обгоревших остатков какой-то мебели чёрные корневища поднимали над землёй кости в истлевших остатках шкур. А впереди вырисовывались изломанные, словно образы больного сознания, остовы стен - то, что осталось, чего пламя взрыва достигло на излёте. Что-то матово блестело в их просвете - сперва могло показаться, море…

- Я много дерьма видел в этой жизни, но это займёт почётное место в моих кошмарах, - Зак смерил взглядом выгнутую дугой, оплавленную стену - сажу с неё кое-где смыли дожди, и чёрные, страшные лужи стояли у основания, и перекрестился. Эта загнутая, как лепесток цветка, стена - это целый дом, сплющенный, спёкшийся от волны жара. И сколько их здесь таких…

- Вот он, Лоталиар.

У ног - словно застывшая волна. Любой рейнджер видел эту схему - как распространяется волна взрыва, но не каждый видел воочию руины, забрызганные расплавленной материей, когда огненный смерч, превративший в пыль и пар центр, швырял, словно падающие карты, дома друг о друга, и они так и остались - слипшиеся, спёкшиеся обломки, в которых не отличить, где кончался один и начинался другой.

- Осторожней, не нужно туда идти, это может быть хрупким, может рухнуть!

Дэвид едва оглянулся на тучанка, восходя по останкам крыльца – обгорает, осыпается даже камень, эти обнажившиеся каркасы – как оголённые кости… В страшные раны обрушившихся сводов видны лестничные пролёты, и такие же чёрные, как сама тьма, стены, и новые раны, и серо-жёлтое, печальное тучанкское небо… Видели ли это Тени? На что был похож их счастливый хохот, когда они смотрели на то, что сделали младшие ещё до того, как они пробудились от спячки?

– Эволюция разумных рас часто состоит в том, что мы уже не допускаем мысли сделать такое со своим видом, но с удовольствием делаем с другим… Мало чем мой народ гордился так, как изобретением оружия, способного обращать целые города в выжженный ад. Как же здорово узнать, что мы во вселенной не одиноки!

– В одну секунду, боже, в одну секунду… Такие простые, такие затрёпанные слова - «стереть с лица земли»!

- В одну секунду была их смерть, но не наша. Мы видели их смерть, плывущую чёрными облаками над нами, она чёрным дождём проливалась на нас. Мы вдыхали чёрный дым, в который обратились их сердца, их дома, их изделия. И так началась наша смерть. Говорят, их смерть была мгновенной… Что при этом не успевают ничего почувствовать, даже испытать ужас понимания… Но их смерть вошла в нас, разойдясь с ветрами по всему нашему миру, и мы прожили её сполна.

Шин Афал зажала рукой рот - но в этом и не было нужды, рыдания, застрявшие внутри, не могли вырваться, на них давила висящая над этим местом тишина.

До самого горизонта - мутное серое зеркало, ничего не отражающее. Стекло, в которое сплавилась земля и жившие на ней.

– Вот твой памятник, Великий Святой… Что ж, ты заплатил за это сполна. Твои дети и твой народ заплатили сполна. Только какое это имеет значение? Они правы, страдания врага не приносят никакой радости… Давай, растопи своим раскаяньем этот застывший крик!

– Тжи’Тен, прекрати! - Шин Афал с силой сжала его запястье, - сколько бы дурного он ни сделал в жизни, он действительно искупил это…

– Искупление - полная чушь! Мы все - земляне, минбарцы, нарны - в этом искуплении по уши! Мы убивали, сжигали, уродовали - а потом нас убивали, сжигали, уродовали - и это называется искуплением? Никто, имеющий миллион жизней и миллион раз умерший на этом месте, не искупил бы это! У любого, кто был на войне, руки не чисты - у меня, моей сестры, всех, кто был с нами… Но это - это разве была война? Что заставило его нажать кнопку? Благо для его народа? Такое благо, которое мы пили с чёрным дождём, как и они?

– Это было давно… Способность подняться к величию от самой чудовищной низменности - разве не то, что даёт смысл всему?

– На покрытых копотью стенах пишут - «Никогда больше». Зак прав, это означает - никогда со своими, а с чужими-то можно…

– Это не так. Однажды - «никогда больше ни с кем». И мы все здесь - свидетели тому.

Дэвид упал на колени. Его пальцы словно пытались растопить это стекло, словно оно было льдом, и нестерпимо жгло кольцо, и что-то нестерпимо жгло внутри.

– Сколько лет нужно, чтобы выцвела горечь пепла, чтобы забыть, каков голос огня… Их тени, их голоса, их боль - здесь…

– Дэвид!.. Я должна была понять, даже погасший огонь он видит…

– Отец, почему? Почему так должно было случиться? Отец, как… почему же ты не мог иначе… Почему же тебе пришлось… жить с этой памятью, с этой болью… Они были другие… Но кто бы знал их боль, кто бы принял… Всех слёз не поглотить этому огню… Отец, где была их надежда?

Руки Шин Афал, добежавшей наконец вслед за ним, поднимали его.

– Дэвид, Дэвид, успокойся! Что мог для них сделать твой отец, его не было здесь, он не имел никакой возможности… - звучал где-то рядом голос Тжи’Тена.

– Быть может, он о другом отце говорит… - тихо отвечал Зак, - об Отце Небесном…

И долго ещё перед глазами стояли чёрные лужи и жёлтая кровь неба, льющаяся из древних, незаживших ран, и серая гладь - мёртвое море, в котором застыли крики…