Западноевропейская поэзия XХ века. Антология - Коллектив авторов. Страница 99

УЛИСС

Перевод Евг. Солоновича

Я плавал в юности вдоль берегов

Далмации. Всплывали над волнами

покрытые темно-зеленой слизью,

прекрасные, как изумруды, рифы,

где птица редкая подстерегала

добычу. А когда прибой и ночь

стирали их, тогда, вбирая ветер,

бежали в море паруса, страхуясь

от неожиданностей. Нынче эта

ничья земля — мои владенья. Порт

огни готовит для других; меня же

по-прежнему в открытые просторы

упорно гонят дух неукрощенный

и к жизни безотрадная любовь.

КАМИЛЛО СБАРБАРО

Перевод Евг. Солоновича

Камилло Сбарбаро(1888–1967). — Экспрессионистские стихотворения первого, еще во многом подражательного сборника поэта «Смолы» (1911) фиксируют каменистый, выжженный солнцем пейзаж Лигурии, которому скоро суждено найти новое воплощение в лирике раннего Монтале. Если для Сбарбаро «Смол» характерна подчеркнутая отстраненность от внешнего мира, то в его следующей книге, «Пианиссимо» (1914), контраст между поэтом и окружающим миром значительно углубляется, отстраненность от реальности перерастает в отчуждение. «Пианиссимо», самую известную и бесспорно лучшую книгу Сбарбаро, критика называет «дневником чувств». Интонация книги импульсивна, подчас близка к трагической, эпитеты, окончательно утратив прежнюю описательность, отражают внутреннее состояние поэта. На русском языке творчество Сбарбаро представлено в сборнике «Итальянская лирика, XX век».

«Я жду тебя на каждом перекрестке…»

Я жду тебя на каждом перекрестке,

Погибель, я ищу тебя упорно

во взгляде незнакомок…

Хожу по ярмарочным балаганам,

на женщину-змею гляжу с восторгом,

на девушку в полете…

Все ни за что отдать — какое счастье!

Какое счастье жизнь ни в грош не ставить,

единственное наше благо в мире!

Умеющую весело смеяться,

ту, что привычный мир молниеносно

перевернет во мне движеньем бедер,

молю, чтобы она мне повстречалась.

Точь-в-точь как нищий, что в сердцах швыряет

весь капитал свой — мелкую монетку,

я жизнь к ее ногам мечтаю бросить.

* * *

«Порой, когда иду один по солнцу…»

Порой, когда иду один по солнцу

и ласковыми светлыми глазами

смотрю на мир, где все мне как родное

сиянье дня, травинка, муравей, —

внезапный холод подступает к сердцу.

Мне кажется, что я слепой, который

над необъятною сидит рекой.

Внизу бегут стремительные воды.

Он их не видит, предаваясь солнцу

нежаркому. И если звук воды

ему порою внятен, он считает

его обманом слуха.

Так, этой жалкой жизни обречен,

я, как во сне, другую обретаю

и верю искренне, что этот сон

неотделим от жизни.

И тут меня охватывает трепет,

наивный страх ребенка.

Я сажусь,

безмерно одинокий, у дороги,

гляжу на мой убогий, жалкий мир

и глажу трепетной рукою травку.

* * *

«Ребенком, каждый раз как песня пьяных…»

Ребенком, каждый раз как песня пьяных

до слуха долетала среди ночи,

я вскакивал, захлопывая книгу.

Я открывал окно в ночное небо —

и воздух ночи в комнату врывался,

я свешивался из окна — и песню

пил, как вино, забористое, злое.

Я оборачивался, и казалось

мне бесконечно странным,

что в доме ни одной зажженной лампы.

Не раз, бывало, на холодный шифер,

под ветром, завладевшим волосами,

под дождиком, секущим лоб и щеки,

я проливал бессмысленные слезы.

Сейчас, когда упали эти чары, —

теперь я знаю, как пересыхает

поющий рот, наставленный на небо.

Но стоит и сегодня среди ночи

проснуться мне от вечной песни пьяных —

от этих звуков, памятных для слуха,

я с замираньем духа

опять бегу лицо подставить ветру,

который волосы мои растреплет.

Я рад бы снова горечь упоенья

почувствовать и судорогу в теле,

оплакать времена, которым нет

возврата…

Но, конечно, я нелеп

с моими вымученными слезами.

* * *

«О море и о лете говорила…»

О море и о лете говорила

дорога вдоль домов и вдоль садов,

где в первый раз я ждал тебя открыто.

Под взглядом недоверчивым сошла ты,

чуть нерешительная, с тротуара.

Теперь дорога нас не разделяла.

Ты даже глаз не подняла: сдавила

запястье мне, и мы прошли немного

бок о бок, не произнеся ни звука.

На этот раз меня влекла машина,

стихия, шквал, обузданный насилу,

навстречу месту первого свиданья.

Вот поворот — его узнало сердце,

и вихрем поворот берет машина,

и наконец ты сходишь,

чуть нерешительная, с тротуара.

(Жестокая игра воображенья:

с подобною надеждой паралитик

предстать на сцене жаждет в прежней роли.)

Одно мгновенье на воспоминанье,

но что за сладкий шип меня пронзил!

Другого — столь же острого, как это, —

ты не могла мне подарить блаженства.

Любовь! Любовь! И у меня на свете

был кто-то.

Благословение тебе, дорога,

где не мое — чужое состраданье

впервые в жизни овладело сердцем.