Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ) - "LilaVon". Страница 207

Сил нет. Тошнит. Очень тошнит, словно я сейчас выверну свой желудок наизнанку. Мне плохо.

От бессилия, откинувшись обратно на кровать, с горла вновь прорезался крик, хриплый, совсем сиплый и умоляющий помощи. Мне больно, мне ужасно больно. За что? За что мне так больно?..

Около меня оказываются несколько женщин, они говорят, и говорят, но я не слышу. В ушах шум, в глазах слезы и воспоминания, которые резво запеленают реальность. Помню все, помню и окунаюсь в то прошедшее, когда мне больно. Мне страшно. Я не хочу тут находиться. Мне страшно, очень страшно. Они прикасаются, и мне больно.

Их руки трогают меня, они касаются спины, и я шиплю. Вновь крик, мои руки обретают силу, и я отталкиваюсь, пытаясь нанести вред этим женщинам, лишь бы они меня не касались. Мне же больно!

— О, милая, потерпи. Сейчас вколю тебе обезболивающее, и все пройдет. Потерпи.

Но я не могу остановить себя, задыхаясь. Одна из них, которая стояла сзади, приподнимает больничную рубашку на плече, быстро запуская в кожу иглу. Я выворачиваюсь в руках второй женщины, которая что-то говорит, но я своим криком затыкаю ее. Мой живот. Там так сильно болит, там все горит не меньше, чем на спине.

— Тише, милая, ложись, давай, — они вдвоем укладывают меня на место, пока третья приподнимает одеяло, невозмутимо глядя на мой живот. Я опускаю взгляд, замечая, как из-под бинта сочится еле-еле заметные струйки крови. Господи, что это?

— Подай мне антисептик и бинты. Рана еще не затянулась, шов расходиться, — проговаривает одна из них, снимая прежнюю повязку. Я прикрываю глаза, пытаясь овладеть собой, но мне не позволяет эта жгучая боль, она такая сильная, что незамедлительно искажает тело пуще прежнего. В белоснежную комнату заходит мужчина средних лет, и я с дрожащим и гневным взглядом смотрю на него, сдерживая крики и стоны от болезненных ощущений.

— Лейла, как у вас тут дела? — обращается он одной из женщин, и та, которая делала мне укол, отчитывается.

— Очнулась, как видите. Я дала обезболивающее, раны ее еще не зажили. Вырывалась, открылись швы на животе.

Третья женщина, которая быстро и умело уже обматывала рану бинтом, покосилась на доктора, сказав, что заканчивает. Мои пальцы рук грубо сжимают одеяло и постель, когда доктор подходит со стороны капельницы и легко улыбается, как бы дружелюбно.

— Я вытащу это, — говорит он, аккуратно вытаскивая из вены иглу, и прикладывая ватку. Чтобы он не трогал меня, я сама загибаю руку, прежде сделает это доктор. — Вы свободны, — говорит мужчина медсестрам, и присаживается на стул у кровати.

Я чувствую, как по телу проходит моментальная легкость и некоторая слабость, и я прикрываю глаза. Спина отпускает боль, но ее осадок все еще саднит и эту боль не убрать. Как будто режут, жгут, издеваются. Больно, ужасно больно до черных точек перед глазами

— Я доктор Пирс, твой лечащий доктор. Поставлю тебя в известность, что ты поступила к нам в начало двенадцатого ночи, с неделю назад. Ожоги на спине, рана в нижней части живота у бедра, жизненно-важные органы не задеты, — читает он с листа бумаги, часто поглядывая на мой обескураживающий вид.

Я тут четыре дня? Я сцепляю зубы, пытаясь отключить свой мозг, который автоматически заставляет меня напряженно окунуться в то, что произошло, не принимая того ада.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он меня, а я только смотрю на него, поджимая губы. Как я себя чувствую? Что за дурацкий вопрос? У меня все жжет, от основания до внешней части! У меня болит, мое тело изнемогает! Меня покалечили, черт возьми! Мне больно! Мне… все еще страшно.

Доктор продолжает смотреть на меня, словно думает, что я ему отвечу. Но у меня нет желания разговаривать, тем более отвечать на такие очевидные вопросы.

— Когда ты прибыла сюда, тебя принес парень. До твоего восстановления, я вызвал полицию, но ее отозвали. Если ты хочешь на кого-то подать заявление, то я тебе помогу. Жизнь и безопасность пациента мне важнее всего, — говорит Пирс, а я нахмуриваюсь.

Я ничего не помню, никого. Только боль, только боль, которая прожигала меня словно до самых костей. Я перевожу взгляд на белую дверь, дав понять, что я не собираюсь сейчас ни о чем говорить.

— Розали, я понимаю, что тебе тяжело сейчас что-то делать, говорить или давать ответы на мои вопросы…— я перевожу свой взгляд, тяжело выдыхая через нос, и он замолкает, отводя свои глаза от меня прочь. — Ладно. Я могу хотя бы узнать: ты помнишь, что с тобой случилось?

Я тяжело сглатываю. Он вынуждает с ним говорить, а с моих глаз вновь вырывается новый поток слез. Помню ли я то, что меня держали в доме, как собаку, как животное? Помню ли я то, как они пытались со мной так же говорить? Помню ли я то, как мое сердце терзалось, а разум ненавидел? Помню ли я то, что один из этих ублюдков чуть ли не изнасиловал меня? Помню ли я то, как меня привели вниз? Помню ли я то, когда я чувствовала его рядом, смотря в его сожалеющие глаза, когда во мне был замерший лед? Помню ли я то, как из-за этой притягательной, новой, жизни высасывающей любви я обнимала его, желая, чтобы он меня защитил? Или же помню ли я то, как его избивали, а за тем словно снимали из меня шкуру живьем, пока я молилась Господу, чтобы умереть от этой худшей участи? Я все помню, это сложно не запомнить!

— Розали, мне нужно знать. У тебя может быть амнезия, и тогда нужно принимать препараты для восстановления мозговой части. Ты можешь кивнуть, или покачать головой. Розали, ты помнишь, что случилось? — Пирс настойчиво смотрит на меня. Помедлив, я сдаюсь и осторожно киваю головой.

— Уже лучше. Теперь скажи, после обезболивающего тебе легче?

Я прислушиваюсь к ощущением, и теряюсь в ответе. Спина не болит так, как прежде, но я слышу боль, она словно в моей голове, словно вселилась в мозг. Тело было тяжелым и находилось в странной атрофированной от всех чувств и ощущений прострации. Но так же у меня нещадно болело сердце, истекало кровью, гнило полностью и молниеносно.

Пирс ожидает ответа, и я пожимаю плечами.

— Ты кричала. Думал, ты проснешься к вечеру, но ты кричала же, из-за боли?

Я немо вновь киваю головой, а он, с жалостью смотрит на меня, протянув руку к моей, но я убираю ее. Хватит, не хочу никаких касаний. Эти женщины испытали меня на прочность, и я не хочу, чтобы у меня сейчас что-то заболело еще.

— Думаю, что еще несколько дней тебе будут вкалывать обезболивающее со снотворным, чтобы ты быстрее восстанавливалась, и тебе не было так нещадно больно. Сейчас уже утро, и всем носят завтрак. Я предупрежу, чтобы тебе занесли его в палату. Есть какие-то особые предпочтения? — Пирс вновь спрашивает меня, а я не реагирую.

Мне все равно, что есть. Я просто хочу побыстрее выбраться отсюда. Мне не приятны больницы. Пирс устало выдыхает, не зная, как меня привлечь к разговору.

— Я позову твою бабушку, хочешь?

Мой резкий взгляд вновь находит его. Бабушка Мерфин тут? Я хочу ее видеть. Я хочу, сейчас. Оживленно закивав, я вижу, как он приподнимает уголок губ. Мне нужна поддержка.

— Нам нужно будет еще немного обсудить… твое состояние и у меня есть одна новость, которую я сообщу вам. Подожди, я позову медсестер, чтобы навели порядок и подали завтрак, а сам позову твою бабушку. Мы скоро.

Пирс быстро выходит их комнаты и на замен ему, влетают трое женщин. У кровати собирают кровавые бинты, убирают шприцы и вату, мне на вене клеят лейкопластырь, отодвигая шторы, запуская утреннее солнце в палату и открыв одну часть окна, когда холодный воздух прошелся по спине, а я прикрываю глаза. Легче, немного стало легче дышать, но не существовать.

Через десять минут передо мной находится картофель с парной котлетой, апельсиновый сок и плитка шоколада. Не успеваю я, и притронуться к завтраку, как в палату заходит бабушка с доктором Пирса, озабоченно и нервно оглядывая меня.

По моим губам расползается улыбка, когда я вижу, что она жива и здорова.

— О, дорогая, моя маленькая и любимая Роуз, — мягко говорит она, в миг, оказываясь около меня, но не решается обнять меня. Я не упускаю улыбку, и протягиваю свои руки, давая разрешения, и ее тревога рассыпается. Ее губы касаются моих щек и лба, когда он что-то бубнит, а с глаз ее спускаются пару слез, но она радостно и облегченно выдыхает.