Смерть волкам (СИ) - Чеблакова Анна. Страница 127

Веглао перевела дыхание. Она положила руки на плечи Октая:

— Посмотри на меня. Ты хочешь видеть, как я умру?

Октай только помотал головой. Его лицо было упрямым и сердитым, но в синих глазах был испуг. Только сейчас Веглао поняла, как сильно он вырос с тех пор, как они впервые встретились. Теперь уже ей приходится поднимать голову, чтобы заглянуть ему в глаза.

— Вот и я тоже не хочу. Если Овлур прав, то… то я в любом случае не вернусь, если спущусь с Гор. Я умру, Октай, и мы больше никогда не увидимся, что бы ты ни решил. Но я не хочу видеть твою смерть. Ты — мой брат, Октай. Я хочу знать, что ты жив, что тебя никто не пытается убить, что ты дышишь чистым воздухом. Мне будет легче умирать, если я буду знать это.

Октай так долго не отвечал, что Веглао чуть не подумала, что он лишился дара речи. Потом он наконец заговорил тихим, сдавленным голосом, как будто у него болело горло:

— Хорошо… о себе ты подумала, а каково будет мне? Каково мне будет торчать здесь и знать, что ты умираешь там, без меня, а я такой трус, что бросил тебя одну? А? Кто же я тогда буду, Веглао?

— Если ты — трус, то Кривой Коготь — Воин Справедливости.

— Вот именно. Так что не смей говорить «нет», Веглао. Мы уже один раз бросили друг друга, и что из этого вышло? Ничего хорошего.

— Ну, — улыбнулась Веглао, — кое-что хорошее случилось. Морика мертва.

— Клыкастые горы — это не Тенве, а Кривой Коготь — это не Морика.

— Ты и вправду пойдёшь со мной?

Октай пожал плечами.

— Ты — моя стая, — сказал он. Уголки губ Веглао задрожали.

— Я почти не надеялась, что ты откажешься, — проговорила она.

— Ах ты, хитрюга, — тихонько рассмеялся Октай.

— Ну да ладно, — хмыкнула Веглао. — Волков бояться — в лес не ходить.

И оба рассмеялись от двусмысленности этой фразы.

8

Морика умирала день, два, неделю, и всё никак не могла умереть. Из её ран текла кровь, сменяясь гноем и сукровицей. Временами она приходила в себя, и тогда у неё не было сил даже на то, чтобы открыть глаза — но она слышала доносившиеся до неё голоса. Эти голоса были усталыми, злыми, отчаянными, испуганными — и все говорили одно: атаманша не выживет, будет милосерднее её убить.

— Нет, — говорил им всем в ответ один голос, единственный, который она узнавала — голос Мордрея.

Морика слышала и другие вещи — плач, стоны, тихие разговоры. Из всего этого, как из кусочков, она составила себе картину того, что произошло.

Грифоны гнали их до самой деревни. Из всего их отряда выжили только четверо — она, Мордрей, Шов и Длиннота. Но и в деревне чудовища не успокоились — они ворвались на её территорию, вопя от боли и злобы, нападая на всех, кто попадался на пути. Тут от их клювов и когтей погибли ещё пятеро взрослых мужчин-оборотней и четыре женщины. Спасли оставшихся, как ни странно, жена и сын одного из погибших. Увидев, как клюв большого грифона разорвал оборотню лицо, вырвав глаза и брови, баба с воплем кинулась трупу на грудь, а ребёнок, которого она несла в котомке за спиной, залился плачем. Тут, по словам выживших, произошло нечто невероятное: маленький грифон вытаращил на орущего младенца свои круглые жёлтые глаза, обернулся к большому и прокаркал ему что-то на своём языке. Потом сразу развернулся, побежал к лесу и поднялся на крыло. Большой грифон ответил злобным рёвом, но почти сразу тоже взлетел, никого больше не ранив и не убив. Вскоре хлопанья их крыльев стало совсем не слышно за шумом дождя и женскими причитаниями.

А ещё Морика узнала о том, как умер Щен.

В одну ночь ей приснилось то, что было девятнадцать лет назад. Тогда ей тоже было девятнадцать, и её вместе с шестью другими оборотнями везли в тесной, провонявшей потом и кровью фуре. Везли в Риндар, чтобы там расстрелять серебряными пулями.

Щен был без сознания, его голова, обмотанная окровавленной тряпкой, моталась туда-сюда по её коленям. Кривого Когтя везли в отдельной фуре — люди слишком боялись его, чтобы посадить вместе с другими оборотнями — и каждый раз, когда Щен снова издавал тихий стон боли, Морика вспоминала слова своего вожака, которые он сказал ей, когда его сажали в машину. «Береги его, Морика, — сказал он тогда, глядя на неё своими ледяными угольками, — не дай ему умереть, девчушка, уж постарайся». И Морика старалась, хотя всё, что она могла сделать — это через каждые два часа менять повязку на голове Щена. Она уже изорвала всю свою нижнюю рубашку, так что та только прикрывала груди, но кровь и гной всё сочились из Щена, как теперь сочатся из неё. Она была в отчаянии — тогда она ещё умела отчаиваться. Эти повязки сами были грязными, но ничего чище этой рубашки у неё не было, а постирать её было негде.

Тогда стояла осень и шёл дождь, днём и ночью, бесконечно. Конвоиры издевались над ними, говоря, что оборотням ещё повезло — их могли не везти в машинах, а тащить прямо по размокшей глине и навозу, привязав к одной цепи. Морика засыпала и просыпалась под шум дождя и тихие разговоры других оборотней. Она почти не вслушивалась в них — слишком была слаба, чтобы пытаться что-то понять. А в одно утро она проснулась от крика, переходящего в жуткий визгливый хрип.

Люди были слишком самоуверенны — их было всего десятеро, они все были вооружены, и решили, что без труда смогут переправить восьмерых измученных и безоружных оборотней через полстраны. Кривого Когтя держали в цепях, ни на секунду их не снимая, но они не знали, с кем имеют дело. Вожак оборотней несколько дней разгибал своими могучими пальцами звено цепи, приковывавшей его к железному столбу в углу фуры, и в то утро задушил цепью охранника, принесшего ему еду. Затем вышел из фуры, обошёл её и подошёл к кабине. Крик принадлежал водителю, которому Кривой Коготь, как оказалось, перерезал глотку осколком разбитого стекла.

Шестеро охранников выскочили из своей машины, которая ехала за фурами, и кинулись на него с оружием. В своей передвижной тюрьме остальные оборотни кричали и бились, рвались на помощь вожаку. Непонятно, что помогло им — страх за вожака, ненависть или что ещё — но они выбили двери кузова. Тогда Морика осторожно, будто стеклянную, положила голову Щена на пол и соскочила на размокшую дорогу вслед за всеми. На неё кинулся водитель, размахивая пистолетом — наверное, решил, что тощая девчонка окажется лёгкой добычей. Морика вырвала из его руки пистолет и выстрелила ему в глазницу. С тех пор для неё не было лучшего зрелища, чем чёрная кровь, хлещущая из того места, где раньше был глаз.

В то утро они убили восьмерых и потеряли одного. Кривой Коготь увёл двух пленников в лес и заставил их вырыть могилу для погибшего, старого оборотня по прозвищу Шкурник. Когда они выкопали яму, он зарезал их обоих и закопал их вместе со Шкурником. Потом он посмотрел на Морику и улыбнулся. Чужая кровь, брызнувшая ему на лицо и стекавшая по нему, делала его улыбку ещё страшнее, чем она была.

— А ты молодец, девушка, — сказал он ей тогда. — Сделала то, о чём я просил.

После этого сна Морика впервые за долгое время проснулась по-настоящему.

Она повернула голову сначала направо, потом налево. Ей сразу же стало ясно, что она находится не в своём доме, а в лесу. Стояла ночь, и свет от разожжённого неподалёку костра окрашивал стволы деревьев в охристо-золотой. Чем выше, тем слабее делался этот цвет, и верхушки деревьев были уже чёрными.

Морике было больно, хотя и не так, как в первые несколько секунд после ранения. Всё же она была оборотнем — человек бы не выжил после таких увечий, а она медленно, но верно поправлялась. Почти не раскрывая глаз, она осмотрелась. Вокруг костра сидели её оборотни. Она подсчитала их: всего четырнадцать. А раньше было тридцать девять. Шестнадцать погибли от лап грифонов, но куда подевались ещё девять?..

— Моя госпожа, — услышала она тихий голос. Ей даже не понадобилось поворачивать голову, чтобы понять, кто это рядом с ней. «Мордрей». Спустя секунду он сжал её руку в своей горячей, сильной ладони.