Искусство стильной бедности - Шёнбург Александр. Страница 7

Третьим ударом стало поражение восстания против советской власти. Сто пятьдесят волнующих часов осе­нью 1956 года Венгрия была независимой. Царило не­обычайное повстанческое настроение. 29 октября пред­седатель Совета министров Имре Надь демонстративно покинул партийный центр и под ликование народа во­шел в здание парламента. В холодное ноябрьское вос­кресенье, в четыре часа утра, началась ответная опера­ция советских войск. Тысячи венгров погибли в уличных боях против превосходящих сил Красной армии.

После восстановления «порядка» советское коман­дование пообещало Надю разрешить уехать за границу, во что он с поразительной наивностью поверил — его, разумеется, арестовали и казнили, как и 229 других ре­волюционеров. После кровопролитий 1848 и 1956 годов венгры и русские не могли оставаться в дружеских от­ношениях. Есть некая ирония судьбы в том, что в 1989 году именно Венгрия первой получила возможность вы­рваться из сферы советского влияния. Открытие вен­герских границ, которое произошло наперекор настой­чивому сопротивлению ГДР и Москвы, повлекло за собой распад Восточного блока и Советского Союза. Сегодня же с политической и экономической точек зре­ния Венгрия — самая успешная страна среди бывших стран Варшавского договора.

История Венгрии доказывает, что поражения порой оборачиваются победами. Прежние победители со вре­менем могут стать проигравшими, тогда как проиграв­шим никто не может запретить оставаться самими со­бой.

В качестве примера венгерского самообладания мне хотелось бы привести своего прапрадеда, графа Стефана Сечени. Его бескорыстие граничило с безумием, по­скольку он полагал, что вещи надо отдавать, прежде чем их у тебя заберут. Впрочем, как экономист и политик, он проповедовал бережливость. Одно из его поучений гла­сило: «Если у тебя есть 300 овец, то управляй хозяйством так словно у тебя их всего 30». По сей день прапрадед остается самым прогрессивным экономическим и соци­альным реформатором Венгрии. Благодаря его усилиям страна вышла на новый, современный этап самосозна­ния. До начатой им «эпохи реформ» Венгрия была фео­дальным, средневеково-византийским государством, чья знать спускала на венских скачках капитал, зарабо­танный в поместьях крепостными. Богатство некоторых венгерских князей достигало таких размеров, что приоб­ретало восточный колорит. Избирательным правом об­ладали лишь высшие слои общества, они и решали судь­бу страны. Землевладельцы были защищены законом 1600-летней давности, который запрещал закладывать земельные участки.

Сечени положил конец привилегиям своего сосло­вия. Решив послужить хорошим примером для других, он предоставил годовой доход со своих 50 тысяч гекта­ров в распоряжение Академии наук. А также урезал на­логовые свободы аристократии, построил порты на Ду­нае, исправил русло Тисы и приказал построить первое связующее звено между Будой и Пештом, Цепной мост. Его язвительные замечания по поводу самодовольства правящего класса и рискованные проекты вызвали ос­трое сопротивление. Мелкие помещики специально собирались в провинции для того, чтобы сжигать его книги.

Вместе со своими политическими противниками, Кошутом и поэтом Петёфи, Сечени был одним из главных реформаторов венгерского самосознания. Он надеялся, что Венгрия пойдет по пути эволюционного развития в рамках Дунайской монархии, а не по революционному, через отделение от Вены. Революционеры, однако, жаж­дали вооруженного столкновения с Австрией. Сечени ушел из политики и переселился из надьценкского зам­ка в «Дом умалишенных», как он сам называл свое новое жилище. Среди его остроумных замечаний есть и такое: «В жизни надо быть либо молотом, либо наковальней. Я отношу себя к наковальням...»

Судя по записям моего прапрадеда, которые он сде­лал в «Доме умалишенных», он никогда не переставал воспринимать политическое фиаско моральной побе­дой. Историки согласились с ним лишь после его смер­ти. Сечени превратился в мифологического националь­ного героя Венгрии, достигнув той степени признания, в которой было отказано даже Лайошу Кошуту, побе­дившему прапрадеда на политической арене.

(вообще и в частности)

Ближайшие родственники венгров по духу — англичане. Так же, как и венгры, они считают свою страну центром мироздания. Ко всем иноземцам англичане, без всякого зазрения совести, относятся как к дикарям или полуди­карям, с которыми надо общаться дружелюбно и по воз­можности воспитывать или подавлять. Последнее они делают довольно вежливо, так как разница между былым величием и глубиной нынешнего падения научила их смирению.

Трудов о том, как Великобритания из великой держа­вы превратилась в социально ориентированное государ­ство, хватит не на одну библиотеку, однако до сих пор нет внятного ответа, почему это никак не повлияло на самооценку англичан. Быть может, потому, что англича­не, как и венгры, азартные игроки? Ведь игрок должен уметь проигрывать и ждать, когда ему снова улыбнется удача. Есть один венгерский анекдот, который вполне можно рассказать и об англичанах.

Венгр захотел купить глобус и отправился в магазин. Продавец подает ему первый попавшийся. «Где же тут Венгрия?» — недоумевает венгр. Продавец указывает ногтем мизинца. «Дайте мне, пожалуйста, глобус по­больше, чтобы на нем была только Венгрия», — говорит покупатель.

Нисхождение Англии, самой богатой и могуществен­ной страны, началось еще во второй половине XIX сто­летия, а примерно с 1900 года стало неизбежной реаль­ностью, на которую сами англичане не обращали особого внимания. Знаменитая английская выдержка и в какой-то мере самовнушение позволяли им отстра­ниться от внешнего мира. Примером тому стал финан­совый крах высших слоев общества. Его предпосылки историки усматривают в парламентской реформе 1832 года, лишившей аристократию политической власти. Через полвека начались и экономические проблемы, на­прямую связанные с общеевропейским аграрным кри­зисом, который был спровоцирован развитием индуст­риализации и увеличением числа импортеров дешевой сельскохозяйственной продукции. В 1894 году в Англии был установлен налог на наследство, вынуждавший каж­дое новое поколение оплачивать кончину главы семьи за счет продажи имущества. Тот, у кого после этого еще ос­тавались деньги, потерял их во время мирового кризиса 1929 года. Последний источник легких денег закрылся для англичан в 1946 году, когда Индия объявила о своей независимости.

Любопытно, что именно те дамы и господа из выс­шего общества, которые менее других обращали внима­ние на новую социально-экономическую обстановку, в итоге оказались в лучшем — в том числе и материаль­ном — положении. А семьи, первыми запаниковавшие на рубеже веков, продали свои земельные владения за смешные деньги. Некоторые работы Рубенса и Ван Дейка поменяли владельцев всего за несколько сотен Фунтов. Семьи, которые не замечали, что в их загородных домах течет крыша, и которым удалось сохранить часть имущества, продержавшись до экономических чу­дес ХХ столетия, поправили свое финансовое положение за счет роста цен на землю и прежде всего на пред­меты искусства. Граф Дерби двадцать лет боролся с ис­кушением продать картину Рембрандта «Пир Валтаса­ра». Лишь в 1964 году он все-таки решился и выручил за нее 170 тысяч фунтов, что в пересчете на сегодняшние деньги равняется примерно 500 тысячам евро. А вот гер­цог Девонширский продержался до семидесятых годов и был вознагражден еще лучше, получив за своего Рем­брандта рекордную цену.

В то же время семьи, рано поддавшиеся панике, рас­продали все ценное имущество и были вынуждены втя­гиваться в рабочую жизнь. Английские аристократы ра­ботали не только в банках или аукционных домах. Некоторые, например лорд Тевиот, зарабатывали на хлеб тем, что водили автобус. Виконт Бойль и лорд Блэкфорд, когда им не надо было заседать в палате лордов, подра­батывали официантами, баронесса Шарплз управляла питейным заведением, а леди Диана Спенсер была вос­питательницей в детском саду.

Отпрыски аристократических родов, крутившие руль и разливавшие пиво, прославились тем энтузиазмом, с каким они выполняли пролетарскую работу. Небольшое жалованье никак не влияло на их настроение, — вероят­но, они еще в детстве научились с презрением относить­ся к деньгам. Чем больше опыта накопила семья в искус­стве бедности, чем лучше предки научились отыскивать тень в годину засухи, тем легче было их потомкам пере­носить по-настоящему трудные времена. Такие семьи, как семья египетского короля Фарука, которая не смог­ла привыкнуть ни к власти, ни к ее потере, не выдержали социального краха. Остатки своего состояния, хранив­шиеся до времени в Европе, Фарук спустил в рулетку. Его сестра, принцесса Фатия, эмигрировала в Америку, некоторое время проработала уборщицей, а потом вы­шла замуж за служащего, который позже застрелил ее в лос-анджелесском мотеле.