От наукоучения - к логике культуры (Два философских введения в двадцать первый век) - Библер Владимир Соломонович. Страница 61

Мышление здесь всегда устремлено на предмет, на его преобразование (в идеале - на формирование уникального математического предмета - материальной точки, бесконечно большого круга, бесконечноугольного многоугольника, все более сложных гипергеометрических структур, раскрывающих суть объекта физического, но не могущих существовать как физический объект). Но одновременно и взаимоисключающе - то же самое мышление всегда устремлено на субъекта, на вскрытие в мышлении тех внутренних резервов знания (я не знал, что я это уже знаю), "выволакивание" которых на свет божий раскрывает разумный замысел всей системы рассудочного доказательства, характерного для мышления Нового времени. Замысел этот: "назад" к исходным аксиомам, к обнаружению (и переработке) их скрытых логических потенций.

Так что Галилеев "демон Сократа" вполне актуален; он дух всей классической (Новое время) логики - в той мере, в какой эта логика приобретает собственно теоретизирующий характер, на грани между философией и наукой. "Майевтический" эксперимент (неявно) развивает, полагает те способности субъекта, те возможности теоретического мышления, которые якобы лишь проявляются и развертываются с его помощью. Набросаем пунктир логики антиномического диалога.

Итак, Галилей изобрел91 исследовательский (антиномически расчлененный) "коллектив-личность" ("теоретика-классика").

В процессе формирования этого "коллектива-личности" изменялись все социально-логические характеристики заданных персонажей "Диалога...". В работе (диалоге) "внутреннего колледжа" различные определения меняются местами, переливаются друг в друга, сливаются в нечто неразличимое или отступают в тень одного из определений, замещающего или представляющего весь контрапункт теоретика. В социальной основе всех "замещений" и "подстановок" (не позволяющих до самого последнего времени разглядеть внутреннюю многозначность и многоликость теоретика Нового времени) лежит диалектика "совместного и всеобщего труда".

Если вчерне представить, как "микросоциум", сформированный Галилеем, работает в контексте совместного труда, то очерчивается92 характерная схема "превращений" и "взаимопереходов" разума - рассудка - интуиции авторитарно-эмпирического мышления...

Но предварительно два замечания. Во-первых, хотя в моем изложении эти узлы будут представлены последовательно, в действительности они осуществляются одновременно и дают противоположные определения одного процесса. Во-вторых, здесь будет представлена только естественнонаучная работа "теоретика-классика"93 (его философская работа пока остается в стороне, и читатель скоро поймет причину такой "забывчивости" и ее границы).

Вот набросок диалогических превращений классического разума:

А. В той мере, в какой классическое мышление естественника готовит идеи впрок для включения их в оборот совместного труда, "микросоциум" теоретика перестраивается таким образом, чтобы разумное "Я" исчезало в "Я" рассудочном; далее, чтобы все предметные определения (определения идеализованного предмета, "геометрические парадоксы") были переведены в чисто функциональные предложения, а видение "очами разума" было вытолкнуто из здания готовой теории как шлак мнимо иррациональной или, по меньшей мере, внелогической "интуиции".

На минуту остановимся. Собственно, какой смысл мы вложили в понятие "разум", когда только что сказали: "разумное "Я" исчезает"?

"Разум" в его цельном бытии образует сам дух "майевтического" эксперимента, его направленность на преобразование аристотелевской логики Симпличио; это - "бегство от чуда" неклассической идеи, скрытой в недрах классики. "Исчезновение" разума означает - в таком контексте - исчезновение логики Нового времени как цельного (противоречивого) полилога, как логики, противопоставленной и сопряженной с логикой Аристотеля94.

И исчезает разум напрочь. Мы говорили выше, что на выходе в производство вещей разумное "Я" усыхает в "Я" рассудочном, выводном (формальная связь отдельных предложений научного текста). Но это лишь первый этап перерождения "невидимого колледжа" мыслителя-классика. В виде рассудка "теоретик" (теоретический текст) выступает для другого "теоретика"; рассудок - посол разума в мире теоретических сношений (скажем, между теориями разного уровня, между математикой и физикой, физикой и химией и т.д.).

Но на выходе в собственно прикладное знание теоретический текст выступает как сила, как схема и сигнал действия.

Здесь снова возрождаются субъективные определения, но в форме приказа, авторитета, алгоритма, указания: так надо действовать. Почему? Это знает наука. Действуйте, и баста!

В результате конечным воплощением теоретика Нового времени (теоретика-естественника) оказывается уже не Сагредо, но... алгоритмически переряженный Симпличио!

Весь смысл работы теоретика в рассмотренном цикле - чтобы от разума не осталось ни следа, ни воспоминания...

Б. Движение теоретической мысли "естественника", хочет он того или нет, всегда Имеет и другую направленность - не вовне, но вовнутрь, оказывается некой самокритикой классического разума.

В этом движении, если продумать самые отдаленные его феномены (поскольку на малых пробегах такая самокритика фактически только систематизирует "доказательство"), "личность-социум" "теоретика-классика" перестраивается совсем иначе, чем мы только что изобразили, получает совсем иное определение.

Но... разум снова исчезает. Правда, на этот раз он пережигает себя в "интуицию" (в простейшем случае - в геометрический синтез), чтобы обрести новые силы для аналитической работы.

Как это происходит? В самокритике классического разума прежде всего замыкаются на себя его действующие - развитые в познании природы аналитические, рассудочные понятия. Но к такому самообращению они принципиально не способны.

Правда, до тех пор пока самокритика рассудка развертывается количественно (то есть пока выясняется мера систематизации исходных данных), все обстоит более или менее благополучно. Выход находится в стремлении теоретика к "еще более строгой" аксиоматизации и формализации логических структур.

Но как только под сомнение ставится сама возможность работы рассудка, все рассыпается. Обращение рассудочных категорий на себя приводит к их расплыванию, расплавлению, растеканию, к обнаружению в их основе (за ними) исходных и, оказывается, взятых на веру аксиоматических принципов и элементарных шагов дедукции (именно эти принципы работы рассудка Кант и называет идеями разума).

Но эти принципы хорошо работают только в темноте, только до тех пор, пока в них не сомневаются, они эффективны, только преломленные через сферу рассудка. Теперь, обнаженные от рассудочного прикрытия и также повернутые на себя, они теряют свою работоспособность и аподиктичность.

Как только рассудок спрашивает о своих основаниях, то есть как только он задает вопросы андерсеновского мальчика - почему, собственно, дальше аксиом, в глубь аксиом идти нельзя, почему они бесспорны, нельзя ли их доказать, к ним обратить требования вывода или почему данный шаг дедукции неразложим, элементарен, не перескочил ли я в своем выводе неких ступеней, без которых вся его доказательность повисает в воздухе, да может ли вообще "шаг" дедукции быть доказательным, если он не взят как "causa sui"? - как только рассудок задает такие вопросы, рушится сразу же все. Основой рассудка оказывается разум, но разум обосновывает себя только... в интуиции.

Какое же содержание имеет понятие "интуиция" вне чисто негативных определений (то, что не может быть доказано, то - в знании, - что самоочевидно)? По сути дела, содержание понятия "интуиция" (в XVII - начале XX века) мы только что засекли, проследив движение галилеевского "майевтического" эксперимента.

В интуиции мир в целом, бесконечное целое природы понимается, во-первых, в точке "causa sui", в точке действия на себя самого, то есть объект взят как субъект. Но, во-вторых, в интуиции действие мира на себя самого видится преломленным в модусе (механического) движения, когда одна точка возникает дважды - как действующая и испытывающая действие, то есть в интуиции "causa sui" не понимается, разум как целое не работает.