Книга 1. Цепные псы одинаковы - Олненн Иней. Страница 60

— На что — на то?

— Чтоб вас охранить и себя заодно. Пока бой длился, он могущество свое все вам отдал — против эгнаров стоять трудно — а сам нож в бок получил. Вот дух его и заплутал, не сумел в тело возвернуться. Здесь где-то бродит. Куда ему, как не в родной лес податься? Только вот если сегодня не сыщем — придется хоронить Травника.

— Травник! — принялся звать Ингерд. — Эй, Травник! Отзовись!..

Но чудесный отрок нипочем не отзывался. Целый день бродили старик да Ингерд по лесу, никого не встретили, и лишь к вечеру на полянку крошечную набрели, а на ней — костерок, а возле костерка сидит, значит, искомый Травник, в огонь шишки сосновые кидает и дымом тем дикоросы окуривает. Ингерд так и остолбенел: отрок-то вполне живой, а кто ж тогда в Медвежьем стане, в бане мертвый лежит?.. А старик давай Травника увещевать:

— Что это ты, — говорит с укоризной, — домой не возвертаешься? Али ноги не идут? Али дорогу забыл? Али другой дом себе любый нашел?

— Занят я, — отвечает ему чудный отрок, от дела не отвлекаясь. — После приду.

— Да когда после? — вопрошает старик, тихонько по кругу костерок обходя и посохом по воздуху знаки какие-то вычерчивая. — Сейчас надо. Ждут там тебя.

— Некогда мне, — Травник на него не смотрел, до того занят был. — Дикоросы пропадут.

— Ох, Травник, Травник! Стало быть, запамятовал ты, какой день сегодня! — всплеснул руками старик в шкурах.

— А какой сегодня день? — спрашивает Ингерд, он ничего про нынешний день особого не слыхивал.

— Да ведь нынче цветок синий у озера вырос, раз в году бывает-то! Отчего не пойдешь, не посмотришь?..

— Пойду, — отвечает Травник. — И дикоросы с собой заберу.

— А то как же! — соглашается старик. — Ну, идем, сынок, идем.

Чудесный отрок собрал свои травы, в пучок увязал и за стариком следом пошел. Ингерд опомнился, костер затоптал, чтоб пожара не случилось, и вдогонку поспешил.

— Эй, дед, — когда догнал, спрашивает, — про какой такой цветок ты говорил?

Старик поглядел на Травника, который как на ходулях лес мерял, и говорит:

— Его только цветками завлечь и можно, по-другому нипочем не пошел бы. Он в растениях больше моего понимает.

"Наврал, стало быть, — подумал Ингерд. — Ладно, главное — помогло".

Завечерелось, как подходить к стану начали. Травник далеко вперед ушагал, его и не видно уже было.

— Потеряем мы его, — забеспокоился Ингерд. — Опять пропадет!

— Не пропадет, — успокоил его старик. — Теперь близко, сам дорогу найдет.

И вдруг замолчал, остановился, замер весь.

— Ты чего, дед? — тихо спрашивает Ингерд, и вдруг не по себе ему сделалось.

— Вечувары… — прошептал старик и вдруг, воздев посох к небу, вскричал глухо:

— Вечувары кричат, слышишь?!

Ингерд прислушался, и волосы у него на голове зашевелились. Со стороны болот, откуда они пришли три дня назад, принес ветер не то крик, не то стон протяжный, не то вой, не то плач, не то рев яростный, предсмертный.

— Они вечуваров подрубили, ох, беда!.. — старик пустился бежать, Ингерд едва поспевал за ним, предчувствуя недоброе.

Они вырвались из чащи, миновали кайдабы и поднялись на гряду, откуда земли Медведей начинались. Потянуло дымом. Старик опередил Ингерда и на холм первый взобрался. Когда Ингерд вскарабкался следом, ужас охватил его.

Поля Медведей пожирал неистовый огонь, клубы дыма взвивались над деревьями. У полей и на дороге Медведи бились с Вепрями, защищая свое. Мужчин было мало, но вместе с ними сражались женщины. Дорога была устлана телами. Кровью, как дождем, прибило пыль.

Страшно закричал старик, он кричал какие-то слова, но Ингерд не слышал. Прянув на землю, он скатился вниз, обернулся волком, и лапы понесли его к деревне. Он мчался напрямик, задыхаясь от дыма и перепрыгивая через мертвых. Как ураган ворвался он в гущу боя, разорвал несколько глоток, через себя перевернулся и уже с мечом в одной руке и с кинжалом в другой врубился в ряды Вепрей. То был страшный бой. Вепрей было много, очень много. Под их клинками и копьями падали женщины, Ингерд видел только кровь на белых рубахах. С бешеной яростью рубил он Асгамиров, как рубят деревья в лесу, понимая, что это за ним они пришли, черное безумие Рунара привело их сюда, но самого Рунара он не увидел. Навстречу ему пробивался Аарел Брандив, а со стороны горящего поля — Оярлик и Эйрик. На дороге впереди стоял Травник и, держа над головой посох, что-то выкрикивал. Ингерд не разобрал ни слова, не до того ему было, он рубился к Брандиву, оттесняя Вепрей от женщин, а пятеро Медведей пробивались к нему, загоняя Асгамиров в кольцо. Асгамиры сопротивлялись яростно, но ярость Медведей была сильнее. Вепри, все, как один, были перебиты.

Тяжело дыша, Ингерд остановился и выдернул окровавленный клинок из мертвого тела. Смерть и прах царили кругом. Слышались стоны и плач. Убитых было много. Ингерд увидел старика в шкурах, он брел по дороге, загребая пыль башмаками, и нес на руках девочку, Мару. Две косы свисали вниз, и ветер игрался с ленточками. Ингерд отвернулся, не в силах смотреть, чувствуя, как в горле закипели слезы.

— Будь все проклято, — сдавленно прошептал он. — Будь проклят ты, Рунар, будь проклят твой хозяин!.. Будь ты проклят за то, что сделал, и за то, что еще сделаешь!..

Глубокой ночью берег озера озарило слепящее пламя погребального костра. Десять женщин и троих мужчин потеряло племя Медведей. И Мару. Если бы Онар Скронгир не увел своих воинов к Соль-озеру, Вепри не посмели бы напасть. Но Рунар, ставший эгнаром, привел своих бойцов к границам Медведей, и Вепри, ведомые его яростью, посмели поднять топоры на вечуваров. Воля Рунара была столь сильна, что заставила их отринуть древние страхи и не побояться проклятия духов. Все, посмевшие сразиться с вечуварами, стали добычей бёрквов. Но Рунар уцелел.

Жарко пылал костер, высушивая кровь и слезы. Пламя гудело, и ему вторила плакальная. Белыми изваяниями стояли, сгорбившись, готтары, рядом с ними переминался с ноги на ногу Травник. Его лицо было угрюмым, а руки сжимали посох, точно горло врага.

— Во что бы ты ни стало, — услыхал Ингерд рядом, — во что бы ты ни стало нам надо найти этого колдуна, и я вырежу его сердце, если оно у него есть.

Эйрик говорил, еле сдерживая бешенство, стиснув зубы, чтобы не заорать.

— Даже одна смерть требует мести, это закон! Но нас убивают целыми племенами, и некому мстить, ибо все мертвы! Моя душа не в силах справиться с таким безумием. Наша земля захлебнется кровью, и наступит день, когда она отринет и правых и виноватых, и победители будут проклинать свою победу.

Дорога сражений и бесконечных смертей привела Эйрика Редмира к истине, и эта истина ужаснула его. Он стоял возле погребального костра на чужой земле, хоронил чужих людей, и беззвучные рыдания судорогой сотрясали его тело. Ему было все равно, кто его враг — смертный или бессмертный — он хотел остановить его. Ни о чем другом он думать уже не мог, ибо все другое стало ничтожным.

Так Эйрик Редмир, Снежный Барс, стал маэром. Тем, Кто Воздает. Тем, кто творит Суд Меча.

Ингерд стоял на дороге, что подняла его на холм, и прощался с землями Медведей. По левую руку могучей стеной все так же возвышались темные ели, они застыли в безмолвной скорби, опустив книзу тяжелые ветви. Они скорбели о мире, который изменился, ибо человек дерзнул поднять руку на неприкосновенное тело вечувара. Что бы ни случилось дальше, мир уже не будет прежним, и деревья и травы скорбели о том, что ушло навсегда.

Впереди зеленел Лес Ведунов — запретные территории, на их границе неусыпный дозор несет страх, но не за горами то время, когда люди избавятся от него, и тогда падет последний оплот служения высокому духу. То время станет началом конца, ибо человек погубит сам себя. О том говорится в кайдабах, Каменных Книгах.

Медленно Ингерд обвел взглядом вчерашнее пожарище. Из золотых поля сделались черными, над ними еще курился дым, и ветер носил по полям белый пепел. Дорожная пыль еще не впитала кровь.