Живая статуя (СИ) - Якобсон Наталья Альбертовна. Страница 76

Вместо ответа я медленно разжал пальцы, выпуская край его воротничка.

— Вы ведь на нас не сердитесь, — все еще бормотал он.

— Надо было сжечь вас всех, еще до того, как вы стали такими, — задумчиво пробормотал я. Это их долговечное, преступное существование стало обузой и для меня, и для города, и для них самих.

— Но мы же не виноваты, — пробормотал Алистер. Его лицо исказила скорбная гримаса. Я отвернулся, потому что не мог больше выносить это зрелище. Его лицо было таким же молодым, как и полвека назад. Ни одной морщинки, ни одного изменения, но, сколько неприятных воспоминаний связано с этим лицом.

— Виноваты, вы все виновны и отлично осознаете это, — возразил я. — Никто не заставлял вас поддаваться на провокацию, брать листовки и наносить тайный визит. Никто не мог приказать вам служить ему…

Все эти тайные собрания, преступления, похищения людей, пригодных для того, чтобы вернуть их вождю молодость. Ничто, кроме собственного стремления к безграничной власти, не заставляло их вступать в общество теней. Они хотели получить эту власть любой ценой, а получили только проклятие.

— Я не сам пришел туда, меня привел друг, — начал оправдываться Алистер. — Кто-то сунул мне листовку в руку во время карнавала, а потом приятель рассказывал мне что-то о великих планах господина, в то время как мы шли по ночным улицам. Я не хотел вступать туда, но так вышло. Каждый, кто приходил к ним, становился либо посвященным, либо трупом. А потом пришли вы… Нас всех предупредили о приходе союзника, но вы… Вы появились на переломе эпохи и стали рассказывать нам о том, что тот, кто руководит нами, проповедуют одну ложь.

— Не в таких словах, — возразил я на его восторженную речь.

— Слова были другие, но истина та же самая, — он потупился.

— Я пришел слишком поздно и никого не успел спасти, — у меня уже не осталось никакого желания проказить, хотелось поскорее уйти из этого жуткого места, по которому, как саранча, рыскают тени, почуявшие, что можно свободно пировать там, где все и так приговорены к казни. Я хотел улететь отсюда и не оглядываться.

Заключенным лучше умереть в объятиях этих вечно юных убийц, чем гореть в огне. Я посчитал излишним прощаться с Алистером и другими, охотившимися поблизости тенями. Я брел к выходу, не разбирая дороги. Мне даже было все равно, что какой-то монах, встретившийся на лестнице, успел рассмотреть край моего плаща и символы на нем. Я обернулся и метнул на встречного такой злобный взгляд, что испугался бы любой.

Теперь пойдут слухи о том, что демон нанес визит арестованным. Если кто-то умрет сегодня ночью, а это, несомненно, случится, то его смерть свяжут со мной.

Прочь от этого здания и от башни Августина. Я почувствовал облегчение только тогда, когда затерялся в лабиринте города. Даже понятия не имея о том, чьи дома стоят вокруг, я опустился на ступеньку чьего-то крыльца и уронил лицо в ладони. Удрученный ангел. Если кто-то увидит меня сейчас ночью, во время снегопада, то ни за что не посчитает человеком.

Мимо того дома, на ступеньке которого я сидел, не прошел со своей сворой Августин, не блеснули в ближайшем переулки его факелы, но мне почему-то вспомнились его стихи, не самые красивые, но многозначные, и я повторил их шепотом, как заклинание или молитву:

Чью корону? Я невольно задумался. Кого он имел в виду. Стоило ли ломать голову из-за этого. Ведь как бы я не старался, а из строф не выбегут отдельные буквы, чтобы сложиться в ее имя. Я не смогу его прочесть ни в мозгу Августина, ни в его стихах. Он слишком осторожен, чтобы назвать кого-то по именам. Мне остается только твердить в ночи, как считалочку, эти четверостишья и ждать, пока демон откликнется на них и предстанет передо мной.

Я сунул руку в карман и достал находку. Сережка сверкала и переливалась даже в темноте, такая же искристая и бледная, как снежинки. Мелкие бриллианты в тонкой оправе соединялись в один замысловатый узор. Совершенно точно, такую же серьгу я видел у Флер. Я запомнил только потому, что это была единственная дорогая вещь в ее шкатулке. Все прочие побрякушки, которыми она хвасталась, были из простого стекла, а серьга из мелких, но все-таки драгоценных камней. Как всегда, одна серьга. Это уже было для Флер обычаем — тащить вещицы, у которых нет пары. Имя первоначальной владелицы я бы узнать не смог. Флер, скорее всего, сама уже не помнила, где стащила эту сережку.

Снег продолжал мести, но в гранях камней вдруг отразилось что-то, кроме него, такое же белое, но запечатанное красной восковой печатью. Чья-то рука в плотной кожаной перчатке, из пальцев которой неряшливо выпирали длинные когти, осторожно протянула мне конверт. Я не сделал никаких попыток взять его, и тогда он ровно упал мне на колени.

Один из падших эльфов не посмел коснуться меня, не посмел вымолвить ни слова. Он только неспешно, явно, против воли поклонился, и неуловимый силуэт исчез в снежном мраке.

Печать сломалась сама собой, лист развернулся и поднялся на уровень моих глаз, прежде чем я схватил его. Всего-то приглашение. Несколько вежливых строк были аккуратно подписаны рукой Ориссы. Подумать только, она научилась выписывать такие сложные завитушки и вензеля за такой короткий срок. Под ее подписью, призывной и доброжелательной, более небрежно, с кляксой значилось имя Анри. В неряшливо выведенных буквах была заложена явная угроза. Он подписался под приглашением только, чтобы угодить девушке. Орисса бы не поняла, что его имя было для меня, как предупреждение. «Придешь, и я убью тебя», говорило оно. Анри, кажется, забыл, что при встрече со мной мог погибнуть и сам. Во всяком случае, идти я не собирался.

Нужно было предупредить Августина, чтобы он не смел соваться в это логово нечисти. Хотя, скорее всего, в моих предупреждениях он нуждался меньше всего. Кто, кроме него, смог бы так точно отличить сверхсущество от человека и обойти его стороной. Ведь он же сумел отличить дракона от аристократа. Он первым заметит в толпе представителей чужеродной расы и постарается не задевать их. Однако было бы забавно, если б до него дошли слухи, что в одном из поместий Рошена место хозяев заняла нечисть, которая способна со вкусом одеваться и вести себя не менее аристократично, чем высшие слои общества. Посмел бы он нагрянуть с облавой на временное жилье Анри, где по ночам горел яркий свет, и гремела музыка, где давались балы в честь той, которую уже нельзя было причислить ни к мертвым, ни к живым.

Адрес был написан на оборотной стороне конверта, но я и так его отлично знал. Ведь это же мой слуга выдворил из поместья первых жильцов. Не смешно ли думать, что я мог забыть дорогу туда. Похоже, Орисса решила, что без ее бдительного руководства я собьюсь с пути истинного.

Эта воскрешенная мною со смертного одра девчонка коварна, надменна, честолюбива, готова сделать, что угодно ради достижения своей цели, какой бы глупой эта цель не была. А разве можно придумать что-то не разумнее того, чтобы себе же на горе соблазнить демона. Я четко представил себе покрытое сизоватой бледностью тело на столе в моей лаборатории и несколько пятнышек на шее — печать чумы, которая должна была уже исчезнуть.

Кстати. А что я узнал об Анри и Ориссе в последнее время? Не так уж много. Хоть я и был далек от наполовину истребленного Августином высшего общества в Рошене, но и до меня начали доходить слухи о том, что какая-то юная дама поразительной красоты каждый вечер сидит в опере, а ее кавалер либо прячет лицо под маской, либо подобно призраку стоит за шторой ложи. Когда тот же неизменный безликий спутник провожает ее на бал, то исчезает куда-то, протанцевав с партнершей всего один танец, чтобы потом появиться только в конце бала и увести ее куда-то. При этой странной паре не было ни экипажа, ни слуг, ни просто знакомых, которые могли похвастать тем, что знают их по именам. Эти двое, как будто летели по Рошену, появлялись то там, то здесь. Молчаливая красавица вальсировала со всеми поклонниками, причем каждый из них клялся, что чей-то злобный ревнивый взгляд преследовал его все то время, пока он танцевал с Ориссой, но стоило обернуться и — никого, будто глаза наблюдателя следили из пустоты.