Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea". Страница 73

— Извини. Я не хотела.

— Я к Сидорчуку тоже не хотела, — уже спокойней сказала Широкова. — Вот почему именно нас двоих?

— Да он каждый вечер забирает по паре девчонок пострелять, — Таня пожала плечами, заворачивая за казармой прямо к чернеющему вдалеке тиру.

— Нет, ну а почему меня с тобой?

— Ты настолько против моей компании?

— Естественно! — Маша снова насупилась и даже всплеснула руками. — Ты сейчас выбьешь все десятки, а я, как обычно, шестёрочки, и он как пойдёт орать! Я, между прочим, не виновата, что ты занималась до училища биатлоном, а я — шашками.

— Ну, хочешь, я тоже по шестёркам стрелять буду? — примирительно предложила Таня.

— Ещё чего. Он тогда вообще разозлится и прибьёт меня совсем, — недовольно пробормотала Маша и вдруг остановилась, побледнев и изменившись в лице. Таня тоже настороженно замерла.

— Что такое?

— Ой, что-то у меня с животом… Ой, болит... Мне в туалет, кажется, надо, — Маша жалобно сморщилась и положила руки на живот.

— Хочешь, я тебе скажу, что у тебя с животом? Ты что на обед ела?

— Так тушёнку…

— А потом?

— Катино варенье… Смородиновое.

— Есть вопросы? На, держи, — Таня быстро достала из карманов все свои запасы бумажных платочков и туалетной бумаги. — Иди вон ко второй роте в казарму, ближе всего. Возьми у них фильтрум какой-нибудь и возвращайся скорей, я пока Сидорчуку лапшу на уши навешаю. Или подождать тебя? Совсем темно уже.

— Да что со мной случится… Ой-ой-ой-ой, как больно, — Машка снова схватилась за живот и быстро-быстро засеменила в сторону казармы второй роты.

Таня вздохнула, посмотрела на часы и решила ускориться, потому что топать до тира было ещё о-го-го сколько. Расположение построек в Мяглово вообще было не самым лучшим: казармы, учебный корпус, огромный, почти в километр шириной, полигон и только потом невысокое здание тира. Более-менее освещённую часть военного городка Таня уже прошла — оставалась длинная неасфальтированная дорога вдоль леса, мимо полигона.

Конечно, она не боялась, это было бы вообще абсурдным: темнота, как известно, — лучший друг хорошего снайпера. И всё-таки, когда она глядела на неосвещённый полигон с чернеющими деревьями, ей становилось самую капельку не по себе. Зато небо, чистое, высокое, было просто сказочным, и пахло лесом так, что каждый вдох Таня делала глубоким-глубоким.

До тира она, как и ожидалось, дошла без приключений. Несколько раз оглядывалась на темнеющую позади дорогу, но Машки не было. Что ж, каким-то образом ей придётся отвлекать внимание Сидорчука. Таня вздохнула, вытерла ноги и вошла в освещённую маленькую прихожую, тут же скинув с плеч жаркий бушлат.

Большой свет в самом помещении тира был почему-то выключен, и она, войдя, увидела только какой-то непривычно прямой и тонкий силуэт Сидорчука, сидевшего спиной к ней за столом при включённой настольной лампе.

— Здравия желаю, товарищ подполковник, курсант Соловьёва по вашему приказу прибыла, — Сидорчук вздрогнул, стоило ей начать говорить. Нет, ну нормально? Сам же позвал, ещё и шарахается. Ей-то небось не больно хотелось поздно вечером идти в тир, лучше бы поспала.

— Товарищ подполковник, понимаете, мы шли мимо полигона, — принялась сочинять Таня, лихорадочно раздумывая, стоит ли сразу говорить про Машку и что именно нужно сказать. — Ну вот, шли, шли, и тогда курсант Широкова, ну, она тоже должна была прийти, помните? Маша Широкова, она ещё со мной на курсе, такая хорошая девочка... Ну вот, мы долго шли, полигон был такой тёмный, и тир так далеко…

Подполковник обернулся.

Таня услышала собственный истошный визг и почувствовала лопатками стену.

О Господи. Ей же не может, не может чудиться? Она же не спятила? Это шутка? Потому что перед ней сидит не подполковник и уж никак не Сидорчук, и это не может, просто не может быть Калужный, но только почему руки его и глаза его? Или это её сознание, измученное недосыпом и постоянной нагрузкой, играет с ней, подсовывая не то, что есть, а то, что она хочет увидеть? Но она не хочет, нет, просто… Это правда, ей не чудится. Сделай три шага, протяни руку — и ты дотронешься до чёрных волос, до смуглого, чем-то напуганного лица, до знакомых изгибов щёк и лба. Протяни руку, сделай три шага — и ты почувствуешь под пальцами Антона Калужного, живого, только, наверное, ненастоящего.

Таня давно справилась с паническими атаками. Конечно, ведь она хороший снайпер, а хороший снайпер не умеет паниковать. Ей больше не нужно было дышать ни в руки, ни в пакет; когда страх накатывал волнами, Таня просто кусала губы и чувствовала, что ненавидит себя, и говорила себе: «Заткнись, заткнись, заткнись, не сейчас, слабачка, закрой рот и вдохни, не смей истерить, дура, не сейчас, закрой свой рот и вдыхай».

Но это… это хуже панической атаки, это хуже серого бока бомбы, потому что это живой Антон Калужный, человек из другого мира, с которым Таня уже попрощалась.

Человек из мира, где была Вера и была Рита, были уютные вечера, новогодняя ёлка и безе, из мира, в котором почти не было войны.

Таня смотрела на знакомые руки, брови, скулы и глаза в тысячи раз пристальней, чем обычно в прицел СВД. Тане было так страшно, что на секунду ей снова показалось, что она не знает, как дышать, и вместо вдоха получился хрип.

Испуг в глазах Антона Калужного сменился непониманием и настороженностью, и он встал, сместился влево, будто не зная, как подойти, что сделать и что сказать, и всё-таки сделал шаг вперёд, не отрывая от Тани настороженных глаз, и зачем-то раскрыл ладони.

Её ощутимо перетряхнуло, руки покрылись мурашками. Но она… Плевать, что когда-то она, может быть, что-то чувствовала к этому большому страшному человеку. Она больше не Таня Соловьёва. Она — снайпер, для неё больше нет мира, в котором был Антон Калужный, она будет убивать. «Заткнись, заткнись, заткнись, не сейчас, слабачка!» — приказала она себе. И выставила вперёд руку.

Выражение лица Калужного тут же изменилось. Это почти не заметно, но Таня увидела очень хорошо. Всё то, что она чувствовала и замечала в нём поначалу, и загнанность, и грубость, и презрение ко всему, всё это снова в секунду мелькнуло в его глазах, и Калужный быстро сел обратно на стул.

Она что, закричала? Не просто закричала, Танечка, — ты истошно завизжала. Это хорошие снайперы так делают, да? Это делают маленькие дети, дура-Соловьёва, когда видят то, чего боятся больше всего! Дура, дура, дура, и как же он был прав, этот Калужный, называя тебя так!

— Уже пришли? — голос Сидорчука прозвучал так близко, что Таня снова вздрогнула, тут же отведя взгляд от Калужного. Тот тоже встал. Верхний свет загорелся. На пороге стоял Сидорчук, занимая своей приземистой крепкой фигурой почти весь дверной проём. И как можно было их спутать, боже, как? Где же твоя наблюдательность, снайпер?

— Так точно, товарищ подполковник, — пискнула Машка откуда-то сзади Сидорчука, и Таня облегчённо (насколько это было возможно) выдохнула.

— Очень хорошо, Широкова. Соловьёва, — он кивнул Тане и обратился к Калужному. — Спасибо, что подежурили. Как я и говорил, ничего важного. Всё с документацией этой возятся, — Сидорчук презрительно покосился на стопки бумаг на письменном столе. — Будто мы их не воевать учим, а бумажки заполнять. Да вы останьтесь, посмотрите. Может, посоветуете что.

Машка, наконец, протиснулась из-за спины Сидорчука и, едва заметив Калужного, сделала такие круглые глаза, что даже Тане, напуганной до полусмерти, захотелось улыбнуться.

— Это он теперь сюда за нами шпионить приехал, да? — быстро-быстро зашептала она, пробравшись к Тане. — Хочет выведать секреты подготовки, да? Вот он сейчас посмотрит, как нас учат, и оружие наше посмотрит, и всё это сфотографирует на камеру!

— На какую? — не выдержала Таня, искоса наблюдая за вполголоса разговаривающими Сидорчуком и Калужным.

— Как на какую? Как на какую?! На скрытую! — Маша покрутила пальцем у виска. — Вон, она у него наверняка пришита где-нибудь!