Дорогой ценой - Рой Кристина. Страница 32

Светила такая же полная луна, и он стоял на этом же балконе, во не один.

Покойный пан Зарканый сидел возле него в кресле я рассказывал пану Николаю о своих планах.

Он говорил, что его дочь Илона любит Фердинанда — сына пана Орловского,. Если бы молодые люди поженились и имения семей Зарканых и Орловских соединились, они со временем могли бы купить Подолин. Сын Зарканого думал поступить на службу в одно из княжеских имений, а Фердинанд Орловский сначала мог бы стать управляющим в Подолине.

У Зарканого было двое детей. Сам он уже стремился на покой. Со своей женой он намеревался поселиться в своём имении на юге Венгрии.

Да, план был хороший. Пан Николай протянул руку Зарканому и пообещал поговорить с сыном, который после двухлетнего пребывания на чужбине в тот вечер должен был вернуться в Орлов. В его согласии отец не сомневался, потому что Фердинанд Орловский и Илона Зарканая дружили с детства.

Каким счастливым был пан Николай в тот вечер! Он уже видел своего любимого сына хозяином этого прекрасного имения; он видел его счастливым супругом обаятельной Илоны. Фердинанд, узнав, что отец в Подолине, приехал из Орлова прямо туда. Но он был таким задумчивым, словно душа его всё ещё была где-то вдали «Если я ему скажу, что мы с Зарканым решили, это у него пройдёт», — утешал себя пан Николай. Неприятно было лишь то, что Фердинанд относился к Илоне в этот вечер, хотя и дружественно, но всё же несколько холодно.

Пан Николай едва мог дождаться возвращения домой. Когда они на другой вечер ехали в экипаже — железных дорог в то время ещё не было, — он рассказал сыну, что Зарканый намеревается сдать управление имением и на своё место хочет рекомендовать князю Фердинанда, добавив, что это его очень радует.

— Ты прости меня, отец, — прервал его сын, — что я омрачаю твою радость, но я не могу вступить в эту должность, потому что я в России принял на себя определённые обязательства, которые не позволят мне долгое пребывание здесь. Я тебе раньше об этом хотел сказать, но, зная твои великопольские взгляды, долго не мог решиться на это.

— Ты, сын эмигранта, принял в России обязательства!? — воскликнул пан Николай возмущённо. — Сложи их немедленно. Орловский никогда не станет русским рабом!

— Конечно, отец, но и княжеским слугой тоже! Я не понимаю, как ты со своей дворянской гордостью можешь желать, чтобы сын твой стал панским…

Пан Николай растерялся и одновременно обрадовался: сын его не хотел служить!

Он поспешил рассказать ему весь свой план, пояснив, что нескольких лет службы было бы достаточно. И если бы к состоянию Орловского добавилось приданое Илоны, он мог бы стать и владельцем Подолина.

Сын слушал без возражений. Между тем они прибыли домой, и разговор продолжался в спальне пана Николая. Когда же он закончил его словами: «Итак, завтра ты пойдёшь к Зарканому и будешь просить руки Илоны!» — Фердинанд гордо поднял голову и твёрдо сказал:

— Этого я не сделаю, отец! Я не могу стать управляющим в Подолине. Тот порог я переступлю либо владельцем, либо никогда. На дочери Зарканого, которую я никогда не любил и не люблю, я жениться не могу. Я не могу на ней жениться ещё и потому. что у меня уже есть жена, — продолжал он, не обращая внимания на ужас отца, вызванный его словами. — Моя жена — дочь знаменитого рода, прекрасна, как цветок, добра, как ангел. Я не сообщил тебе об этом раньше, потому что боялся твоего гнева из-за того, что она русская и евангелической веры. Теперь уже ничего нельзя изменить. Семья моей Фенечки вместе с нами борется за освобождение Польши. Если наш план удастся, если мы достигнем желаемого влияния и широкого разветвления нашего союза, тогда я со своей женой приеду к тебе, отец, и мы без Зарканого и у его князя заработанных денег купим Подолин. А до того времени потерпи, пожалуйста! Теперь, когда я тебе всё рассказал, для чего, собственно, приехал к тебе из России, я завтра же отправлюсь в обратный путь. Ты должен понять: счастье моё там, где я оставил сокровище сердца моего.

Когда сын замолчал, пан Николай повелительно указал рукой на дверь.

— Уходи! — сказал он, оскорблённый. — Без моего разрешения и благословения ты женился. Русскую ты взял в жёны, еретичку; дочь народа, который твоего отца изгнал из страны его предков. Ты с русскими связался — нам с тобой не о чём больше говорить! уходи и не смей больше появляться мне на глаза! Ты мне больше не сын! У тебя больше нет отца! Однако я скажу тебе наперёд, что ты будешь проклинать тот час, когда так согрешил против меня и ради женщины попрал всё, что для тебя должно было быть священным. Иди и не показывайся мне на глаза; я тебя видеть больше не хочу

— Отец, не прогоняй его так, прости его! — взмолился мочавший до сих пор свидетель, старший сын Адам.

Но отец оттолкнул его.

— И тебя я тоже изгоню, если ты заступишься за него!

— Фердинанд, не уезжай! Отец простит тебя!

Брат обнял брата. «Всего хорошего тебе, Адам!» — произнёс Фердинанд и мраморно-бледное лицо его осветилось братской Любовью. Затем он освободился из его объятии и вышел. Утра он не дождался и исчез из отцовского дома навсегда.

Всё это вспоминал теперь опечаленный отец. О, как часто он жалел о своей жестокости! «Надо было мне подождать и простить, — думал он и сейчас. — Он был так молод и неопытен. Они его совратили. Он был гордым, настоящим сыном своего рода; он хотел освободить свой народ»

Долгие годы пан Николай считал, что сын его находится где-то в сибирской тюрьме, так как о нём не приходило никаких известий. Может быть, у него была семья, дети и кто знает, в каких условиях! Да, долгие годы он так думал, а теперь? Ах, какое известие прислал ему Адам! Его любимый Фердинанд покоился в египетской земле, может быть, как несчастный беженец, чтобы скрыться от наказания в Сибири. И тот человек, который, возможно, знал всю историю жизни Фердинанда, ехал теперь сюда как владелец Подолина!

О, как хотелось пану Николаю увидеть этого человека и узнать от него правду, пусть даже скорбную! Разве удивительно, что голова старика при этих мыслях опускалась всё ниже? Он не видел прелести майского вечера вокруг себя; он видел только одинокую могилу, песчаный холмик, покрывавший останки его дорогого сына, которому он сам заказал возвращаться домой. Если бы он его не проклял, сын со своими друзьями мог бы скрыться у него; а так — он, может быть, годами скитался, пока не погиб.

«Ах! — вздыхал старик, прижимая руки к своему бледному, осудувшемуся от горя лицу. Фердинанд, сын мой, если бы я мог быть на твоём месте!» И он заплакал. Как Давид плакал над мёртвым Авессаломом.

Он не услышал приближавшегося глухого грохота повозок и приглушённых голосов, словно слух и зрение его умерли вместе с сыном, и испуганно вздрогнул, когда обняли его молодые руки и родной голос воскликнул.

— Дедушка!

— Адам! Ты уже здесь! Когда же ты приехал?

Наконец печальное необратимое прошлое отступило перед прекрасным настоящим. Любимый внук был здесь, живой и невредимый, и держал его в своих объятиях

— Когда мы приехали? Да уже некоторое время назад, но ты был так погружён в свои мысли, что ничего вокруг себя не замечал

— Да, действительно! И, кроме того, зрение моё слабеет

— Ах, дедушка, мы ведь не одни. Его высочество маркиз Орано хочет тебя приветствовать.

Пан Адам отступил в сторону, и перед паном Орловским в лунном свете предстал человек, смуглое лицо которого своей гордой, холодной и безрадостной красотой поразило старика. Холодным оно, правда, сейчас не было, потому что маркиз был взволнован, точно так же, как и пан Николай Они словно замерли шагах в трёх друг от друга — на таком расстоянии, что между ними могла бы поместиться могила.

Адаму пришлось повторить представление, и тогда, наконец, господа поклонились друг другу Пан Орловский, как старший, протянул гостю руку

— Я очень рад, заговорил Орано, что сразу по прибытии сюда могу приветствовать вашу милость и поблагодарить вас за оказанные нам услуги.