Жестокий континент. Европа после Второй мировой войны - Лоу Кит. Страница 45

Во Франции, Словакии, Венгрии, Румынии и Хорватии прокуроры пытались разрешить дополнительную проблему, состоявшую в сотрудничестве с Германией самого государства. В то время как глав этих государств, безусловно, можно было обвинить в работе на немцев, большинство рядовых бюрократов и управленцев не имели ничего общего ни с Германией, ни с нацистами. Мог ли человек быть предателем, если он просто следовал указаниям своего, несомненно, законного правительства?

Тонкости таких законных аргументов население в своей массе не замечало; народ меньше волновало хладнокровное правосудие, а больше своя собственная эмоциональная потребность видеть, что люди понесли наказание. Неизбежно многие суды увязли в деталях. Правосудие оказалось далеким от того, чтобы быть «суровым и быстрым», и часто осуществлялось равнодушно и ужасающе медленно. В Бельгии, например, через шесть месяцев после освобождения были заведены 180 тысяч дел, но лишь 8500 из них доведены до суда. Один обозреватель союзников с усмешкой заметил: «Если суды и дальше будут так медленно работать, понадобится десять лет, чтобы последнее дело было заслушано в суде».

Единственный способ ускорить процесс состоял в избрании кратчайшего пути: сбрасывать со счетов дела до того, как они появятся в суде. В конце концов, именно так и произошло в Бельгии. Из 110 тысяч обвинений в экономическом коллаборационизме только 2 % дошли до суда. В остальных странах Европы огромное большинство дел также прекратили до суда.

Главная причина столь быстрого завершения чистки в Европе заключалась в отсутствии политической воли к более решительным действиям. Ни одна страна не была заинтересована в суровом и неумолимом возмездии. Например, покинувшее родину правительство де Голля большую часть войны занималось тем, что создавало образ народа, объединенного в борьбе против немцев, в противовес крошечной элите в Виши. Когда де Голль пришел к власти после освобождения, не имело смысла отказываться от мифа о единстве, особенно потому, что французы были, по всей видимости, объединены за ним. И кроме того, Франции сплоченность была необходима для возрождения. Коллаборационистам и бойцам Сопротивления после войны по-прежнему приходилось существовать вместе в одних и тех же сообществах. Поощрение вражды между ними лишь накопило бы проблем в будущем.

Другие правительства и отряды Сопротивления по всей Европе играли в ту же самую игру. Эмигрировавшие правительства Норвегии, Голландии, Бельгии и Чехии тоже хотели ослабить напряжение в своих странах, изображая свои народы такими же сплоченными против нацистов. Бойцы отрядов Сопротивления были счастливы оттого, что их военные подвиги повторяют как заклинание после войны, даже если складывалось впечатление, что их поведение, а не мелкое повседневное сотрудничество с нацистами было нормой. Коммунисты особенно делали вид, что за ними стоял объединенный народ, это сообщало большую законность захвату ими власти в Восточной Европе. Иллюзия единства была гораздо важнее для всех послевоенных правительств, чем чистка. Поэтому в целом чистка проводилась лишь с целью убрать тех, кто угрожал этому единству, таким образом оправдывая высылку враждебных этнических групп населения, например, или отстраняя от власти откровенных политических противников в Восточной Европе.

Настойчивые заявления о единстве послужили источником одного из самых убедительных мифов послевоенного периода – идеи о том, что ответственность за все зло, причиненное во время войны, несут исключительно немцы. Следовательно, если «они» совершали зверства в отношении «нас», значит, остальная Европа освобождается от всякой ответственности за зло, причиненное самой себе. И тогда основная часть Европы может разделить «победу» над Германией. Ненависть, которую все европейцы выражали по отношению к Германии и немцам после войны, поэтому была лишь отчасти реакцией на реальные деяния Германии и также служила средством, с помощью которого каждая страна залечивала свои раны.

Как государству, потерпевшему поражение в войне, Германии не оставалось иного выбора, кроме как не падать духом. В конце концов, именно Германия развязала войну. Она поработила миллионы людей по всей Европе, заставив их принудительно работать на себя, и устроила холокост. Однако даже в Германии можно было увильнуть от ответственности за эти преступления. Стереотипный образ немца, который непрерывно извиняется за войну, возник в 1960-х гг. До этого немцы, как и другие народы, скорее отрицали и личную, и коллективную ответственность за события 1939–1945 гг. Большинство считало себя жертвами, не преступниками – жертвами нацизма, неспособности своих вождей выиграть войну, жертвами бомбардировок, мести союзников, послевоенных лишений и т. д. Вина легко перекладывалась на чужие плечи.

Вообще суды над нацистскими военными преступниками дали те же результаты, что и чистки со всей их непоследовательностью. В некоторых зонах Германии нацистов преследовали более решительно, чем в других; с какими-то категориями военнопленных обращались жестче, чем с другими; многие видные нацисты вышли сухими из воды, тогда как их «попутчиков» наказали.

Единственный суд, который затмил все остальные, – суд над нацистскими вождями в Нюрнберге в 1946 г. Яркий свет гласности требовался для того, чтобы воспитать нацию на ужасах нацизма, при этом он создавал впечатление, что вину нации несут только эти люди. По завершении процесса создалось впечатление свершившегося правосудия.

Искоренение нацистов, продолжавшееся и в последующие годы, особенно в американской зоне, вызывает всеобщее негодование. Оно завершилось не раньше 1949 г., когда в Западной Германии образовалась новая федеративная республика. Одновременно, как и повсюду в Европе, официально закончилась и чистка; многие наказания, скупо розданные бывшим нацистам, официально отменили. 20 сентября того же года новый канцлер Западной Германии Конрад Аденауэр в своем первом официальном обращении к парламенту объявил, что настало время «оставить прошлое позади». Кошмар войны нужно было забыть ради новой мечты о будущем.

Есть искушение считать послевоенное мифотворчество безвредным. Если миф о единении привел к реальному единству того или иного рода, какой же от него вред? А если предание забвению военной вины и коллаборационизма позволило Европе двигаться дальше и добиться лучшего будущего, так, возможно, оно тоже к лучшему? Однако, к сожалению, у этого лекарства наметились некоторые существенные побочные эффекты. Попытки реабилитировать правых в Западной Европе имели своим результатом не только оправдание. В некоторых случаях – прямо до смешного – оно позволило правым экстремистам выставить себя пострадавшей стороной.

Ввиду распространения мифа об ответственности исключительно Германии жестокое обращение с коллаборационистами стали расценивать не как суровость правосудия, а как избиение невинных. Во Франции к 1950-м гг. в широкой прессе стали появляться сотни зловещих рассказов, живописующих пытки и жестокое обращение, которым партизаны подвергали гражданских лиц. Во всех этих рассказах невиновность жертв либо предполагалась, либо открыто подчеркивалась. Многие истории были связаны с жестоким обращением с женщинами, которых раздевали догола, брили налысо, оскорбляли, избивали ломами, сексуально калечили и насиловали. Такие случаи действительно происходили после войны, но рассказы, появлявшиеся в прессе, часто основывались скорее на слухах, нежели фактах и, соответственно, преувеличивались.

Наряду с рассказами появилась поддельная статистика. Многие авторы в 1950-х гг. утверждали, что в первые месяцы после освобождения бойцами французского Сопротивления были казнены около 105 тысяч коллаборационистов. Эта цифра основывалась на случайной реплике, брошенной предположительно в ноябре 1944 г. Адриеном Тиксье, в то время министром внутренних дел. Но сам Тиксье умер в 1946 г., и никто никогда не видел никаких документальных подтверждений этих цифр. Реальная цифра, неоднократно подтверждаемая правительственными организациями и независимыми исследованиями, составляла менее одной десятой от вышеуказанной.