Собрание сочинений. Том 6 - Маркс Карл Генрих. Страница 123

В самом деле, г-н Ридель, почему бы вам не предложить немедленно восстановить цензуру? Ведь нет лучшего средства для того, чтобы успокоить «страсти», погасить «пламя греховной ненависти и мести против властей» и обеспечить «рамки законной свободы»! Voyons, citoyen Riedel, soyons francs! {Право, гражданин Ридель, будем откровенны! Ред.} Ведь в конце концов дело же идет к этому!

Г-н Ридель покидает трибуну. Слово получает министр юстиции, юстицрат Симонс из Эльберфельда, отпрыск такой же буржуазной семьи из Вупперталя, как и семья фон дер Хейдта.

Г-н Симонс приступает к обсуждению вопроса с потрясающей основательностью. Видно, что в министерстве юстиции он еще новичок.

Плакаты вывешиваются на улицах и площадях, — говорит г-н министр юстиции. Следовательно, «надо сначала установить, каково назначение улиц и площадей!!»

Правда, г-н Ридель заслуживающим признательности образом установил «назначение» и «настоящий смысл слова» плакат. Но речь идет отнюдь не об этом, а напротив, о «назначении улиц и площадей». Вот здесь-то министр юстиции и пожинает неувядаемые лавры.

Можно ли представить себе лучший вид начальной школы, чем эта палата, где люди с серьезным видом спорят о назначении улиц и площадей, о школьной премудрости в области грамматики и т. п.?

Итак, каково же «назначение улиц и площадей»?

Оно заключается в том, что улицы и т. д. не «могут быть предоставлены для использования в любых личных или общественных целях». Ибо «подобное назначение улиц и т. д. не может быть доказано!!»

Вот для чего, оказывается, существует у нас так называемый министр юстиции — чтобы давать нам подобные глубокомысленные разъяснения. В самом деле, теперь становится понятным, почему г-н Симонс постеснялся представиться палате.

Конечно, после этих блистательных мыслей остальное содержание речи министра совершенно не заслуживает внимания. Под видом большой начитанности в области французской юриспруденции г-н Симонс выкладывает некоторые давно забытые воспоминания из своей прежней прокурорской практики. Затем изрекаются фразы вроде следующей:

«На этот вопрос о неотложности должен быть непременно (!) дан утвердительный ответ, таково, по крайней, мере (!!) мое мнение (!!!), учитывая сомнения (!!!!), которые были здесь высказаны (!!!!!)».

И, наконец, г-н Симонс намеревается «санкционировать законный фундамент для ограничения плакатов».

Санкционировать фундамент! Где вы научились такому языку, г-н Симонс?

После подобных ораторских шедевров гг. Риделя и Симонса мы, разумеется, не можем останавливаться на речи выступившего за ними г-на Берендса. Г-н Берендс правильно почувствовал, что запрещение плакатов направлено прямо против пролетариата, но он очень слабо развил эту мысль.

Общие дебаты закончены. За отклонение законопроекта en bloc голосует 152 человека, против также 152. Из числа левых, между прочим, отсутствует без уважительных причин г-н Килль из Кёльна. Если бы г-н Килль присутствовал, законопроект был бы просто-напросто отклонен. Следовательно, г-ну Киллю мы обязаны тем, что законопроект частично принят.

На обсуждении отдельных частей проекта мы останавливаться не будем. Результат их известен: за книгоношами установлен полицейский надзор. За это они могут принести благодарность г-ну Киллю!

Написано Ф. Энгельсом 21 и 23 апреля 1849 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано во втором выпуске «Neue Rheinische Zeitung» № 279 и в № 283; 22 и 27 апреля 1849 г.

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

ЛАССАЛЬ^[312]

Кёльн, 26 апреля. Мы должны сообщить о факте, который свидетельствует, что en fait de justice {в делах правосудия. Ред.} больше нет ничего невозможного. Г-н генеральный прокурор Николовиус явно намерен украсить себя такими лаврами, какие в свое время не пожинал даже г-н Геккер.

Из наших прежних сообщений известно, что заместитель обер-прокурора в Дюссельдорфе фон Аммон I во время уголовного процесса против Лассаля в течение трех недель утаивал от судебного следователя в своей конторке письмо Лассаля, в котором тот призывал одного шёнштейнского земледельца {Штангира. Ред.} привести в Дюссельдорф, в случае если разгорится борьба, подкрепление примерно в 100 человек, и что г-н фон Аммон лишь тогда передал письмо следователю, когда последний сообщил ему, что следствие закончено. Напомним, что из-за этого письма — которое, впрочем, никакого прямого призыва к восстанию не содержало, так что ни судебная палата, ни обвинительный сенат не отнесли его к числу доказательств виновности, — из-за этого письма должно было вновь начаться следствие, а это послужило причиной того, что с процессом Лассаля не было покончено и в прошлую сессию суда присяжных.

Ввиду этого Лассаль заявил тогда генеральному прокурору протест против преднамеренного затягивания дела г-ном фон Аммоном I.

Генеральный прокурор, вместо того чтобы дать Лассалю какой-нибудь ответ, направляет его заявление в дюссельдорфскую прокуратуру вместе с распоряжением начать против Лассаля по этому заявлению следствие на основании статьи 222, так как г-ну фон Аммону будто бы в нем нанесено оскорбление! Pends-toi, Figaro, tu n'aurais pas invente cela! {Повесься, Фигаро, тебе до этого не додуматься! (Бомарше. «Безумный день, или женитьба Фигаро»). Ред.}

Итак, письмо г-ну Николовиусу должно рассматриваться как оскорбление г-на фон Аммона в духе статьи 222! Мы уже разъясняли однажды во время процесса по делам печати, который мы имели удовольствие вести против господ Цвейфеля и Геккера, что сама статья 222 не применима в случае публичных оскорблений в печати и что она применяется лишь в случае таких оскорблений, которые нанесены господам чиновникам в их личном присутствии.

Но если бы даже статья 222 и применялась в случае оскорблений, нанесенных публичными выступлениями в печати, то, конечно, и тогда никому не пришло бы в голову утверждать, что письмо к третьему лицу может представлять собой оскорбление чиновника. Согласно существующей до настоящего времени процедуре судов исправительной полиции, всегда требовалось, чтобы содержащий оскорбление документ был направлен самому оскорбляемому лицу или распространен публично. Г-н Николовиус делает теперь открытие, что если третьему лицу в оскорбительных выражениях пишут о чиновнике, то это является оскорблением чиновника! Выходит, надо остерегаться в своей частной переписке говорить о чиновниках в непочтительном тоне!

В связи с тем, что письмо Лассаля направлено в вышестоящую по отношению к г-ну фон Аммону инстанцию и, следовательно, оно является жалобой, заявлением протеста, дело приобретает еще более невероятный оборот.

Ведь закон вменяет даже в обязанность заявлять в вышестоящую инстанцию о незаконных действиях. Если, таким образом, заявление было правдивым, оно вполне правомерно; если же оно было ложным, то генеральный прокурор должен был возбудить судебное преследование на основании статьи 273 — ввиду клеветнического заявления. Но в таком случае Лассаль самым легким в мире способом на основании документов доказал бы правдивость своего заявления, тогда как, представ перед судом исправительной полиции по обвинению в оскорблении чиновника, он лишен возможности доказать это.

Дело рассматривалось судебной палатой в Дюссельдорфе. Однако палата тоже признала, что оскорбление должно быть нанесено либо публично, либо в присутствии оскорбляемого лица, и прекратила дело. Прокуратура заявила протест, и тогда наш здешний неоднократно испытанный и неизменно благонадежный кёльнский обвинительный сенат действительно на основании статьи 222 вынес решение о преследовании Лассаля, который теперь имеет счастье нести еще бремя суда исправительной полиции!