Чаша и Крест (СИ) - Семенова Вера Валерьевна. Страница 35

— Вы знаете, Торстейн, что самое ужасное на свете? — спросила она, неожиданно вскидывая голову. — Когда пытаются причинить боль тебе, это можно перетерпеть. Но когда есть человек, который для тебя дороже жизни, и ты знаешь, что его мучают, терзают, рвут на части, и происходит это из-за тебя, по твоей вине… И вдобавок ты знаешь, что это случилось давно, что ничего не изменишь, что все слишком поздно, что смерть его была самой страшной, какой только можно себе представить… — она задохнулась, глаза ее были абсолютно сухими, но слова из горла выходили с тем же хрипом, похожим на сдавленное рыдание. — Что он умирал долго и перед смертью, наверно, проклинал мое имя, потому что если бы я не встала на его пути, то ничего этого не было бы…

— Не надо, — сказал я. — Не думайте об этом. Не говорите так, иначе можно сойти с ума.

— А я, наверно, и сошла с ума на какой-то момент, — уже спокойнее продолжала Рандалин. — Я узнала об этом сегодня. И сразу пошла на берег. Я не очень помнила, как иду. Волны меня сшибают с ног, а я улыбаюсь и глотаю воду, потому что мне хочется поскорей захлебнуться, чтобы все кончилось.

Я сел на скамью рядом с ней, обнял за плечи и крепко прижал к себе, словно пытаясь удержать. Теперь я не мог представить, что когда-то испытывал к ней чувство какого-то неловкого и смутного влечения. Наверно, такую нежность и привязанность я мог бы чувствовать к сестре, если бы она у меня была. Я не знал, что можно сделать, чтобы хотя бы на мгновение успокоилась ее боль — я физически ощущал, как она поселилась в ней, подобно туго свернутой пружине.

— А потом я вдруг поняла, что умирать страшно… — медленно произнесла Рандалин. Голос ее слегка спотыкался — видимо, она засыпала. — Не то чтобы больно — боль длится недолго. Но ты словно падаешь в какую-то темную бездну, и на дне тебя ждет что-то такое… нехорошее… теперь я понимаю, почему у нас в ордене отдельно просят за души самоубийц… Я никогда не думала, что я сама тоже…

— Забудьте об этом, — сказал я шепотом. — Не думайте ни о чем… хотя бы сейчас. Спите… Рандалин.

Ее голова клонилась все ниже, и я поспешно подвинулся, уложив ее на скамье и подсунув под голову свой плащ. Вторым сухим плащом я накрыл ее сверху, явственно ощутив запах соли и водорослей, которым пропитались ее волосы.

Неожиданно тень знакомой кривой усмешки вернулась на ее губы, и она прошептала, уже соскальзывая в сон:

— Вы напрасно пользуетесь сонными заклинаниями, Торстейн. Они на меня не действуют…

Под утро на маяк вломился Джулиан — видимо, неразлучная троица разыскивала свое сокровище по всем окрестностям. Увидев меня сидящим у стола в обществе догорающей свечи и остывшего чайника, а Рандалин свернувшейся клубочком на скамье, он распахнул глаза, выскочил за дверь и оглушительно засвистел. Через несколько минут в дверь ворвались уже все трое, причем у Джулиана шпага была выдвинута из ножен наполовину, а Санцио размахивал уже обнаженным клинком.

— Я тебя проткну насквозь! — заорал он с порога.

— Если не хочешь ее разбудить, говори потише, — сказал я сквозь зубы, рассматривая их с неприязнью. Все они были слишком жизнерадостны и полны лучезарной надежды для этой комнаты, под стропилами которой темным комком еще висела боль.

— Что ты с ней сделал? — угрюмо спросил Джулиан, стараясь говорить если не шепотом, то по крайней мере без лишних воплей. Поскольку шепот и обнаженная шпага сочетаются довольно плохо, он временно оставил свои попытки приставить ее к моему горлу.

— Я ее вытащил из воды, — ответил я. — А вот где были вы все в это время, непонятно.

— Какой воды? Что она могла там делать? Ты, наверно, сам ее туда столкнул, мерзавец! — надрывался Санцио. Джулиан обхватил его сзади одной рукой за горло, чтобы немного оттащить в сторону и слегка придушить его звучный голос трубадура и герольда.

Третий, тот же невысокий юноша с изогнутыми бровями, вел себя заметно тише прочих. Он наклонился, внимательно рассматривая лежащие на полу насквозь мокрые сапоги Рандалин. При этом я с немалым удивлением заметил, что брови и ресницы у него накрашены.

— Она что, была на берегу? — спросил он скорее не у меня, а просто размышляя вслух. — В такую бурю? Зачем?

— Спросите у нее сами, когда проснется.

— Люк, да что вы с ним беседуете! Пырните его кинжалом, или я сам это сделаю!

Изящный Люк покачал головой.

— Я ее предупреждал, что не надо разговаривать с этим белоглазым. Но он, видите ли, сказал ей что-то такое, от чего она вся взметнулась, и пошла с ним одна, без охраны. И вот вам результат.

— Она говорила с Лоциусом? — спросил я недоуменно.

— Наверно, в вашем Ордене его зовут так. А я его знал под другим именем, и при дворе первого министра в Круахане, — легкая тень набежала при этом на тонко разрисованное лицо Люка, и сразу стало заметно, что он пользуется румянами и пудрой. — Я так полагаю, что вы спасли ей жизнь, сударь, не имею чести знать вашего имени.

— Торстейн Адальстейн, — сказал я, невольно приподнимаясь.

— Какая может быть честь узнать имя крестоносца, — грубо сказал Джулиан. Они с Санцио продолжали смотреть на меня с плохо скрываемой враждебностью, Видимо, сама мысль о том, что я трогал своими отвратительными руками их обожаемую Рандалин, глубоко им претила.

— Я, по счастью, к обоим Орденам имею мало отношения, — продолжил Люк, изящно взмахнув рукой. — Поэтому могу позволить себе роскошь быть беспристрастным и просто поблагодарить вас, сударь.

— Вы не чашник? — удивился я. — Тогда что вы у них делаете?

— Ну, мы с… хм, Рандалин были знакомы прежде. Вообще я просто живу в ее валленском доме. А в Ташир я поехал за вдохновением. Я актер в театре его светлости герцога Мануэля. И еще пишу песни. Говорят, что неплохие, — добавил он без ложной скромности. — Вы разве не видели меня на сцене?

— К сожалению, нет, — сказал я, продолжая с интересом его разглядывать. — Я никогда не был в Валлене.

— Клянусь небом, вы многое потеряли, — произнес Люк с легким разочарованием. — Я вас приглашаю.

— Люк, прекрати разводить свои церемонии! — рявкнул Джулиан, решив наконец взять дело в свои руки. — Санцио, приведи лошадей, мы сейчас уезжаем!

— Сам приводи, — огрызнулся Санцио. — Почему это именно ты должен быть первым, кого она увидит, когда проснется?

— Я бы с удовольствием никого из вас не видела, — раздался неожиданно голос Рандалин. Она уже приподнялась на скамье, опираясь о нее локтем. — Кроме разве что Люка — он единственный разумный человек.

Она медленно встала на ноги, стряхнув мой плащ, долго рассматривала безнадежно мокрые сапоги, потом махнула рукой и потуже затянула пряжку широкого ремня, отбросила назад и пальцами пригладила растрепанные и кое-где склеившиеся волосы. Если не считать явного беспорядка в одежде и прическе, в целом она выглядела почти прежней — такое же упрямо-надменное выражение на лице, немного выпяченная вперед нижняя губа, чуть сдвинутые брови. Глаза ее снова стали серыми, но в их глубине по-прежнему была та же боль, которую я видел ночью, только она пинками загнала ее внутрь себя и глубоко спрятала, свернув в тугой узел. Когда наши глаза встретились, она чуть заметно кивнула.

— Ты уже нашел свое вдохновение в Ташире, Люк? — спросила она, намеренно игнорируя суетившихся вокруг нее Джулиана и Санцио.

— Ну в принципе… — протянул тот. — В общем-то… Мне кажется, что здешний климат ему не очень способствует. Но луна здесь очень красивая. Когда мы вернемся, я напишу о ней поэму.

— Хорошо, — сказала Рандалин, встряхивая плащ и перебрасывая его через руку, — потому что мы сегодня уезжаем в Валлену.

— Но мадонна! — шепотом закричал Санцио, наклоняясь к ее плечу. — У нас еще не подписан торговый договор с двумя кланами! Завтра приплывают несколько кораблей из Эбры!

— Обойдутся без меня, — отрезала Рандалин. — А ты оставайся, если считаешь нужным.

Мы одновременно вышли из дверей маяка. Буря почти улеглась, и волны внизу шумели уже не так опасно, как вчера вечером — просто с легким успокаивающим шипением ложились на камни.