Одной дорогой (СИ) - Шабанова Мария Валерьевна. Страница 71

— Я понял, — угрюмо отвечал Сигвальд, собравшись уходить.

— Ну ты еще поспрашивай в других отрядах, может им как раз такие нужны, — крикнул ему вслед командир.

"А как же, нужны. Это уже четвертый отряд за сегодня, и всех что-то во мне не устраивает", — разочарованно думал воин, шагая по площади.

Сегодня рухнули все надежды Сигвальда вновь влиться в нормальную жизнь, которую мог бы обеспечить хороший военный поход со своими земляками. На Итантарде он частенько чувствовал себя чужаком, а с тех пор, как он перестал служить Кеселару, это чувство усилилось и стало постоянным. До этого утра воин надеялся, что если он пойдет на войну с другими северянами, то это принесет ему то, чего он лишился: славу, почет, уважение. Самоуважение. Однако после четырех отказов в найме он с ужасом осознал, что стал ненужным ни своим, ни чужим.

— Вступайте в Артретардские Добровольные Отряды! — не жалея глотки, орал глашатай прямо на ухо Сигвальду.

Он стоял под артретардским зеленым знаменем, жалко повисшем на шесте в полном безветрии, и интенсивно размахивал листовками. Но, несмотря на все его старания, никто не горел желанием записаться добровольцем. Тогда глашатай решил повысить эффективность своей работы и схватил за руку проходящего мимо Сигвальда.

— Защити жен и детей! Запишись в Добровольный Отряд!

Воин поморщился от голоса зазывалы, который все еще орал так, будто его потенциальный клиент находился на другом конце площади.

— У меня нет жен, — отвечал Сигвальд, пытаясь вырвать руку из цепких лап глашатая, но тот вцепился в нее, как охотничий пес в добычу.

— А дети? — с надеждой спросил зазывала.

— И детей у меня нет. По крайней мере, мне так кажется.

— Ну тогда защити свою старую мать от заретардской сволочи! — глашатай говорил таким тоном, что всякий, посмевший отказаться защищать старую мать, был бы приравнен к трусу, подлецу и врагу народа.

— Сэкономлю тебе время — у меня никого нет, — раздраженно бросил Сигвальд порядком надоевшему глашатаю.

Лицо глашатая мгновенно переменилось, едва он услышал эту весть. Отбросив трагические нотки, он начал обрабатывать северянина заново:

— У тебя никого нет? Ты одинок? Или тебя выгнали с работы? Вступай в Артретардский Добровольный Отряд! Здесь тебя ждут дружная команда сослуживцев, отличное питание, медицинское обслуживание! Путешествия по всему Итантарду! Найди друзей, посмотри мир!..

— Да пошел ты! — Сигвальд с раздражением вырвал наконец свою руку из цепких пальцев глашатая.

Не был бы он в таком паршивом расположении духа, его бы рассмешили красивые слова и заманчивые предложения, за которыми скрывались бесконечные пешие переходы по бездорожью по колено в грязи в качестве увлекательных путешествий, неизменная каша непонятно из чего и сухари с водой, перевязка отрубленной руки сикось накось грязной тряпкой как верх врачевательского искусства.

"Нашел, кому лапшу на уши вешать. Не видно, что ли, что видал я все его путешествия как они есть?.. Хотя, если подумать, то в самом деле не видно, — Сигвальд остановился напротив витрины какого-то магазина, внимательно изучая свое отражение. — Морда битая, дублет старый, тесак тоже не весть какой. Бродяга и есть".

Внезапно воин поймал себя на мысли, что уже несколько минут разглядывает не свое отражение, а еду, лежащую за стеклом — он не ел со вчерашнего вечера и теперь, когда день уже клонился к закату, он почувствовал сильный голод. Сигвальд пересчитал мелочь, бренчащую в тощем кошельке — ее оставалось совсем мало, так что его выбор пал на простой хлеб, ничем не сдобренный.

Отойдя немного от площади, он уселся на низенькую каменную ограду, отделявшую дорогу от какого-то заведения, которое, судя по давно не обновлявшейся вывеске и проломанной ступени в крыльце, переживало не лучшие времена.

Сигвальд жевал сухой хлеб, не особенно задумываясь о его вкусе. Он бесцельно глядел на траву у обочины — практически вся она была вытоптана, и только одинокий чертополох возвышался над ней. Вид этой неказистой колючки навевал на воина тоску и отчего-то напоминал о бериаровом турнире.

Бездомный старый пес подошел к Сигвальду и стал внимательно наблюдать за северянином, а в особенности за хлебом, который тот ел.

— Эй, бродяга, голоден? — воин бросил псу кусок хлеба, который тот поймал на лету и проглотил, даже не жуя. — Держи еще.

Съев еще несколько кусков, пес с опаской подошел к Сигвальду и осторожно положил ему голову на колени, продолжая следить за руками человека. Сигвальд погладил его по голове, почесал за ухом.

— Что, не будешь меня кусать? Вот и молодец, не то что я. Я вот, знаешь, однажды укусил кормящую руку. И не хотел вроде, а искусал всех по самое не балуйся. А потом сбежал, чтоб не пристрелили, как бешеного.

Сигвальд чувствовал себя немного странно, разговаривая с собакой, но от этого ему становилось если не легче, то хотя бы менее одиноко. Ему даже казалось, что пес внимательно его слушает и понимает сказанное, и даже сочувствует.

— Чем-то мы с тобой похожи — оба бездомные и никому не нужные. У тебя, вон, тоже морда разодрана — наверно, кто-то взял тебя в подвале крыс погонять? А когда крысы закончились — пинком под зад и за дверь? И до чего жизни сходятся… Я не жалуюсь, ты не подумай. Знаю, что сам дурак и что сам все угробил. Только вот не знаю, что теперь. Не в бродяги же мне в самом деле податься. Придется согласиться на уговоры этого кретина горластого и записаться в Добровольный Отряд и воевать за "спасибо, что не бьете". Наверное, таким как мы, там самое и место. Да, дружище?

Сигвальд гладил пса, который смотрел на него глазами, полными такой же неизбывной тоски, как и глаза самого Сигвальда в этот день. Пес тихонько жалобно заскулил — видимо печаль нового друга передалась и ему. Сигвальд едва себя сдержал, чтобы от досады и обиды на самого себя не завыть вместе с ним.

Асель сидела на скамье под окнами какого-то дома в Торговом Квартале на улице Вельд дас Арер и внимательно наблюдала за входными дверями дома напротив. Она прятала лицо под капюшоном, без которого теперь не выходила на улицу — близость войны обостряла враждебность итантардцев. Кроме того, под ним она пряталась от яркого солнца, раздражавшего глаза.

Ее голова все еще раскалывалась, степнячку до сих пор слегка тошнило, но, несмотря на это, она все же употребила этот день на поиски Оди, который был ей нужен для корыстных целей. Два рамера, случайно оставшиеся при ней, иссякали с ужасающей скоростью, а о том, чтобы снова вернуться к своему старому промыслу, пока и речи не могло быть.

Наконец она увидела наемный экипаж, остановившийся у дубовой двери дома, за которым следила Асель. С подножки легко спрыгнул Оди Сизер — инженер и без пяти минут женатый человек, как он сам выражался. Сейчас он уже не походил на того Оди Сизера, каким его знала степнячка — тощего, ни черта не понимающего и не умеющего бродягу с вечно испуганным взглядом. Все царапины и синяки зажили, и только тонкий шрам под челюстью напоминал о тех безумных днях, которые, казалось, прошли сто лет назад.

Его спутница была под стать ему — ее темно-красному платью с серебряной отделкой могла бы позавидовать даже жена алгарда, в роскошных вьющихся волосах крепилась заколка с живыми цветами — очевидно, очередной маленький милый подарок романтика Оди.

"Ты хорошо устроился, друг мой, — думала Асель, провожая глазами красивую пару, скрывшуюся за дверьми. — Однажды я не дала тебе умереть в лесу, и теперь надеюсь на взаимность с твоей стороны".

Подождав еще некоторое время, степнячка постучала в дверь, однако открыла ей старуха-экономка с непроницаемым лицом, на котором не читалось ни одной эмоции.

— Мне нужен Оди Сизер, — напрямую сказала Асель.

— Кто его спрашивает? — ледяным тоном произнесла старуха.

— Друг.

— Назовите свое имя, пожалуйста.

Старуха говорила с тем особым достоинством, которое бывает только у старых слуг, которые всю жизнь работали при одном семействе. Асель коробило от ее тона и нарочито подчеркнутой вежливости, да к тому же степнячка не привыкла сорить своим именем и называть его каждому встречному, потому она настойчиво повторила.