Энциклопедия философских наук. Часть первая. Логика - Гегель Георг Вильгельм Фридрих. Страница 45

имеется налицо форма всеобщности, которая требуется уже для того,

чтобы некое содержание было во мне, чтобы оно вообще было

представлением. Но отличительную особенность представления следует вообще

и здесь видеть в том, что в нем подобное содержание стоит как бы

изолированно. Правовые и тому подобные определения не находятся,

правда, в чувственно–пространственной внеположности. По отношению

же ко времени, они, пожалуй, представляются следующими друг за

другом; их содержание, однако, мы не представляем себе связанным со

временем, не представляем себе протекающим и изменяющимся во

времени. Но такие сами по себе духовные определения стоят как бы

изолированно на обширной почве внутренней абстрактной всеобщности

представления вообще. В этой изолированности они просты: право

долг, бог. Представление либо останавливается на том, что право есть

право, бог есть бог, либо, если оно является более развитым

представлением, оно указывает определения, например, что бог есть творец мира,

что он всеведущ, всемогущ и т. д.; здесь также нанизываются друг на

друга несколько изолированных простых определений, которые

остаются внеположными друг другу, несмотря на ту связь, которая им

дается в их субъекте. Представление совпадает здесь с рассудком,

отличающимся от представления лишь тем, что он устанавливает

отношения между всеобщим и особенным или между причиной и действием

и пр., и тем самым устанавливает отношения необходимости между

изолированными определениями представлений, между тем как

представление оставляет их в своем неопределенном пространстве рядом

друг с другом, связанными одним лишь «и». Различие между

представлением и мыслью очень важно, потому что можно вообще сказать,

что философия делает единственно только то, что превращает

представления в мысли, но, разумеется, следует к этому прибавить, что

она затем превращает голую мысль в понятие.

Впрочем, если мы указали, как на характерные черты

чувственного, на определения единичности и внеположности, то можно также

прибавить, что самые эти определения суть, в свою очередь, мысли и

всеобщие определения; в логике обнаружится, что мысль, всеобщее

состоит именно в том, что она есть она же сама и ее иное, что она выходит

затем за пределы последнего и ничто не остается вне ее. Так как язык

есть произведение мысли, то нельзя посредством него выразить

ничего такого, что не есть всеобщее. То, что я только хочу сказать, то,

что мнится мне, есть мое, принадлежит мне, как этому особому

индивидууму; но если язык выражает только всеобщее, то я не могу ска-

зать того, что только мне мнится. И невыразимое, чувство, ощущение

представляет собою не самое лучшее, не самое истинное, а самое

незначительное, наиболее неистинное; если я говорю: единичное, это

единичное здесь, теперь, то это все—всеобщие выражения; все и всяческое есть

единичное, есть «это», хотя бы оно и было чувственно; все и каждое есть

«здесь», «теперь». Точно так же, когда я говорю «я», я разумею себя как

это, данное «я», исключающее все другие «я», но то, что я говорю,

изреченное «я», есть именно всякое «я», исключающее из себя все

другие «я». Кант выражался неправильно, говоря, что «я» сопровождает

все мои представления и также все мои ощущения, желания, действия

и т. д. «Я» есть само по себе всеобщее, и общность есть также одна из

форм всеобщности, но она — лишь внешняя форма. Все другие люди

имеют общее со мною то, что они суть «я», точно так же, как все мои

ощущения, представления и т. д. имеют между собою общее то, что

они суть мои. Но «я», взятое абстрактно, как таковое, есть чистое

соотношение с самим собою, в котором отвлекаются от представления,

ощущения, от всякого состояния, равно как и от всякой природной

особенности, таланта, опыта и т. д. «Я» есть постольку существование

совершенно абстрактной всеобщности, есть абстрактно свободное.

Поэтому «я» есть мышление как субъект, и так как я нахожусь вместе

с тем во всех моих ощущениях, то мысль повсюду присутствует и

проходит, как категория, через все эти определения.

Прибавление. Когда мы говорим о мышлении, оно нам сначала

представляется субъективной деятельностью, одной из тех

способностей, каких мы имеем много, как, например, память, представление,

воля и т. д. Если бы мышление было только некоей субъективной

деятельностью и, как таковое, было бы предметом логики, то последняя,

подобно другим наукам, имела бы свой определенный предмет. Тогда

могло бы казаться чем–то произвольным то, что мышление делают

предметом особой науки, а воля, фантазия и т. д. не делаются

предметом особой науки. Честь, оказываемая мышлению, могла бы, пожалуй,

иметь своим основанием то, что за мышлением признается некоторый

авторитет и оно рассматривается как наиболее истинное в человеке,

как то, чем он отличается от животного. Изучать мышление даже

просто, как субъективную деятельность, тоже не лишено интереса.

Его характерными чертами были бы тогда правила и законы, познание

которых приобретается посредством опыта. Мышление,

рассматриваемое с этой стороны в его законах, есть то, что обычно составляет

содержание логики. Аристотель является основателем этой науки.

Он обладал такой силой ума, которая сделала его способным дать

в удел мышлению то, что ему принадлежит как таковому. Наше

мышление очень конкретно, но в его многообразном содержании мы должны

выделить то, что принадлежит мышлению, или абстрактной форме

деятельности. Незаметная духовная связь, деятельность мышления,

объединяет все это содержание, и эту связь, эту форму как таковую

выдвинул и определил Аристотель. Логика Аристотеля остается до

нашего времени основой логики и после него она получила лишь

дальнейшую разработку, преимущественно у средневековых схоластиков;

последние ничего не прибавили к ее содержанию, а лишь развили

ее в частностях. Главный вклад нового времени в логику

ограничивается преимущественно, с одной стороны, опусканием многих,

созданных Аристотелем и схоластиками, логических определений и

прибавлением значительного количества постороннего психологического

материала, — с другой. Интересна эта наука тем, что в ней мы

знакомимся с приемами конечного мышления, и эта наука правильна, если

она соответствует своему предполагаемому предмету. Изучение этой

формальной логики, без сомнения, приносит известную пользу; это

изучение, как принято говорить, изощряет ум. Мы научаемся

концентрировать мысль, приучаемся абстрагировать, между тем как в обычном

сознании мы имеем дело с чувственными представлениями,

перекрещивающимися и перепутывающимися друг с другом. Но при

абстрагировании имеет место концентрация духа на одном пункте, и мы

приобретаем благодаря этому привычку заниматься нашей внутренней жизнью.

Знакомство с формами конечного мышления может служить средством

для подготовки к эмпирическим наукам, которые руководствуются

этими формами, и в этом смысле логику называли

инструментальной.

Можно, правда, блеснуть широтой воззрений и сказать: логику

следует изучать не ради пользы, а ради ее самой, ибо превосходного

следует искать не только ради пользы. Это, с одной стороны, совершенно

правильно, но, с другой стороны, превосходное есть также и наиболее

полезное, ибо оно есть существенное, в самом себе устойчивое и является

поэтому носителем частных целей, которым оно споспешествует и

которые оно доводит до осуществления. Не нужно рассматривать

частные цели как самое важное, но то, что превосходно, все же