Всеобщая история искусств. Искусство эпохи Возрождения и Нового времени. Том 2 - Алпатов Михаил Владимирович. Страница 38
13. Жан Гужон. Нимфы «Фонтана Невинных» 1547-49 гг. Париж.
14. Жермен Пилон. Гробница Генриха II. 1565 г. Аббатство Сен-Дени.
Во второй четверти XVI века французское искусство решительно поворачивается лицом к Италии. Эту ступень называют стилем Франциска I. Обращение к Италии было во Франции более плодотворно, чем в Нидерландах и в Германии. Во Франции уже в XV–XVI веках королевская власть приобрела более развитые формы, чем в других странах Западной Европы. Во Франции, наряду с городами, средоточием гуманизма и проводником итальянского Возрождения становится королевский двор. Большое рвение к искусству проявлял сам Франциск I. Сестра короля Маргарита Наваррская была незаурядной писательницей, автором сборника веселых рассказов. Королевский замок Фонтенбло становится рассадником итальянского вкуса. Сюда приглашаются итальянские мастера Приматиччо, Россо, Челлини и Серлио, которые создают целую школу.
Мастера Фонтенбло оказали значительное влияние на французское искусство: они принесли с собой незнакомые во Франции художественные формы и мотивы вроде стройных кариатид, статуй в виде герм, изящных гротесков, заменивших страшные готические химеры. Их любимыми декоративными мотивами были обнаженные женские фигуры и амуры. Итальянские мастера обладали большой художественной изобретательностью и тонким вкусом. Правда, они были всего лишь эпигонами великих мастеров Возрождения, их искусство было лишено силы, чистоты и свежести чувства. Вот почему школа Фонтенбло далеко не определила судьбы всего французского искусства XVI века. Франция выдвигает своих отечественных мастеров, и им-то и принадлежит роль создателей французского Возрождения.
Творческие искания французских архитекторов и художников находили себе опору в культурном движении, которое в середине XVI века во Франции приобретает большие размеры. Франция приобщилась к культуре гуманизма, в то время когда она успела значительна опередить Италию в своем общественно-политическом развитии. Франция уже имела сложившуюся королевскую власть, в то время она служила основой национального единения страны. Контраст между возвышенными идеалами гуманистов и жестоким законом слагавшегося буржуазного общества сильнее резал глаза, чем в других странах. Во Франции XVI века получает своеобразное выражение стремление к прекрасному идеалу, вдохновлявшее итальянцев Возрождения, начиная с Петрарки и кончая Рафаэлем и Микельанджело. Но в Италии этот идеал был всегда сопряжен с пониманием красоты земной плоти, полнокровной художественной формы. Самые возвышенные образы Рафаэля и Микельанджело отличаются большой осязательностью и мощью. Во Франции XVI века идеалы позднего гуманизма пришли в соприкосновение с не исчезнувшими еще пережитками средневековой духовности. Французские поэты, особенно члены сообщества поэтов, так называемой «Плеяды», с особенным жаром отдаются мечте о возвышенном и воспеванию прекрасной Делии. Дю Белле во имя этого прекрасного, но недостижимого идеала объявляет жизнь пленом, который душа готова покинуть, взмахнув своими крыльями. Луиза Лабе в своих стихах говорит о любви, испепеляющей ее сердце и не дающей отрады. Даже жизнерадостный Ронсар, забыв о том, что живет во времена Франциска, лелеет мечту о том, что он окружен прекрасными нимфами и языческими богами, и, воспевая своих возлюбленных Кассандру и Астрею, не оставляет мысли о посмертной славе.
Жажда возвышенного, прекрасного, идеального сочеталась во французском искусстве с такой страстной привязанностью к самой плоти жизни, какой не найти даже у итальянцев. На этом поприще проявлялась и трезвость, и ясность духа, и насмешливость французов — черты, которые принято называть галльским духом. Поэзия Ронсара поражает свежестью чувства, почти ребяческой веселостью. Он воспевает весну, зеленый лес, серебристые ручьи, беззаботную жизнь поэта. Его голос юношеский и звонкий, его стих оперен звучной рифмой.
Особенной полнокровностью дышит искусство Рабле. Его «Гаргантюа и Пантагрюэль» — это настоящая похвала радостям жизни, человеческим дерзаниям, переходящим порой в настоящее озорство. Рабле забавляют проделки его героев-великанов, их жажда жизни, обжорство и вместе с тем их быстрый и сметливый ум. Ему доставляет наслаждение прислушиваться к тому, как звенит его речь, он играет словами, забавляется новыми словообразованиями. Как ни усердно подражали французские поэты и художники XVI века итальянцам и древним, все их создания несут на себе отпечаток их собственной несравненной остроты и свежести мировосприятия. Античная мифология имела более длительную предисторию в Италии, чем во Франции, но французские поэты XVI века с большим чистосердечием, чем современные им итальянцы, находили в этих мифологических образах поэтическую реальность и наполняли риторику гуманистов изящной игрой ума.
Французская скульптура XVI века открывается творчеством Мишеля Коломба (около 1430–1512). Его женские фигуры добродетелей надгробия герцога Франциска II в Нанте (1500–1507) — это уже вполне развитые круглые статуи, прекрасно вылепленные, хотя и лишенные пластической силы итальянской скульптуры XV–XVI веков. Его луврский рельеф «Св. Георгий» несколько сух и графичен и похож скорее на ювелирное, чеканное произведение, чем на мраморную скульптуру. К тому же вся группа не так ясно построена, как «Георгий» Рафаэля, хотя во вздыбленном чешуйчатом драконе много изящества и фантастики.
Французская скульптура приобретает полную зрелость в творчестве двух выдающихся мастеров XVI века: Жана Гужона (ум. между 1564–1568) и Жермена Пилона (1535–1590). Их творчество говорит о плодотворности влияния итальянской школы во Франции и об ее глубоко своеобразной переработке.
В пяти рельефах Гужона для «Фонтана невинных» в Париже (13) представлены стройные нимфы с кувшинами в руках в прозрачных одеждах, образующих мелкие складки. Без влияния итальянцев и в частности школы Фонтенбло вряд ли могло бы создаться такое произведение. Французская скульптура XV века, и даже творчество Мишеля Коломба, отделена от этих рельефов резкой гранью. Но в работе мастеров Фонтенбло чувствуется изысканность, порой переходящая в нездоровую манерность и усталость. Наоборот, фигуры Гужона исполнены грации, свежести, чистоты и целомудрия. Здесь невольно приходит в голову Ронсар, который умел самую причудливую стихотворную форму сделать естественной и прекрасной. Своеобразная красота образов Гужона создается прежде всего богатством движения.
Плиты, украшенные нимфами, были отделены друг от друга небольшими интервалами, но все они вместе составляли нечто целое. Эти пять фигур как бы представляют собой вариации движения одной фигуры в различных позах и поворотах. Переходя от одной к другой, сопоставляя их друг с другом, глаз легко улавливает плавную и нежную музыку стройных, струящихся линий одежды. Даже в каждой отдельной фигуре бросается в глаза, что движение членов ее разнородно: голова слегка склонена в одну сторону, весь корпус — в другую, руки изгибаются, ноги перекрещиваются. Струящийся линейный ритм складок делает эти фигуры бесплотными, почти как готические образы (ср. I, 204), хотя девушки с их полуобнаженными и просвечивающими сквозь одежду формами исполнены небывалой в средние века обаятельной неги. Линии связывают фигуры с плоскостью, как бы превращают их в узор, заполняющий узкое и стройное поле. В этом глубокое отличие рельефа Гужона от античного (ср. I, 70) с его выступающими и мягко круглящимися объемами. Итальянские мастера Возрождения тоже пользуются ритмической линией (ср. 50), но они стремятся так обрисовать фигуру, чтобы взгляд мог сразу охватить всю закономерность ее строения, ее равновесие и объем. Рельефы Гужона требуют восприятия во времени, это усиливает их музыкальность и создает соответствие между самой формой рельефов и их назначением служить украшением фонтана с его струящимися потоками воды.