Серебряные ночи - Фэйзер Джейн. Страница 84

Дмитриев предположил, что они подверглись нападению бродячих разбойников. Но от этого предположения не осталось и следа, когда он увидел огромного роста мужика, с отменным мастерством владеющего саблей. Те, кто оказывался у него на пути, валились как подкошенные не только под разящими ударами, но и просто от бесстрашной решительности и напора, с которыми он ринулся в бой.

– Борис Михайлов, – хищно прошептал Дмитриев, тщательно прицеливаясь в крупную фигуру. Но в следующее мгновение пистолет выпал из его рук. Генерал почувствовал укол прижатого к шее острия ножа.

– Где она? – услышал он над ухом хриплый голос Адама Данилевского. Нож вошел глубже. По спине потекла кровь.

Дмитриев был не робкого десятка, но ощущение ножа в шее, ножа, который держала рука человека, способного – в чем генерал не сомневался – пустить его в ход без промедления, оказалось более ужасающим, чем он мог себе представить. Он даже успел крикнуть, призывая на помощь, но все его люди отбивались от наседающего противника. Они оказались в меньшинстве, оказались в ловушке, оказались в полной растерянности.

Нож вонзился глубже. Князь задохнулся от боли.

– Куда вы отправили ее, Дмитриев?

– Она шлюха! – невзирая на ужас, выкрикнул он, но мгновенно получил очередной удар ножом. Он не мог пошевельнуться, понимая, что увернуться от смертельного удара не успеет. – Ко мне! – заорал он что было сил.

На этот раз его услышали. Ближайший человек из его отряда с пистолетом на изготовку бросился в его сторону. Тут же грохнул выстрел, и он упал. Борис Михайлов прорубал себе путь саблей, приближаясь к Адаму и князю.

– Куда вы ее отправили? – неумолимо прозвучал тот же вопрос; спина генерала уже была мокра от крови. Богатырь навис прямо над ним; с застывшим взглядом он приткнул лезвие сабли к горлу.

– Отвечайте на вопрос, князь!

– В Успенский монастырь. Под Оренбургом, – вырвалось признание из пересохшего горла. Дмитриев содрогнулся от страха, унижения и ярости. – Я еще увижу, как вас вздернут на виселице за это, Данилевский!

– Сомневаюсь. – Адам опустил свой нож и вытер окровавленное лезвие о шинель князя. Невероятным усилием воли ему удалось сдержать вспышку дикой, необузданной ярости при известии о том, какая судьба была уготована ей Дмитриевым. Представление о тяжком, мучительном существовании, на которое она была обречена, с ослепительной ясностью возникло в его сознании; несколько секунд Данилевский не мог выговорить ни слова.

– Мне кажется, Борис хотел еще кое-что выяснить, – наконец проговорил он с интонацией человека, которому все резко наскучило, и отошел в сторону.

Дмитриев взглянул в глаза человека, которого однажды обрек на мучительную смерть, и прочитал в них свою погибель.

– Мне надо за многое с вами рассчитаться, князь, – неторопливо начал Михайлов. – Я уверен, что вы повинны в смерти моего друга и господина молодого князя Голицына, хотя мне трудно сказать, как именно. – Дмитриев побледнел от ужаса. – Также вы повинны в смерти Софьи Ивановны. Вы выгнали Софью Алексеевну зимой из дома, надеясь, что она погибнет в дороге. Вы замучили Григория, оставив его беспомощного ночью на холоде, подвесив на дереве, чтобы его заклевали вороны. Я еще не знаю, что вы сделали на сей раз с Софьей Алексеевной, но и этот ваш шаг я прибавляю к общему счету. Даже если бы я был готов простить то, что вы сделали мне лично, князь, сказанного достаточно, чтобы вынести приговор.

– Я не могу умереть от руки смерда! – возопил Дмитриев, не обращая внимания на холодок стали у горла, и обернулся к Данилевскому, который, как аристократ, должен был понимать полную невозможность такого бесславного конца.

Адам молча развернулся на каблуках и направился к карете. После хаоса битвы постепенно восстанавливался порядок. Люди Дмитриева, оставшиеся в живых, были собраны вместе под каменистой осыпью; за ними внимательно следили двое голицынских крестьян.

– У нас есть потери?

– Двое раненых, барин, – последовал ответ. – Их отнесли к карете. Слава Богу, все живы.

Адам кивнул и продолжил свой путь. В наступившем затишье снова послышался негромкий, усталый детский плач. Распахнув дверцу, он заглянул внутрь кареты. Темнота не помешала ему разглядеть забившуюся в угол женщину; она тихонько подвывала от страха. В руках она держала пищащий сверток.

– Прекрати выть, – негромко проговорил Адам. – Тебе ничто не угрожает. И дай мне моего сына.

– Ох, барин, вот он, держите. С ним ничего не случилось, – поспешила уверить его женщина. – Только не хочет сосать грудь, барин. Я не могу его успокоить.

– Ничего удивительного, – откликнулся Данилевский.

Взяв младенца, он вышел из кареты. Небо посветлело. Начинался рассвет. Держа свое маленькое родное существо, которое так жестоко пытались оторвать от семьи, он ощутил странное чувство полного умиротворения. Сашенька, словно поняв, что оказался в родных отцовских руках, перестал кричать и только тихонько всхлипывал, время от времени судорожно вздрагивая. Адам прикоснулся лицом к залитому слезами личику, размышляя, как будет кормить ребенка во время предстоящей новой погони.

– Пока мы не доберемся до его матери, барин, ему можно давать тряпицу, смоченную в молоке, – как всегда точно угадавший мысли Адама, негромко заметил подошедший Борис. – Я так делал с его матерью в подобном положении, когда она была еще меньше.

Адам переложил младенца головкой себе на плечо и поглаживал по спинке, пока тот не успокоился окончательно.

– Все кончено, Борис?

– Кончено, – ответил мужик.

– В таком случае нас здесь больше ничто не удерживает.

Пусть наши люди вместе с этой женщиной возвращаются в Берхольское.

– А эти? – с пренебрежением махнул Борис в сторону пленников, тупо и испуганно озирающих поле столь неудачно закончившейся для них битвы.

– Отпусти их. Они поняли только то, что оказались жертвами разбойного нападения. Их хозяин погиб. Захотят – найдут себе другого. Если повезет, он окажется получше прежнего. Мне почему-то кажется, что они не станут возвращаться в Петербург. – Адам раскрыл кожаный кошелек, пристегнутый к поясу, и достал пачку денег. – Отдай им это. Пусть поделят между собой. Я бы дал и больше, если бы был уверен, что среди них нет того, кто порол Григория.

– Нам надо выбраться на оренбургский тракт?

– Да, но поедем напрямик, по степи. Мне хорошо знакомы эти места. Тут неподалеку уже мои родные места, Могилев. Если мы будем возвращаться обратно через Киев, а потом выезжать на сибирский тракт, потеряем не меньше суток. Дорога напрямик, конечно, гораздо тяжелее, зато сократим расстояние и, если повезет, окажемся у них за спиной. А может, и впереди. – Адам с нетерпением взглянул на своего коня. – По этому тракту мало кто ездит, – добавил он. – Сведения об их передвижении мы получим без труда.

Крепко прижав ребенка к груди, он вскочил в седло. Мало кто ездит в Сибирь, да еще в такое время года. Но оставалось предполагать, что Дмитриев, отличавшийся пунктуальностью, точно рассчитал время, когда она должна оказаться на месте. Значит, те, кто увез Софью, должны спешить и часто менять лошадей.

Через час они оказались у первой почтовой станции. Опытный Борис, для которого такое путешествие было не впервой, в двух словах объяснил жене станционного смотрителя, что им нужно. Та, сердобольно закудахтав, принесла козьего молока и чистую тряпицу. Адам, устроившись у печи, вынужден был смирить свое нетерпение немедленно ринуться в погоню и безропотно ждал, пока его крохотный сынишка утолит свой невероятный аппетит.

По непонятной причине ребенок, который так отчаянно отказывался брать грудь крестьянки-кормилицы, охотно принялся сосать тряпицу с молоком, почувствовав себя в безопасности на родных руках. Слезы волшебным образом испарились, бледные щечки порозовели от старания и удовольствия. Адаму даже показалось, что он буквально круглеет на глазах.

– Бедный малыш совсем мокрый, – заметила крестьянка. – Вам надо бы перепеленать его, прежде чем отправляться дальше, барин. – Что она думала при виде благородного господина с грудным младенцем на руках, оказавшегося в столь загадочном положении, никто не знал. Задавать вопросы жене смотрителя не полагалось, так что свои домыслы она оставила при себе.