Драма Иова - Мацейна Антанас. Страница 21
Таким образом, различие между обращением Иова к Богу и обращением Конрада, как видим, сущностное. Правда, и у Иова в самом начале тоже были прометеевские умыслы. Но он их полностью даже и не осознавал, поэтому они и не закрыли ему путь в трансценденцию. Между тем Конрад уже с самого начала был ведом этими замыслами: и песнь его достойна Бога, и сила созидания такая же, как и у Бога; он, как и Бог, чувствует и творит бессмертие. «Что лучшего ты создал, боже правый?» [67] — спрашивает объятый гордыней Конрад. ... Эти замыслы как раз и закрывают перед Конрадом истинный экзистенциальный путь в трансценденцию. Переживание себя, как равного Богу, не позволяет Конраду поставить свой вопрос в подлинном смысле этого слова и тем самым не позволяет дождаться ответа. Обращение Иова к Богу превратилось в молитву. Между тем обращение Конрада закончилось угрозой. И эта угроза полностью погубила бы Конрада, если бы полная потеря физических сил не позволила ему увенчать свой бунт последним словом. Таким образом, хотя оба они — и Иов и Конрад — чувствуют собственное бессилие: Иов, чтобы освободиться от страдания, а Конрад, чтобы властвовать над людьми, их установки по отношению к этому бессилию весьма различны. Оба они подошли к границе своего бытия: Иов — в страдании, Конрад — в творчестве. Но Иов перед лицом этой границы молится, а Конрад бунтует и угрожает. Поэтому и их экзистенциальные развязки разные. Иов переступает эту границу и клонится к рукам трансценденции. Конрад бьется по сю сторону границы и, иссякнув, клонится в безграничную бездну, от которой его спасает тоже молитва, хотя и не его самого. Все речи Иова есть не что другое, как раскрытие своей сотворенности перед лицом Господа, как постоянное признание себя ничтожной тварью рук Божьих и постоянная удивленность тем, как может Господь обращать взор свой на эту ничтожность человека. Между тем вся импровизация Конрада есть не что другое, как усилия опровергнуть свою сотворенность и показать, что человек такой же творец, как и Бог, пусть даже и с незначительной брешью.
Поэтому понятно, что эти две различные установки по отношению к трансценденции вызывают и два различных ответа. Иов, обращаясь к Богу всем своим бытием, дождался Его ответа тоже бытием. Конрад, обращаясь к Богу бунтарским словом, дождался абсолютного молчания и увидел, что падает в бесконечную тьму. Прометеевское переживание себя не позволяет человеку предъявить свое бытие, не позволяет поставить свой онтологический вопрос и дождаться ответа с той стороны. Трансценденция не отвечает на слова, ибо Она сама есть не слово, но Бытие. Поэтому и обращение к ней должно быть таким бытием, каково оно есть в себе. И то, что случилось с Конрадом, случилось не только с ним одним. Такое могло бы произойти и с Иовом, если бы он не прекратил своей тяжбы с Богом. Такое случается со всяким человеком, который в своей прометеевской замкнутости пытается втащить Бога в границы экзистенции и здесь Его запереть, превращая в инструмент для заделывания брешей. Прометеевская экзистенция не достигает трансценденции. Но не потому, что она не знает своего пути, но потому, что она по своей свободной воле этот путь заслоняет. Бреши есть в каждой экзистенции, и каждый прометей эту брешь болезненно переживает. Но эта брешь как раз и есть то окно, через которое человек может увидеть Бога. Однако воля человека не раз затягивает это окно густой занавесью, и трансценденция остается по ту сторону. Она остается за дверями экзистенции. Но это акт не самой экзистенциальной структуры, а только — человеческой свободы. Трансценденция своим ответом снисходит только во всесторонне открывшуюся экзистенцию. И человек может, если захочет, раскрыть свою экзистенцию.
II. АНАЛИЗ ЭКЗИСТЕНЦИИ
1. ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ НАСТРОЕНИЕ
Современная экзистенциальная философия считает заботу основным настроением человека, тесно связанным с его бытием. Забота, как говорилось, не есть озабоченность своей повседневной жизнью. Правда, она, как и всякая другая настроенность или расположенность духа человека, может пропасть в мире, может быть втянута в повседневность и стать не своей, то есть находиться только на поверхности человеческого существа, не достигая его глубин. Такое может произойти и с заботой. И это действительно часто с ней происходит. Люди, как та евангельская Марфа, зачастую заботятся о многом, забывая об одном единственном, а именно: о своем бытии и о своей судьбе. Когда Христос в Нагорной Проповеди предупредил людей о том, чтобы они не заботились о завтрашней пище и питье, а заботились бы о Царстве Божьем, Он также имел в виду и пропадание человеческой заботы в мире, ее погруженность в мелкие повседневные делишки, сосредоточенные на поддержании физической жизненности. И все же в своем существе забота не повседневна и не поверхностна. Она, как говорилось, есть состояние человека перед лицом небытия. Это состояние случайного существа, которое может не быть и потому заботится, чтобы быть. Поэтому забота вплетена в саму онтологическую структуру человека. Она выражает постоянно присутствующую угрозу небытия для такого случайного существа, каким является человек. Человек экзистирует, заботясь, ибо он экзистирует случайно. Забота как раз и есть желание человека сохраниться в этой случайности, ибо в случайности всегда содержится угроза исчезнуть, так как в самой себе она не имеет основы.
Однако наряду с заботой, наряду с этим широким и глубоким экзистенциальным настроением, которое так акцентирует современный мир, книга Иова выдвигает еще и другое настроение, характерное для существования человека на земле, а именно — жалобу. Книга Иова настойчиво убеждает нас, что человеческая экзистенция в своем содержании бедна, но зато богата своей жалобой. Ведь все долгие размышления Иова перед лицом своего страдания – это одна сплошная жалоба. «Когда ложусь, то говорю: “когда-то встану?” а вечер длится, и я ворочаюсь досыта до самого рассвета. Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопает и гноится» (7, 4–5). «Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков? Зачем Ты поставил меня противником себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего?» (7, 20–21). «Он преградил мне дорогу, и не могу пройти, и на стези мои положил тьму. Совлек с меня славу мою, и снял венец с головы моей» (19, 8–9) ... «Братьев моих Он удалил от меня, и знающие меня чуждаются меня. Покинули меня близкие мои, и знакомые мои забыли меня. Пришлые в дому моем и служанки мои чужим считают меня; посторонним стал я в глазах их» (19, 13–15) ... «Помилуйте меня, помилуйте меня вы, друзья мои; ибо рука Божия коснулась меня» (19, 21). Подобного рода вопросами, анализом своего существования, упреками, мольбами переплетены все речи Иова. Экзистенция Иова бывает, жалуясь. И это не только в индивидуальном случае Иова. Всякий человек жалуется, он жалуется с самого пробуждения своего сознания в детстве и до своего угасания в момент смерти. Жалоба, как и забота, связана с самим бытием человека. Она — настроение, которое преданно сопровождает человека на всем его земном пути. Мы все бываем, жалуясь.
Откуда возникает эта жалоба и что является ее основой? В своих речах Иов указывает две причины, которые пробуждают и поддерживают жалобу в человеке. Прежде всего человек жалуется по причине своей ограниченной возможности выносить страдание. «Твердость ли камней твердость моя? и медь ли плоть моя? Есть ли во мне помощь для меня, и есть ли для меня какая опора?» (6, 12–13). Иов чувствует свое собственное бессилие преодолеть страдание; он также чувствует и свою внешнюю заброшенность, которая свойственна всякому страдающему, и потому и жалуется. Силы человека ограничены, и когда они достигают своего предела, тогда и возникает жалоба. Пока человек способен выносить страдание, он может быть неспокоен, недоволен, нервен, но он еще не жалуется. Жалоба возникает только в пограничной ситуации, только тогда, когда человек оказывается у черты. Здесь он останавливается перед небытием, видит свое бессилие преодолеть небытие и потому начинает жаловаться. С другой стороны, человек жалуется тогда, когда не осознает смысла своего страдания. «Научите меня, и я замолчу; укажите, в чем я погрешил» (6, 24), — говорит Иов своим друзьям. К сожалению, друзья Иова не в состоянии правильно раскрыть смысл страдания, и потому Иов не замолкает. Осмысленное страдание не вызывает жалобу. В осмысленном страдании человек может только стенать от мучающей его боли. Но он не жалуется в духовном смысле, который всегда кроется в жалобе. Если человек знает, почему он страдает, это знание иногда даже наполняет его дух великой радостью. В истории мучеников жалобы нет. Мученики выходили на арену не жалуясь, но часто с песнопениями, всегда молясь и радуясь, что кровью своей имеют возможность свидетельствовать Истину. Они знали, почему страдают и каков смысл в их страдании. Поэтому они и не жаловались. Жалоба сущностно связана с неясностью смысла страдания. Если ограниченные возможности человека выносить страдание часто являются жизненной причиной его жалобы, то неосознаваемость смысла страдания – чисто духовная ее причина. И когда две эти причины сливаются, жалоба становится особенно горькой и особенно глубокой. В случае с Иовом эти причины как раз и слились. Поэтому жалоба Иова как раз и выявляет глубинность этого экзистенциального настроения.